Knock-knock

Чжамао просыпается от глухого стука, который доносится откуда-то совсем издалека. «Тук-тук-тук», — слышится все навязчивее и ближе, достигая слуха даже через толщу густого желе сна, опутавшего уши. Парень недовольно морщится и натягивает одеяло на голову: это не может продолжаться вечно, в конце концов. Даже самый упорный и невыносимый болван, в чью буйную голову взбрело наведаться к нему глубокой ночью, рано или поздно оставит свои попытки и, поражённый, свалит восвояси. Чжамао точно не отступит: тёплая кровать лучшее убежище, а лёгкая дымка дремоты, от которой чувствуется приятное головокружение, оградит от любых наступлений. Парень удовлетворённо выдыхает и выныривает из-под одеяла — наконец раздражающий стук прекратился; но в этот самый момент, когда бдительность уже усыплена, он слышится снова, да так отчётливо и нагло, что Чжамао искренне поражается упёртости барана. Да, что-то подсказывает ему, что это именно баран, а знакомое чувство раздражения даже не подсказывает, оно уверенно называет имя парнокопытного гостя. Кто ещё на такое способен? Чжамао садится на кровати, сдавленно чертыхается, поднимая с пола спортивные штаны. Кулак уже ощутимо чешется; зубы стиснуты так, что скулы сводит от напряжения. «Тук-тук-тук», — барабанит настойчиво, пока Чжамао неторопливо шагает к двери, стараясь обуздать эмоции. Дверная ручка трещит от чудовищной хватки, а Цзяньцзянь — это именно Цзяньцзянь, — громко охает и потирает лоб грязными пальцами. Чжамао понимает, что почесать кулак о лицо друга не выйдет — оно и без того в кровоподтёках и свежих, ещё не успевших налиться цветом синяках. Нижняя губа парня рассечена и кровоточит, — Цзяньцзянь небрежно вытирает подбородок и буравит парня взглядом отважного солдата, только вернувшегося с войны. Рубашка на груди разодрана, и только одна несчастная пуговица, держащаяся на растянутой нитке, уныло свисает на ткань. Длинноватые волосы спутаны и местами топорщатся, костяшки пальцев, что совсем неудивительно, размозжены. Цзяньцзянь всем своим видом выражает скорбь и усталость отважного воина, но Чжамао только угрюмо выжидающе смотрит на него. Когда Цзяньцзянь делает несколько шагов, кладя голову на плечо друга, что, несомненно, придаёт картине ещё больше острого драматизма, Чжамао с трудом сдерживается от порыва сжать светлые патлы в руке и вышвырнуть парня за дверь. Но тот начинает медленно сползать лицом по его груди, крепко обхватывает поперёк пояса, издавая тихое мычание; Чжамао инстинктивно хватает приятеля за плечо и с силой хлопает по спине. В коридоре слышится звон ключей и гулкие шаги, — парню меньше всего хочется, чтобы любопытная соседка, уходящая на работу в ночную смену, глазела на столь эпичную сцену. И поэтому ему ничего больше не остаётся, как затащить Цзяньцзянь в квартиру. — Чего припёрся? — грубо спрашивает Чжамао, когда парень поднимается с колен. — Неужели не видишь? Меня жестоко избили! — Цзяньцзянь повышает голос, делая акцент на последнем слове, и Чжамао быстро зажимает ему рот рукой. — Сестра спит, — чеканит парень громким шепотом, на что Цзяньцзянь понятливо кивает. Его глаза в полумраке прихожей странно блестят. Чжамао знает, что если и избили, то какого-нибудь дерзкого парня во дворе, только не Цзяньцзянь. И избивал задиру именно он, возможно даже, сразу двух: в этот раз боевые ранения пестрят как никогда. Ночные боевые похождения не были для Цзяньцзянь редкостью: на следующий день он рассекал в школе с перебинтованными запястьями и фиолетовыми ореолами синяков на лице, но при этом всегда был в ещё более приподнятом настроении, чем обычно. Не то чтобы Чжамао не мог понять его рвение, — просто предпочитал не нарываться без причины, а ждал удара обидчика. Тогда можно было и помахаться. Он знал, что злиться на Цзяньцзянь бесполезно, но непонятное раздражение, охватывающее его буквально при каждом контакте с другом, со временем только росло, и как бы Чжамао ни пытался разобраться в себе, выявив его причину, попытки оставались тщетными. Цзяньцзянь было слишком много: в школе, на улице, даже дома и в магазине, где они частенько случайно встречались. Его было слишком много и в мыслях — и от этого осознания Чжамао становилось не по себе. Парень проваливается в дремоту, слыша, как вода в душе с приглушенным всплеском ударяется о кафель. «Только бы сестра не проснулась», — мрачно думает Чжамао. Развернувшись на бок, он разлепляет сонные глаза и чешет щёку. Вид тёмного развода на ладони заставляет сердце странно сжаться; парень с удовольствием бы отогнал это чувство прочь, только оно слишком навязчивое, как и сам Цзяньцзянь. — Можно что-нибудь надеть? — тихо спрашивает шмыгнувший в комнату Цзяньцзянь с полотенцем на бёдрах. — Чистые штаны на стуле, натягивай и иди сюда, — Чжамао тут же отводит взгляд, выуживая из-под кровати запылившуюся аптечку. — Ну и кто это был? — небрежно интересуется Чжамао, слегка смачивая ватный тампон спиртом. — Кто? — переспрашивает парень. — Кто тебя побил? — с нарастающим раздражением повторяет Чжамао вопрос. — Да только представь… Вышел я ночью в магазин за газировкой, а Гуанг с его дружками подкараулили меня у дома! Я отбивался как мог, только вот… — Цзянь на секунду замолкает, когда холодная вата касается разбитой скулы, — только вот их было слишком много. — Что-то тут не так, — нахмурившись, говорит Чжамао и с силой проводит ватой по подбородку. — Гуанг всегда нарывался на меня, так какого чёрта ему караулить тебя у дома? — Он… Он… — Цзяньцзянь снова замолкает, когда вата проходится по разбитым костяшкам; Чжамао видит, как нервно двигаются его скулы. — Он знает, что мы дружим, и хотел запугать тебя… Но мы всё обговорили! И теперь… Цзяньцзянь шипит — Чжамао давит на костяшку слишком сильно. Его суровый взгляд говорит сам за себя, и блондин быстро закрывает рот. Когда ватная палочка, пропитанная йодом, скользит по неглубоким царапинам на животе, — судя по всему, обтёрся пузом об асфальт при падении, — Цзянь то и дело хихикает, беспечно откидывая назад голову, но напряжённые мышцы пресса и сбившееся дыхание выдают его. — Неужели так больно? — не удерживается от реплики Чжамао, поднимая на друга ироничный взгляд. — Совсем немного, — добродушно улыбается Цзяньцзянь и вдруг придвигается совсем близко, задевая влажными после душа волосами щёку парня: — А ты подуй, и мне будет легче. — Не делай так! — Чжамао совершенно позорно для самого себя вспыхивает, рефлекторно отстраняясь. Цзяньцзянь уже не улыбается; смотрит прямо в глаза, заворожённо, словно затаив дыхание, и от этого взгляда Чжамао совсем теряется. Тот самый странный блеск глаз, замеченный им в коридоре, теперь вовсю переливается, задорно и шало, будто завлекая и обещая что-то захватывающее. — И не пялься… Так. Последнее слово Чжамао говорит совсем тихо, от неожиданности его проглатывая. Шероховатые тёплые губы касаются его рта, прижимаются всего на несколько мгновений, — а в груди в эту секунду гремит настоящий атомный взрыв. Ярость, негодование и чёртово смущение накрывают с головой, застилают глаза; Чжамао хочется громко заорать, но рот прикрывает широкая ладонь Цзяньцзянь: — Сестрёнка спит. Блондин целует снова, в этот раз увереннее и наглее, скользя языком по приоткрывшимся губам. Чжамао чувствует во рту влагу и скольжение, металлический привкус чужой крови, чувствует себя парализованным, совершенно сбитым с толку происходящим. Занесённая рука быстро перехватывается, сверху наваливается горячее тело, пресекая все попытки к сопротивлению, а поцелуй становится ещё более пылким. Чжамао отвечает так же неумело и яростно, на инстинктах кусая и облизывая тонкие губы, толкая своим языком наглый язык, слышит глухой стон, вибрирующий прямо во рту. А потом Цзяньцзянь отстраняется: на его покрасневшей растерзанной губе капельки крови; глаза абсолютно шальные, как у сумасшедшего; грудь его вздымается от тяжелого дыхания и — о чёрт — он настолько прекрасен в этот момент, что хочется зажмуриться, а ещё лучше вылезти из-под него и далеко убежать, спрятаться от этих поглощающих эмоций, разгорающихся в слабеющем теле нешуточной страстью. Но Цзяньцзянь не позволит, ведь он наконец дорвался до желаемого. Он наконец гладит, трогает Чжамао, целует везде, где только можно и даже нельзя, и трётся, всем телом о него трётся, с силой вжимая в кровать — только попробуй вырваться. — Я очень хочу тебя, — влажные губы обхватывают мочку, и Чжамао выгибается в сильных руках, тихо стонет, прикусывая наволочку. Цзяньцзянь дышит хрипло и сбивчиво, остро реагирует на каждое движение, шумно втягивая носом сводящий с ума запах тела. Он с упоением облизывает шею, предварительно просунув язык в место за покрасневшим ушком, потом ключицы и манящую ямочку, поддевает зубами возбуждённые соски, и шепчет, беспрестанно шепчет какую-то сладкую, ласковую чушь. Глаза Чжамао крепко зажмурены, он сдавленно поскуливает, хотя стонать хочется в голос, как в порнухе, — только не наигранно. — У меня от тебя крышу сносит, — говорит Цзяньцзянь, припадая губами к напряжённому животу. Он без колебаний стягивает с Чжамао штанины, затем белье, и рыжеволосый кусает губы от стыда, прикрывая ладонями пылающее лицо. — Пожалуйста, посмотри на меня. Хрипловатый голос Цзяньцзянь теперь совсем близко, и Чжамао разводит пальцы, встречаясь с ним взглядом. — Я хочу тебя, очень хочу, — повторяет Цзяньцзянь, а Чжамао всхлипывает и давится рвущимся стоном, когда горячие пальцы обхватывают возбуждённую плоть. — Можно? Ладонь легко, но в то же время настойчиво ласкает сочащийся член, и это чувство настолько восхитительно, что Чжамао не способен выговорить даже простое «да». Вместо ответа он пошире разводит ноги, и Цзяньцзянь, кажется, задыхается от восторга, ненадолго отстраняясь. — Цзянь, — исступлённо выдыхает Чжамао, когда парень подхватывает его под коленями, тесно вжимаясь пахом в пах. Теперь их члены соприкасаются; Чжамао не может сдержать стон, крепко зажимая рот ладонью. Но Цзяньцзянь убирает её и наклоняется, накрывая пылающие губы парня своими, глубоко целует его, начиная медленно и размеренно об него тереться. От смазки органы слишком скользкие, и Цзяньцзянь приходится обхватить оба члена ладонью; он ритмично надрачивает их, не прекращая поцелуй, качает бедрами, имитируя фрикции, и Чжамао не выдерживает. — Сделай это, — звучит томно и на выдохе, — быстрее. А Цзянь просто смотрит на него, тяжело дыша, и неверяще моргает. Теперь бы собрать всё терпение в кулак, не сорваться бы, тщательно подготавливая податливое тело, ощущая его восхитительную узость и жар. Липкие пальцы аккуратно растягивают сжимающуюся вокруг них дырочку; рука Цзянь дрожит, и всё тело уже потряхивает от возбуждения. И всё равно он целует напряженное лицо Чжамао со всей нежностью, на которую способен; в награду парень ахает и подаётся бедрами вперёд, смотрит так призывно, что Цзяньцзянь понимает: они оба достигли предела терпения. — Пожалуйста… Впусти, — Цзяньцзянь часто дышит в ухо, гладит бёдра, с трудом проталкивая член в тесное отверстие. Чжамао старается, как может, только боль в заднем проходе слишком резкая. Это кажется практически невозможным; и когда Цзяньцзянь всё-таки входит полностью, замирая, боль парализует тело, а глаза щиплет от непрошенных слез. — Прости, — голос Цзянь срывается. Хочется резко толкнуться, скорее начать движение внутри, ведь член так плотно обхватывает кольцо мышц, что сил нет. Чжамао медленно выдыхает, судорожно сжимая плечи парня, и делает пробное движение — можно стиснуть зубы и потерпеть. Цзянь двигается медленно и аккуратно, смотрит прямо в глаза, и Чжамао видит этот шальной блеск снова, эту сдерживаемую накопившуюся страсть, каждую секунду грозящуюся выплеснуться на него яростной волной… И позволяет ей. Приподнимает бёдра, облизывая пересохшие губы, смотрит с вызовом, сжимая твердую плоть в себе. И тогда толчки становятся резкими, размашистыми; хватка на ягодицах — собственнической и грубой, а внутри все горит от бешеного ритма фрикций. Боль, удовольствие, стыд и раскрепощённость — Чжамао ни разу в жизни не ощущал всё это одновременно; ни разу в жизни не сгорал от столь сильного желания. Он чувствует, что буквально плавится, приколоченный к кровати яростными толчками; он понимает, что нельзя шуметь, но стонет протяжно и громко, двигаясь навстречу Цзяньцзянь. Он отдаётся целиком, — так, как в этот самый момент ему хочется, смотрит в блестящие глаза, не отрываясь, — и осознаёт, что принадлежит Цзяньцзянь полностью. Ведь Цзянь давно уже добился своего. Цзяньцзянь обхватывает скользкий член парня, зажатый между животами, в последнее мгновение. Их сперма выплёскивается практически одновременно; Чжамао сжимается и вскрикивает, а Цзянь кончает глубоко внутри его тела секундами позднее и всё шепчет, шепчет ему на ухо свои пылкие признания. «Тук-тук-тук», — глухой стук раздаётся где-то совсем далеко, и Чжамао легкомысленно от него отмахивается. Спать хочется невыносимо, да и сил подняться совсем нет: будто кто-то полностью вымотал его этой ночью, заставив выполнить непосильную работу. Чжамао вдруг холодеет, смутно припоминая свой ночной кошмар. Именно так он и начинался: кто-то постучал в дверь, потом этот кто-то завалился в его квартиру, как побитый пёс, которому пришлось обрабатывать раны, а потом… «Тук-тук-тук». — Чжамао, кажется, сестрёнка проснулась, — сонно звучит откуда-то сбоку. — Хорошо, что я догадался защёлкнуть дверь. Сон слетает за секунду. Страшное осознание выливается на Чжамао ведром ледяной воды, а наглые руки, обхватывающие сзади за пояс, и тупая боль где-то пониже поясницы только подтверждают его. — Так какого хрена ты лежишь, баран? — пугающе спокойным тоном интересуется Чжамао. — Теперь мне всё можно, — Чжамао слышит по голосу, что Цзянь довольно улыбается, и события прошедшей ночи яркими картинами всплывают в сознании. Только не такими яркими, как румянец Чжамао. — Кто тебе сказал? — парень нервно убирает с талии руку и прячет лицо под одеялом. — Ты, — с искренним удивлением отвечает Цзяньцзянь, притягивая тёплое тело к себе. — Эй, братик! Мне уже пора! А ты опоздал! — слова сестры теперь доносятся со стороны коридора. — Уже иду! — кричит Чжамао, тщетно пытаясь выбраться из объятий. — И твой друг, кстати, тоже, — в интонации девушки чувствуется нескрываемая насмешка, и Цзяньцзянь трясётся от хихиканья, упираясь лбом в плечо парня. — Я убью тебя, — так же спокойно предупреждает Чжамао. Возможно, когда-нибудь Чжамао и решится на это. Но только не сегодня. Как-нибудь в другой раз.