Миша

- Ты все равно умрешь… Все-рав-но! – вещал Миша хриплым от выкуренных сигарет голосом, разливая остатки водки по граненым, похоже, еще советским стаканам. – Ну, вот подумай сам, да? Ну, женишься ты… Детишками обзаведешься… Там сын, дочка, собака, хомячки всякие, - Миша непроизвольно передернул плечами, представляя маленьких копошащихся в газетных обрывках новорожденных хомячков, мокрых и еще слепых. - Будешь работать… Как раб на галерах! Потому что жене шубу, детишек в школу, собаку к ветеринару… Врать детишкам будешь, что маленьких хомячков отдал другу с работы, и смывать на два раза, чтобы они не всплыли в унитазе… Будешь ненавидеть себя за это… С женой поругаешься… Может, даже разведешься… Потом дети вырастут, и тебе придется работать в два раза больше, чтобы им хватало денег… Будешь пить, вспоминать хомячков и ненавидеть себя… Потом дети тоже женятся, у них появятся свои дети, и они тоже будут работать, как рабы на галерах, разводиться с женами, топить хомячков… Они будут навещать тебя раз в год и дарить какие-то ненужные вещи, а жена вернется, потому что ей негде жить, и будет каждый день говорить тебе, что ты испортил ей жизнь… А потом у тебя найдут рак… И все будут тебя жалеть… Твоя старая толстая жена будет плакать каждый вечер и еще чаще говорить, что ты испортил ей жизнь… А тебе будет уже все равно… И ты умрешь в одиночестве, как и все… Может, даже радуясь, что эта унылая жизнь закончилась, - Миша поднял стакан, с прищуром посмотрел на мутноватую жидкость на дне и проглотил ее залпом, даже не поморщившись. – Ну вот, понимаешь, нет разницы! Или уедешь ты в Индию, отрастишь бороду, постигнешь там что-нибудь таинственное, похудеешь на вегетарианской диете, потом вернешься в Россию, тебя назовут просветленным… Ты откроешь свой центр кармической благодати, будешь учить медитации, мантрам там каким-нибудь… Девушка у тебя будет в два раза тебя моложе… Блондинка! Книжку напишешь, твоя бывшая любовница нарисует для нее картинки, праведные, но с эротическим подтекстом, будешь ездить по городам с лекциями и этой книжкой… И что? Все равно умрешь… На пару лет позже, на пару лет раньше… Финал-то один! Ну, или вот станешь ты героем… Космонавтом, например! И что? Ну, ты понял… - Миша похлопал себя по карманам в поисках сигарет и зажигалки. – Пойдем, покурим? Его собеседник молча выпил и поднялся, взял со столика пачку сигарет и так же молча направился в тамбур. Почти весь вагон уже спал, только какой-то дедушка в замызганном тертом тельнике смолил в тамбуре ядовитую самокрутку. - Или вот был бы ты бабой, допустим, - никак не мог угомониться Миша. Когда он пил, его часто вот так несло, и как его остановить, знал, пожалуй, только Саня. Еще когда-то Макс, но его давно уже не было в живых. – Ну, сценарий со счастливой семьей мы опустим, тут и так все понятно… Но вот был бы ты, скажем, лесбиянкой… - дедок от этих слов дернулся, тихо выматерился, забычковал свою самокрутку и вышел из тамбура. Миша этого даже не заметил. - Ну, а что? Нужно же с кем-то… Спариваться… И вот пьянствуешь ты, стишочки пишешь или там рассказики какие… В девушек влюбляешься, секс, цветочки… Все как у нормальных! Хотя какие-то у тебя с обществом терки, кто-то тебя точно так же ненавидит, может быть, родная сестра, за то, что ты не такой, как все… Ты от этого страдаешь, и стишочки у тебе становятся грустные-грустные… Но потом вы как-то миритесь… Или она уезжает в Америку… А ты находишь девушку, ребенка рожаешь… - Миша глубоко затянулся и на полминуты замолчал. – Так вот, да… Нашел девушку, ребенка родил… Сам… Ну, ты ж баба! Так вот, родил… Счастливая семья, терки с обществом, сестра там что-то пишет тебе из Америки… Ребенка в школу, снова хомячки… Они противные, но их все равно жалко… Потом вы уезжаете все вместе куда-нибудь в Болгарию… И ты вдруг вспоминаешь свою первую школьную любовь, мальчика! Единственного! Находишь его в одноклассниках… А он пятнадцать лет живет в Корее, женат на кореянке, у него трое детей… И ты снова начинаешь пить и писать стишочки… А потом твоя жена уезжает с твоим ребенком в Испанию к ее школьной любви, которая ее не забыла, в отличие от твоей, а ты остаешься один, и соседи сдают тебя в дом престарелых… Где ты умираешь, не дописав свой последний грустный стишок… - Миша замолчал, выкинул истлевший окурок под ноги и достал из пачки еще одну сигарету. – А твои стишочки тем временем кто-нибудь опубликует даже, их выложат в Интернете и всякие прыщавые подростки растащат их по своим блогам… А тебе будет уже все равно… Потом кто-нибудь по твоему рассказику сомнительному спектакль поставит… В театре! На него все пойдут, все будут обсуждать, автора вспоминать и его нелегкую судьбу… А ты уже мертвый! Для тебя это все уже не существует… И умирал ты один, как и все до тебя, как и все те, что пойдут на премьеру спектакля по твоему рассказику, как и все, кто прочитает твои стишочки… Как и все… - Миша опять замолчал, затягиваясь и выпуская дым на холодное стекло. - Тебе бы писателем быть, - наконец, подал голос его собеседник. – Или сценаристом… Сериалы бы получались что надо! – он тоже достал сигарету и закурил, но, сделав пару затяжек, затушил ее в пустой консервной банке, приспособленной под пепельницу, развернулся и пошел в купе. Миша остался один в пустом тамбуре слушать перестук колес по стыкам рельс и собственные мысли и воспоминания, которые сейчас звучали в его голове особенно громко. Тихий пьяный голос Макса казался ему трубным гласом, разносящимся над стенами Иерихона. Каждый гласный – как взрыв, каждый согласный – как удар. Каждое слово казалось божественным откровением, таким, которое, узнав однажды, уже невозможно забыть или утратить. Это было давно, когда они только-только поступили в университет. Они еще никого толком не знали у себя на курсе, и каждое новое знакомство заканчивалось пьянкой у кого-нибудь на кухне. Они пили дешевую водку, запивая ее водой с разведенным в ней вареньем, курили горькие вонючие сигареты, доедая из холодильника последние хозяйские соленые огурцы. Макс казался чужим во всем этом бедламе, словно бы он случайно туда попал, заблудился во времени и оказался на чьей-то облезлой кухне со своими нелепыми аристократическими манерами, стихами и божественными озарениями. Его голос всегда звучал так тихо, его почти никогда никто не слышал. И если Максу нужно было что-нибудь спросить, то приходилось задавать вопрос по два или три раза, чтобы его, наконец, заметили и услышали. А если его даже и слышали, то не слушали, потому что он говорил такие вещи, которые не положено понимать подросткам. Их и взрослым-то понимать не положено. И поэтому когда Макс рассказывал что-то такое непонятное, все отворачивались, перебивали его, шли курить или разливали водку. И поэтому его голос становился еще тише, и как будто бы совсем исчезал, растворяясь в тишине. Зато сейчас он звучал как гром в горном ущелье, когда от его раскатов дрожат камни, срываются со своих насиженных мест и летят вниз, оставляя за собой темные дорожки взрытой земли и белые колья переломанных тонких стволов высокогорных сосен и берез. Он был громче перестука колес, громче крови, стучавшей в висках, он заглушал даже свистящий сквозь сжатые зубы воздух. Когда-то однажды, когда под утро все уже уснули, и Макс с Мишей остались последними не спящими в тесной квартире, они сидели на прокуренной кухне, медленно трезвея от холодного воздуха, врывающегося в раскрытое окно. Макс варил кофе со своей неповторимой аристократичностью. Какой-то дешевый кофе, третьесортную пережаренную рабусту под гордым, но лживым названием «арабика» он в очередной раз превратил в божественный напиток. Выудил гвоздику из набора специй для засолки огурцов, где-то в закоулках шкафа нашел завернутый в фольгу кусочек шоколада, ссыпал корицу с засохшего кренделя. Так умел только Макс. Все эти не съедобные, казалось бы, ингредиенты он смешал каким-то таким магическим образом, что пережаренная рабуста стала на вкус не хуже лучшей колумбийской арабики. Хотя Миша и не пробовал тогда еще никакой арабики, ни колумбийской, ни сицилийской. Они сидели у раскрытого окна, за которым была холодная октябрьская, синяя-синяя ночь, и слушали, как вдалеке по рельсам идут поезда, стучат колесами по стыкам рельс, гудят, пронзительно и протяжно, словно улетающие в далекие края дикие гуси, зовут за собой. Макс тогда взял сигарету, чиркнул зажигалкой, коротко затягиваясь, сделал маленький глоток кофе, и тихо-тихо заговорил: «Не замечая сердца стук в шагах, Уже за гранью жизненного круга Хотим оставить в дураках друг друга, Но смерть нас всех оставит в дураках.» Миша не сразу и понял, что он такое говорит, просто слушал его тихий-тихий голос, растворяющийся в тишине и в паровозных гудках, а на следующий день нашел это стихотворение у Макса на блоге. И перечитывал его раз сто, наверное. Повторял про себя, перечитывал, повторял. Так оно и запомнилось ему – это короткое куцее стихотворение, которое Макс выдохнул вместе с облачком дыма прямо в холодную октябрьскую ночь за полчаса до рассвета. И сейчас эти самые обыкновенные слова, как-то почти случайно сложившиеся в короткие зарифмованные строки, гремели в голове Миши как единственное, самое главное божественное откровение. А он, как немой, только открывал рот, чтобы им поделиться, но его никто не слышал. Сунув в банку уже четвертый окурок, Миша, наконец, отлип от холодного тамбурного стекла и вывалился в коридор. Все спали, кто-то громко всхрапывал из-за приоткрытой двери. Добравшись до своего купе, Миша тяжело опустился на свою полку, захрустел последним соленым огурцом. Его спутник лежал на своей полке, отвернувшись лицом к перегородке. Его одеяло сбилось, и Миша не мог понять, спит он или просто лежит, слушая перестук тяжелых колес. Скинув ботинки, он тоже растянулся на своей полке, которая с трудом его вмещала, закрыл глаза и стал слушать. В гулком перестуке колес он отчетливо слышал голос Макса, и он что-то объяснял ему на счет станции, на которой нужно пересаживаться, чтобы попасть в город. - Мне в город нужно, понимаешь? – Макс деловито смотрел на часы, какие-то дешевенькие Casio, и напряженно вглядывался вдаль, туда, куда уходил единственный железнодорожный путь, давно заброшенный, со ржавыми рельсами и трухлявыми шпалами. – Скоро поезд придет, я на него сяду, две станции проеду, пересяду снова, и доеду до города! – он говорил очень убедительно, явно со знанием дела. - Послушай, тут поезда уже лет десять не ходят, - Миша поставил свой велосипед на подножку и сел прямо на рассыпающуюся бетонную платформу длиной всего лишь в полвагона. - Ходят, - отмахнулся Макс, снова посмотрел на часы, на лес, куда убегали рельсы, и опять на часы. – Точно тебе говорю, ходят! – он нервно вышагивал по короткой платформе, и Миша решил притвориться, что поезда тут действительно ходят. Вообще, ему и самому нравилось так думать, не зря же он приезжал сюда на велосипеде почти каждую неделю, сидел на платформе, смотрел вдаль, ждал, что вот-вот услышит знакомый перестук колес. - А что это за город, куда ты собрался? – спросил он, переводя взгляд с проезжающей машины на его странного нового знакомого. Тот был таким тонким и хрупким, как будто не настоящим. Его темные волосы слегка вились, а ресницы были как у девчонки. Да и губы тоже. Вообще, если его в платье нарядить, то очень даже хорошенькая девчонка получится, решил Миша. - Просто город, - пожал плечами Макс. – Мне туда по делам нужно, меня там ждут, - он смотрел на часы и нервно вышагивал. - Кто? – не отставал Миша. - Я не могу тебе сказать, - мальчишка вдруг остановился посреди платформы и очень строго посмотрел на Мишу, так что тот сразу смутился, заерзал, пытаясь отползти поближе к велосипеду, и даже, кажется, покраснел. В ответ он только кивнул и больше решил ничего не спрашивать. Над лугом жужжали пчелы, стрекотали кузнечики, иногда мимо проносились машины, оставляя за собой шлейф отвратительного запаха и гула. Но сейчас в будний день, чуть за полдень их было совсем мало, дачники и пляжники поедут позже, после работы. А отпускники в это время уже жарятся на солнышке, потягивая пивко, и тоже не садятся за руль. - Хочешь есть? – вдруг спросил Миша. Он поднялся и полез в сумку, пристегнутую к багажнику велосипеда. Там была пара черствых булочек и бутылка теплого «Буратино», гадость, конечно, но выбирать особо не приходилось. Макс кивнул и сдержанно поблагодарил нескладного рыжего мальчишку. Они уселись на платформу, прямо на самом солнцепеке и в мгновение ока умяли булочки и выдули теплый лимонад, от которого пить захотелось еще больше. - Смотри, это орел! – Миша сидел на краю платформы с прижатой к лицу ладонью и сквозь растопыренные пальцы вглядывался в белое в зените небо. Там выписывала круги и восьмерки крохотная черная полоска, она то чуть снижалась, то снова поднималась и становилась еще меньше. Ее подхватывал ветер и относил в сторону, но полоска возвращалась, лениво покачиваясь в восходящих потоках теплого воздуха. - Нет, это ястреб, - покачал головой Макс. Он только раз взглянул на птицу, сильно сощурив глаза, так, что его длинные ресницы спутались между собой. - Откуда ты знаешь? – удивленно спросил Миша, опуская голову и убирая ладонь от покрасневших глаз. – Я всегда думал, что это орел! - Просто знаю, и все, - пожал плечами Макс. – Он тоже ждет поезда, - он бросил бесцельно слоняться по нагретым солнцем бетонным плитам и уселся рядом с Мишей. – Ему нужно куда-то далеко… - Да брось выдумывать, птицы не ездят на поездах! – Миша начинал злиться, эта байка про поезд ему уже надоела. - Этот ездит, - Макс как будто и не заметил. Он снова посмотрел на небо. – Его зовут Пернатый. И прибыл он издалека, но остался здесь. Ему здесь плохо, но и обратно не вернуться. Он охотится. И ждет. Его охота здесь закончилась, поэтому он ждет поезда. Он едет в сторону Сливовой Долины, там, наверное, его ждет… - он вдруг замолчал, споткнувшись на полуслове. - Кто? – не удержался Миша. - Его имя нельзя называть, - ответил Макс, качая головой. - Как так? – не отступался Миша. - Нельзя. Это все равно, что вызвать демона. Ничего хорошего не будет, - Макс поднялся и отошел от Миши, как будто расстояние могло обезопасить его от Мишиных расспросов. - А здорово ты выдумываешь! – рассмеялся Миша. – Слушай, там за кустами канава есть, в ней полно лягушек! Пошли ловить? А то скучно… - до вечера было еще далеко, и в поселок возвращаться не хотелось. - Пошли, - согласился Макс. К вечеру оба были по уши в грязи. Белая футболка и синие шорты макса теперь были одного серо-желтого цвета, а бежевый костюм Миши обогатился бурыми и зелеными пятнами. Зато в бутылке из-под «Буратино» сидело целых пять лягушек. Мальчишки налили туда воды и сунули какой-то болотной грязи, чтобы лягушкам там было уютно. Воды было не слишком много и не слишком мало, так что те даже не передохли, пока они ехали домой на Мишином велосипеде. Макс ехал на багажнике, одной рукой обнимая бутылку с лягушками, а другой вцепившись в Мишу. Рыжее солнце садилось за сопки на другом берегу залива, и его длинные красные лучи превращали рыжую растрепанную шевелюру Миши в настоящий пожар на голове. Макс пару раз так засмотрелся на это огненное сияние, что чуть не рухнул с багажника вместе с лягушками. Когда они добрались до поселка, уже стемнело. Миша отвез Макса в старый район возле моря, и только после этого сам отправился домой, где его ждала трепка за испорченные вещи и разогретый ужин. На следующий день Миша заехал за Максом сразу после завтрака, и тот уже ждал его на улице с банкой для ловли лягушек. Никто не знает, зачем им понадобилось столько лягушек, но в то лето они выловили их не меньше сотни. Мальчишки почти никогда ни о чем не сговаривались заранее, все как-то получалось само собой. Они все лето колесили по поселку и окрестностям на Мишином велосипеде, ловили лягушек, играли в шпионов, в археологов, ждали поезда на старом пути, проверяли, куда ведут заросшие травой дороги, исследовали развалины заброшенных зданий, рисовали карты и искали по ним сокровища. Однажды вмести с Мишиным дедушкой они остались на ночь на пляже. У них была палатка, одеяла, а ужин они приготовили на костре из пойманных мидий и песчанок. Когда стемнело, дедушка ушел спать, а мальчишки остались сидеть на берегу. На темном небе загорались звезды, а на западе клонился к горизонту красный серпик растущей луны. - Смотри, какой красный месяц! – Миша оторвался от костра и уставился на горизонт. – Как будто кровавый! - Ага, - согласился с ним Макс. – Древние люди считали, что это дурной знак. - Дурной знак? – не сразу понял не слишком начитанный Миша. – Что это значит? - Это значит, что произойдет что-то плохое, - пояснил Макс. – Поэтому люди боялись, когда видели на небе красную луну. На самом деле, она становится красной точно так же как и солнце, когда садится. Когда лучи проходят через большую толщу воздуха, они становятся красными. Но древние люди думали, что это кровь. Все очень боялись этого знака и старались не смотреть на небо. Но один храбрый правитель взял себе такое имя – Красная Луна. Он стал дурным знаком для своих врагов, и прославился этим на всю страну. - Никогда о таком не слышал, - покачал головой Миша. - Еще услышишь, - пообещал Макс. Он сидел на песке, на ощупь выбирая из него мелкие камушки и принесенные прибоем ракушки, все еще теплые после заката. Госпожа Ван стояла на балконе своего особняка и любовалась элегантным, утонченно изысканным садом, высаженным по ее собственному проекту. Искусственный ручей сбегал по зеленому мшистому склону, где из-под покрова хризапрасовой зелени то тут, то там торчали темно-серые, покрытые лишайником острия камней, и наполнял неправильной формы небольшое озерцо, расположенное под самым балконом. По краям его цвели кувшинки и покачивались стройные высокие камыши, а в центре в лучах искусственной подсветки резвились красные и золотые карпы. Госпожа Ван бросала им с балкона корм, и они лениво подбирали маленькие бурые комочки, медленно набухающие в бирюзовой воде. - Ваша травяная настойка, госпожа, - за спиной госпожи Ван словно ниоткуда возникла миниатюрная стройная девушка в длинном темно-зеленом платье. В руках она держала поднос, на котором стояла небольшая, вырезанная из цельного куска белого нефрита чашка, наполненная густым травяным настоем. Госпожа Ван, не оборачиваясь, взяла чашку с подноса и поднесла ее к губам. Настой был горьким, и даже мед не мог скрыть эту отвратительную горечь. - Молодой дракон сбежал, - произнесла девушка. Она все также стояла за спиной госпожи Ван, держа поднос на вытянутых руках. Ее хозяйка молчала, это означало, что новость ее интересует, и следует продолжать. – Он перебил весь клан Хоу и уехал в Европу вместе со слепым мастером. - Ну, это не удивительно, - госпожа Ван даже позволила себе сдержанную усмешку, такой забавной показался ей этот рассказ. – Нельзя попытаться натравить дракона на своих и не поплатиться за это, - она разжала пальцы одной руки, и все бурые крошки рыбьего корма высыпались в воду разом. - След молодого дракона мы потеряли, но слепого мастера недавно видели на Севере, - продолжала девушка. – В компании необычного господина. Госпожа Ван допила свою настойку залпом и поставила чашку на поднос точно так же не глядя, но при этом совершенно точно зная, где он находится. - И что же это за господин? – с интересом спросила она, но по голосу становилось совершенно понятно, что ответ ей уже известен. Проснулся Миша только к полудню, голова гудела от похмелья, во рту как будто табун лошадей переночевал, вчера он, конечно, хватил лишку. Попутчика его в купе уже не было, видимо, сошел раньше на какой-то станции, а Миша спал так крепко, что даже не почувствовал остановки. Нащупав под столом початую бутылку минеральной воды, он выпил едва ли не половину, потом немного отдышался и допил остатки. Лучше, правда, ему от этого не стало. Он снова завалился на полку и достал свой телефон, большой модный «лопатник» тонул в огромной Мишиной лапищи и казался маленьким. Пока поезд шел мимо деревень, сеть была довольно стабильной, и Миша решил воспользоваться этим, а заодно и отвлечься от похмелья. Сегодня ему повезло настолько, насколько вообще могло повезти – Саня значился «онлайн». Застать этого неуловимого и непредсказуемого персонажа – назвать его человеком у Миши язык не поворачивался – было почти невозможно и считалось редким везеньем в кругу немногочисленных приятелей Александра. «Здорово, Санек! Как жизнь молодая?» - Миша не особо любил такое общение, но вот прямо сейчас вариант был просто идеальный. «Здорово-здорово! Живу, не жалуюсь. Вот собираюсь домой, я же теперь почти семейный человек…» - Александр не только был в сети, но даже отвечал, что поразило Мишу еще больше. «С каких это пор? Нашел себе китаяночку в своих метаниях по необъятной второй родине?» - разговор с Саней всегда был сюрпризом, а его манера сообщать новости даже Мишу выбивала из колеи. Они ведь виделись всего пару месяцев назад, и тот ни словечком не обмолвился о новом романе. А теперь вдруг «почти семейный человек». Это звучало странно для Миши. Он-то для себя давно решил, что никакого семейного человека из него не выйдет, не стоит и пытаться. И всех своих холостых друзей записывал в лагерь «своих», а как только их свободная жизнь заканчивалась, в классификации Миши они становились «чужими». Теперь вот и Саня перешел в противоположный лагерь, это как-то удручало, особенно на фоне похмелья. «Вообще-то, мальчика, русского», - ответил Саня без лишних разъяснений. «Тьфу ты, петушина!» - беззлобно выругался Миша, и тихо себе под нос добавил пару отборных матов. Не то чтобы он что-то имел против геев, но вопрос для него этот оставался открытым и слишком не однозначным, поэтому он старался не поднимать его лишний раз, отшучиваться и вообще держаться от всего этого подальше. «Можно подумать, ты не знал…» - Саня не обиделся, Миша был в этом уверен. Они знали друг друга не слишком долго, но достаточно хорошо, чтобы не скрывать своих эмоций. «Да уж догадывался! Но развелось вас, однако…» - к месту или нет, но в похмельную Мишину голову вернулись воспоминания о том, из-за чего он так позорно сбежал с раскопок, даже толком ни с кем не попрощавшись. И последние несколько дней запоя не слишком помогли ему забыться. «Нас? А ты не такой, ну да», - Миша почти что видел нахальную Санину ухмылку и его глаза, в которых светилось куда больше понимания, чем Мише того бы хотелось. «Сань, не начинай… Я вчера малость лишку хватил, теперь головка бо-бо, а ты делаешь ей бо-бо еще больше…» - от мыслей обо всем этом Мишу начинало тошнить. Конечно, когда-нибудь они об этом поговорят, но не сейчас. И где-то в тот волшебный момент, когда водки выпито уже достаточно, а похмелье еще не наступило. Главное, не упустить его. «Ладно, а если серьезно, что за слухи, что ты сбежал с раскопок?» - Саша решил сменить тему, раз уж про геев Мишу сейчас не устраивало. И это было бы неплохо, если бы не было еще хуже. Но, видимо, избежать этого разговора уже не удастся. «Кто тебе об этом насвистел?» - мрачно поинтересовался Миша. «Кто-кто, Ли наш родимый Мэн, кто еще. Написал, что ты вытащил какого-то мальчишку из ручья, чем спас ему жизнь, покидал в рюкзак промокшие шмотки и с ближайшей машиной в деревню был таков. Что случилось-то?» «Помнишь Макса?» «Макса? Того самого твоего Макса? Ну, помню… Вернее, помню, что ты о нем рассказывал… А он-то тут причем?» «Не все я тебе рассказывал…» - признался Миша, понимая, что вот сейчас как раз все и расскажет. Не все, конечно, но то, что казалось ему важным. Такие вещи лучше рассказывать на пьяную голову, а не на похмельную, но тут уж отступать было некуда. Так получилось, что Миша с Максом учились в разных школах, а вот в институт пошли в один. Миша не знал куда поступать, тянул с этим решением до последнего, потому что его интересовали в основном дальние странствия, приключения, клады, опасности, загадки и тайны, в общем, стандартный набор мальчишеской романтики. Да еще Мишин дед изрядно подогревал этот романтический интерес, таская мальчишек в походы по окрестным лесам и сопкам. Но в институтах этому не учат и зарплату за это не платят, поэтому нужно было выбрать что-то другое, что-то взрослое и серьезное. И как было со всеми серьезными вещами в жизни Миши, он старался подумать об этом завтра. Макс же, в отличие от него, не особо сомневался и раздумывал, он заранее решил, что пойдет на истфак на отделение восточной истории. Миша посмеивался, он не видел никакого интереса в пыльных книжках, чужих жизнях и давно закончившихся приключениях, ему-то хотелось своих. Да, Макс его особо и не уговаривал поступать вместе с ним. Миша даже решил, что никуда поступать не будет, а пойдет в армию, но как-то после выпускных экзаменов они разговорились о планах на лето. Миша хотел с палатками на море, чтобы нагуляться перед призывом, но Макс сказал, что сразу после вступительных уедет на раскопки, так сказать, знакомиться с предметом будущего изучения. Не далеко, где-то здесь на бохайское городище. И тут в мозгу Миши что-то вполне отчетливо щелкнуло, и он понял – вот оно! Он понял, что это оно самое и есть – то, что он искал, и если уж идти учиться дальше, то обязательно нужно на истфак. В его голове понеслись картинки из фильмов про затерянные города майя, полуразрушенные римские храмы, пещеры Будд в китайских горах, а есть же еще подводная археология! Все, что только можно пожелать! Конечно, придется и в пыльных книжках покопаться иногда, но есть же Макс… И если станет совсем тоскливо, друг его выручит, так всегда было. Так и получилось, что учиться они пошли не только в один вуз, но и в одну группу. В общаге одной комнаты им не досталось, правда, но, может, это и к лучшему, Макс не зудел над ухом постоянно, что надо готовиться к семинару, писать курсовую, делать отчет и прочее, и прочее. Они вместе учились, вместе развлекались, вместе ездили в экспедиции, а когда экспедиций не было, ходили в походы. Миша находил на картах старые дороги и тропы, дома лесничих, базы геологов и геодезистов, брошенные поселения. Этими объектами никто не занимался, но ему было интересно посмотреть на них, ради этого он и шел на исторический. Хотя иногда они ходили в лес просто так, туда, куда ходят обычные туристы полюбоваться обычными дикими красотами. Особенно после того, как Макс купил камеру. Ему нравилось снимать сопки, и теперь уже не Миша таскал его за собой, а Макс сам тащил Мишу туда, где, по его мнению, должны были быть красивые виды. Именно в таком походе все и случилось. Они приехали на станцию на вечерней электричке. Поход планировался коротким, всего дня на три-четыре, хотя рюкзаки от этого не стали легче. В такой поход, как всегда, тащили все самое тяжелое – соусы в стеклянных бутылках, железные банки со сгущенным молоком, сырую картошку и яблоки. Выгрузились из вагона, перекурили, выпили по глотку чая из термоса и пошли по разъезженной проселочной дороге через деревню к распадку, где и собирались встать на ночь. Сентябрь шел к концу, и ночью воздух становился холодным, изо рта шел пар. Если подсветить фонариком, выглядело это вполне внушительно, как зимой. Макс сказал, что луна будет полной, но пока шли, она все еще оставалась где-то за вершинами сопок, озаряя осенний лес серебряным ореолом. Шли не торопясь, палатку в свете фонариков ставить, конечно, не удобно, но место было уже знакомым, так что парней это не пугало. Становились на берегу Сахарного ключа у самого входа в распадок. От этого места дорога шла еще метров двести, а дальше начиналась тропа. Когда были на поляне, луна уже поднялась из-за сопок и просвечивала сквозь кроны деревьев, вычерчивая на фоне серо-фиолетового неба черные силуэты ажура облетающих листьев. Распаковались без спешки, поставили палатку, собрали дров. Пока Макс сортировал продукты и ходил за водой, Миша костровал. Он, кажется, мог разжечь костер где угодно, когда угодно и, что самое важное, из чего угодно. В его руках разгоралось и сырое дерево, и гнилое. Макс к кострищу даже не допускался, Миша всегда говорил, что он только мешает. Сварили чай. Ужин решили не готовить, открыли одну тушенку на двоих и умяли пирог с повидлом. А потом еще долго сидели у огня, почти до самого утра, и только незадолго до рассвета забрались в палатку, завернулись в спальники и уснули. Утром поднялись по распадку до истока ручья. Шли медленно, тропа местами пропадала, и приходилось идти по ручью, прямо по ледяной воде, кое-где переползая скользкие замшелые камни почти по-пластунски. А еще Макс не пропускал ни одного кустика, камушка, цветочка, грибочка, листика, щелкая над каждым своим фотоаппаратом, и это очень замедляло передвижение. Поэтому до истока ключа добрались только вечером. От истока до вершины сопки оставалось еще прилично, но дальше подъем был уже проще, хотя и круче. Миша не особо горел желанием лезть дальше даже на следующий день, а вот Макс весь вечер трещал о том, что раз уж они тут и погода держится хорошая, то надо лезть наверх и снимать рассвет. Чтобы лезть наверх, нужно было выйти еще по темну, ползти по кустам с тусклым фонариком, в котором садятся батарейки, а потом еще и вымокнуть в росе по самые уши, потому что роса тут выпадает будь здоров. Макса это не пугало, а вот Мишу не очень радовало, и он весь вечер старался как-нибудь так донести до друга, что идея далеко не блестящая. В конце концов, Макс заявил, что ему все равно, и он пойдет один, ведь он шел сюда практически только ради этого. Ну, ради этого так ради этого, Миша спорить не стал. Полночи он просидел у костра, пил чай со сгущенкой и слушал, как звенит в камнях ледяная вода. Из-за гулкого подземного эха этот звук становился похожим то на хруст веток, то на чьи-то шаги, то на человеческий голос, то на тихое сопение зверя. Звери тут были, Миша это знал, ниже по течению они видели ободранные когтями сосны, свежие глубокие борозды белели на темных стволах выше его роста, а росту в Мише было почти два метра. Конечно, зверь просто так к человеку не подойдет, особенно к человеку рядом с огнем, но все равно иногда казалось, что если вот прямо сейчас обернуться, встретишься глазами с тигром. От этого Мише делалось не по себе, и весь сон улетучивался, поэтому он только подбрасывал дровишки в огонь и вливал в себя крепкий чай с терпким запахом дыма кружку за кружкой. Сморило Мишу далеко за полночь, уставший, пропахший костром, он забрался в палатку, привычно завернулся в спальник и проспал почти до обеда. Когда его, наконец, разбудила духота, образовавшаяся в маленькой сырой палатке, солнце стояло в зените. Костер догорел, но Миша так хорошо его вчера раскочегарил, что угли до сих пор не остыли, и над горкой серого пепла медленно поднималась сизая струйка дыма. Остывший котелок стоял рядом с костром ровно в том же месте, где Миша его вчера оставил. Он был почти пуст, значит, Макс ночью просто допил оставшийся чай, не заваривал свежий. Среди припасов не хватало только пачки печенья, из чего Миша рассудил, что друг его вернется голодный, а судя по положению солнца, уже довольно скоро, поэтому он подкинул в кострище сухих веток, которые занялись почти сразу на еще горячих углях, и занялся обедом. Когда Миша понял, что что-то не так, суп уже остыл, а солнце скрылось за вершинами сопок. Макс к этому времени уже должен был бы вернуться. Даже если он решил снять еще и закат, он бы сначала спустился пообедать, а потом снова полез наверх. Миша еще раз проверил запасы. Конечно, у Макса могло быть что-то припрятано в рюкзаке, но вчера на стоянке Миша видел, как он его опустошил, когда они разбирались с едой. И воды у него была с собой только маленькая фляжка, а источников выше уже нет. Миша обыскал палатку в надежде найти какую-нибудь записку от Макса, ему не хотелось думать, что с ним могло что-то случиться. И журчание воды уже перестало казаться ему просто журчанием - хруст веток, шаги - богатое Мишино воображение проснулось, подсовывая ему самые ужасные картины. Он изо всех сил старался держать себя в руках, и собрать все для ночных поисков - спички, воду, аптечку, фонарик с батарейками, немного еды, теплые вещи. Он закрыл палатку, спрятал на дереве припасы подальше от мышей, разгреб костер, хотя угли тушить не стал. Ему было страшно. Хотя ничего, вроде бы, ужасного пока не произошло, но Мишу не покидало дурное предчувствие. Солнце давно ушло за сопки, и в узком распадке быстро потемнело. Миша закинул на плечи тощий рюкзак и стал подниматься по извилистой исчезающей то в кустах, то на камнях, тропе. Он был здесь раньше, и примерно помнил, куда нужно двигаться. Никаких следов не было, но, скорее всего, Макс шел здесь же. Поднявшись метров на сто над стоянкой, Миша стал звать Макса, он выкрикивал его имя каждые тридцать шагов, раскатисто растягивая букву А. Ничего. Никто не отзывался, а когда Миша замолкал, лес погружался в тишину, как будто выжидал следующего оглушительного крика. В темноте даже с легким рюкзаком особо не разгонишься, поэтому шел Миша медленно. Он останавливался на каждой каменной осыпи и осматривал свободное от густых зарослей пространство в надежде хоть что-то найти. А потом снова возвращался на тропу. Хотя тропой это можно было назвать только условно, кусты и трава кое-где были примяты. Может быть, потому что тут прошел Макс. А, может быть, какой-то другой турист несколько дней назад. Когда Миша уже подходил к вершине, взошла луна. Почти полная. Деревья здесь были уже не такими высокими и густыми, так что можно было разглядеть склон и без фонарика в одном только лунном свете. Но это все равно не помогло. Никаких следов, совершенно ничего. Миша поднялся на самый верх, нашел там недавно смятые кусты в нескольких местах, и вид оттуда открывался довольно красивый. Значит, это, скорее всего, Макс утром выбирал место для съемки. Больше ничего не было. Ни фантика, ни обертки. Мише всегда нравилось, что Макс так бережно относится к природе, окурка лишнего никогда не выкинет, но сейчас он об этом жалел. Будь тут что-то сейчас, может, стало бы понятней. Миша еще раз осмотрел вытоптанные площадки - все они были обращены к востоку, значит, Макс не оставался здесь на закат, а стал спускаться. Может, он заблудился? Пошел не туда? Миша принялся обходить вершину по кругу, пытаясь найти хоть что-то, хоть какие-то следы. Хотя вряд ли Макс мог уйти в другом направлении. Заблудиться тут при свете дня было довольно сложно. Но других объяснений у Миши не было. Когда тускнеющий луч фонарика выхватил на камнях знакомый предмет, луна уже спряталась за вершины сопок, а небо из черного стало серым. В мгновение ока Миша оказался рядом. Это был фотоаппарат Макса с разбитым в дребезги объективом. Миша тут же подскочил, чтобы осмотреться - чуть ниже, метрах примерно в десяти, был не высокий, хотя довольно крутой обрыв. Оставив фотоаппарат лежать там, где он его нашел, Миша направился к обрыву. Спрыгнуть не получалось - слишком высоко, но справа нашелся обход по колючим кустам. Миша позвал Макса по имени несколько раз, но никто ему не ответил, и он стал спускаться. Колючие ветки цеплялись за одежду, лезли в глаза. Он исцарапал в кровь лицо и руки, исколол все пальцы занозами, но все-таки спустился. Никого. И больше никаких следов. Миша обыскивал окрестности до полудня. Он не нашел никаких следов падения, следов обуви, крови, да хоть чего-то. Как будто Макс просто исчез, не оставив и следа, растворился в воздухе, и его камера - все, что осталось - упала на камни, когда потеряла материальную опору. Конечно, это было нелепо, ведь Макс не призрак, который может испариться на рассвете. В полдень Миша принял решение спускаться. Он забрал фотоаппарат. Как ни странно, не смотря на падение, тот все еще работал. Конечно, разбитым объективом уже ничего не снять, но все еще можно было посмотреть фотографии. Рассвет был действительно очень красивым, последний рассвет, который Макс увидел в своей жизни - Миша не хотел об этом думать. Он спрятал камеру в рюкзак, нашел в кустах палку подлиннее, привязал к ней свою белую футболку и закрепил ее в камнях, так чтобы со склона можно было заметить этот ориентир. Потом он разорвал свою рубашку и стал подниматься, отмечая тряпочными ленточками тропу. Макса так и не нашли. Ни его, ни его следов. Искали с собаками, но собаки сбивались со следа и возвращались, поджав хвосты. Осматривали местность на вертолете, но ничего. Совершенно ничего. И все, что осталось от Макса - это несколько фотографий золотисто-розовых склонов. - Ты с ума сошел, Тиас себя сожрет, - Хранитель Шелковых Полотен посмотрел на своего спутника. - Причем в прямом смысле сожрет, и даже хвоста не оставит! - Тиас и так меня сожрет, - пожал плечами Смотрящий Из Бездны. - И хвоста не оставит. Хвост он обычно съедает первым. - Зачем мы вообще сюда пришли? Тиас же запретил к нему подходить... Это добром не кончится, поверь мне... Тиас и так в последнее время на взводе. Он готов съесть кого угодно, кто скажет ему слово поперек. Мастер ему здорово дорогу перешел, видимо, раз он такое устраивает... - Мне все равно, - пожал плечами Смотрящий Из Бездны. - Я хотел его увидеть, - поезд подходил к станции, и двое в пышных шелковых нарядах ждали в тамбуре, сжимая в руках ручки своих старомодных чемоданов. - Ты рисковал, он же мог узнать тебя! - снова возразил Хранитель Шелковых Полотен. - Он же видит то, что не доступно прочим. - Он ничего не помнит, - пожал плечами Смотрящий Из Бездны. - Да и он был так пьян, что я мог бы признаться ему во всем, он бы не вспомнил. За окном уже стали мелькать редкие дома деревенской окраины, и поезд начал тормозить. - Я думаю, ты рискуешь гораздо больше, чем тебе кажется, - Хранитель Шелковых Полотен поудобнее перехватил ручку своего чемодана. Смотрящий Из Бездны ничего не ответил. Он с самого начала знал, что рискует, приближаясь к Медноголовой Обезъяне. Еще тогда, когда они встретились на заброшенном железнодорожном полустанке несколько лет назад, Смотрящий Из Бездны нарушил все возможные и невозможные запреты Тиаса и Небесного Императора, он рисковал столько раз, что его давно уже должны были бы упрятать на морское дно на следующие десять тысяч лет. Но этого не случилось до сих пор. Может быть, из-за Мастера. А, может быть, Тиас терял свою силу, как и поговаривали в темных проулках за Девятым Кольцом. Поезд остановился. Проводник открыл дверь, и Смотрящий Из Бездны с Хранителем Шелковых Полотен вышли из вагона. Они прошли по перрону, свернули на узкую тропинку и скрылись за деревьями. Поезд остановился на очередной станции между Нигде и Никуда. Саша как раз попрощался и вышел из сети. Миша отложил телефон и выглянул в окно, раздумывая, успеет ли он выйти на перрон за пирожками или уже нет. Вдруг ему показалось, что из-за деревьев на него смотрит Макс. Не просто кто-то знакомый, а именно Макс, как будто он вынырнул из небытия специально, чтобы поглядеть на Мишу. Возможно, так оно и было, но Миша списал это на похмелье и воспоминания, в которые он окунулся с таким упоением. Плюнув на все, он сунул ноги в башмаки и выскочил на перрон за пирожками.