Colt

Кольт.       Я был совсем мальчишкой. Сложно вспоминать те времена, сейчас они как в тумане, после всего. И даже порой обидно, что после пройденного пути я не могу обернуться посмотреть на узор следов, оставленных на дороге.       Уже в семнадцать лет я пытался покончить с собой, и на то были причины, уверяю. Вы бы на моем месте без промедлений вскрыли вены на руках, но я был слишком слаб. Раны оказались не достаточно глубокими, чтобы убить меня. Что же такое могло побудить молодого красавца в рассвете сил обрубить нить своей жизни? Надеюсь, что вы не будете судить меня, когда узнаете мою историю.       Сколько я себя помню, в детстве рос я в отвратительном «Благородном Детском Приюте» Грелод Доброй, расположенном на севере России. Обычно это заведение называли просто «БДП Доброй», но мы, дети, все переиначили, посчитав, что «ДЦП Доброй» звучит и приятнее, и честнее. Грелод была той еще сукой. Сейчас я знаю, что ее могли засудить, но тогда мы были детьми. Мы считали, что жестокость взрослых ― это нормально. Мы верили, что монстры прячутся под кроватью и забирают непослушных и больных ночью. БДП Доброй был нашем миром, а Грелод ― примером общества. Нас калечили, лишали еды на несколько дней, держали в темных чуланах. До этого приюта никому не было дела, но благотворительность, от чего-то, все же делала свое дело, и какая-никакая сумма зачислилась на счет. Нам от собранных денег мог максимум прилететь рваный носок на Новый Год, потому что весь капитал уходил на уплату штрафов, взяток и просто на радость Доброй.       И просто представьте, как живется в таком приюте козлам опущения и слабым, где все уже давно существуют по законам джунглей, и единственная цель ― выживание.       Этот ад кровавыми лоскутами воспоминаний всплывают в моем сознании, но последние дни я помню, как свой завтрак.       Была глубокая ночь, все лежали по койкам, но я не мог спать. Голод сводил живот, и все кишки ныли от недостатка питательных веществ, ощущение было, что, если я не получу еды, то сожмусь и превращусь в черную дыру. Китовые звуки моего желудка звучали оглушительно в тишине, и я хватался за живот, тихо, почти молитвенно шепча, чтобы он заткнулся, ведь не дай Бог кого-нибудь разбудить.       ― Эй, ты чего? ― раздался тихий голос за моей спиной. Я оцепенел. Сложно было узнать говорящего по шепоту, но, уловив теплые нотки, которые могут принадлежать только этому человеку, я успокоился и развернулся. Я вглядывался в темноту, но не мог различить лица. Это было не так важно, но мне просто нравилось на него смотреть. Один его вид утешал и давал иллюзорное обещание, что все будет хорошо.       ― Коль? ― снова спросил он. ― Ты в порядке?       Я сел на кровати, обнимая себя за ноги.       ― Хочу кушать, ― признался я. Я говорил так тихо, что даже засомневался: сказал ли я вслух, или это только мои мысли. Но Филипп услышал.       ― Но мы же ели сегодня! Тебя наказали?       Голос его звучал возмущенно, но я знал, что это недовольство направленно не на меня.       ― Нет, ― я помолчал, обдумывая, стоит ли говорить. ― Просто мою порцию всегда отбирают.       ― Что? ― он даже поднял голос, но уловив мой испуганный вздох, кивнул, как бы извиняясь и снова понижая голос. ― Почему же ты раньше не сказал?       ― Я боялся.       ― Да что за идиот. Коля, нужно было сразу мне сказать! Кто это сделал?       Я робко указал на лохматого рыжего парня, который всегда спал на полу. Он был крепко сложен, худой, как и все, от чего-то очень прыщавый и злой. Он, словно почувствовав наш взгляд, беспокойно перевернулся во сне к нам лицом, заставляя все мое существование содрогнуться. Я ожидал, что он может проснуться в любую минуту и накинуться на меня, молча, без объяснений.       Филипп устало вглядывался неприятное лицо парня, казалось, он видит больше, чем я, и дело было вовсе не в темное.       ― Коль, а, Коль? Давай сбежим? ― неожиданно для меня предложил он. Я уставился на него с глупой улыбкой.       ― Да разве это возможно? Ты же сам говорил, там везде взрослые.       ― Да, но, блин, они не все такие, ― он остановился, подбирая понятное мне слово, ― жесткие.       Я вздохнул. Филипп старше нас на три года, и рос он за пределами БДП. Он рассказывал нам о мире, о настоящей жизни на свободе. Он читал сказки тем, кто слушал. Он дарил нам надежду, но для многих это был лишний повод бранить судьбу. Я внимал каждому его слову, словно проповеди. Для меня он был апостолом, и я был готов следовать за ним и за его учениями. Единственная книга, которая была в приюте ― Библия, а читать умели только три человека, включая меня. Мне приходилось прятать книжку в дыре матраса, чтобы никто не отобрал ее с намерением сделать бумажные самолетики из ее страниц.       ― Когда-нибудь и ты станешь взрослым, ― сказал Филипп, и я различил улыбку на его лице. Я уверен, он хотел меня подбодрить, но звучало это как: «И тебя все будут ненавидеть». В прочем, это бы мало что изменило, поэтому в те дни я пропустил его слова мимо ушей.       А сейчас я все еще жду, когда же, наконец, повзрослею.       ― Саша, проснись, ― шепотом приговаривал он, тряся за плечо черноволосую девочку. ― Саша!       Она нехотя разлепила глаза, потирая их маленькими ручками. Ее милое возмущенное личико, полное негодования, было направленно на нас.       ― Завтра ночью мы сбежим отсюда, ― заговорщически прошептал Филипп.       Саша покачала головой.       ― Вы чего не спите?       ― Не могу уснуть от голода, ― признался я и робко улыбнулся. Эта девочка мне нравилась, она была доброй и честной, даже защищала меня по мере своих детских сил.       Вот и сейчас она вздохнула и полезла под кровать. Мы молча наблюдали, как она достает и разворачивает сверток с откушенным яблоком. Она как-то наиграно горестно вздохнула и протянула его мне. Времени на благодарности, казалось, не было; я, не думая ни секунды, схватил фрукт и уже хотел сочно впиться в него зубами, но меня остановило шипение Филиппа. Тогда я медленно проколол уже мягкую кожуру и с тихим скребущим шелестом оторвал кусок. И ощущение было, словно этот кусок был создан для меня, а я для него, так хорошо он ложился в моем рту. Чувствительный от голода язык почти с трепетанием стремился коснуться каждого мелкого пережеванного участка яблочной кашицы. Кислый и сочный сок смешивался со слюной и наполнял мой рот, от чего даже приятно сводило не самые здоровые зубы. Я будто только что причастился, и еда благословением очищала мое тело. Я, наконец, проглотил пережеванное и с жадностью принялся за второй кусок. Я съел все. Не оставив огрызка или косточек.       Признайтесь, вы тоже сейчас сглотнули, читая описание, как аппетитно я ел подгнивший фрукт.       Яблоко было слишком маленьким, чтобы наесться, но я был так счастлив, что это чувство помогало наполнить пустоту желудка.       ― Спасибо, ― я почти забылся и чуть не сказал это во весь голос, но вовремя спохватился. Оказалось, все время пока я ел, ребята с умилением на меня смотрели. От утоленного голода поднялось настроение, и я спросил:       ― Как мы сбежим? У тебя есть план?       ― Есть, ― серьезно ответил Филипп. ― Мы будет действовать, как пираты.       ― Пираты? ― уточнила Саша. Ей нравились истории про Питера Пена, но она всегда очень жалела Капитана Крюка, настаивая, что чтобы стать пиратом, нужна серьезная причина.       ― Да. Мы тихо ограбим кухню, перелезем через забор во дворе и побежим. А потом…       ― Но там везде лес! ― я неожиданно сам для себя перебил его. Хоть я и был искренне захвачен самой идеей, меня терзали сомнения.       ― Ничего там не лес, а всего лишь небольшая роща. Я помню, там недалеко есть дорога, меня по ней сюда привезли, ― Филипп говорил немного возбуждено и взбудоражено. Я боялся, как бы он никого не разбудил, поэтому ненароком не сводил глаз с «рыжего злодея», как я прозвал своего обидчика.       ― И как ты попадешь на кухню и во двор? ― спросила Саша. ― Где возьмешь ключи?       ― Я уже их взял, ― самодовольно сказал Филипп. ― Грелод не очень-то внимательная, когда напивается.       ― А если бы она тебя поймала? ― с ужасом в глазах спросил я.       ― Но не поймала ведь.       Я не видел, но был уверен, что он подмигнул мне тогда.       Весь следующий день прошел в нервах. В глазах других детей я уже видел не просто презрение, а настоящее обвинение. Умом я понимал, что они не могут знать о нашем плане, но складывалось ощущение, что ночью никто не спал, и сейчас все в курсе наших планов. Я вел себя еще тише чем обычно, старался никому не попадаться на глаза, не пошел даже в столовую, убедив себя в том, что порцию я все равно не получу, а поесть могу и ночью. Это был самый долгий день в приюте на моей памяти.       Наконец, с наступлением темноты всех разогнали по кроватям. Я не мог даже закрыть глаза, стараясь сильно не дрожать, боясь, что койка начнет скрипеть. Наконец-то шуршание прекратились, и со всех сторон послышалось размеренное дыхание. Я еще никогда не был так рад этому звуку. Выждав еще какое-то время, я уже хотел растолкать Филиппа, если он вдруг спит, но чье-то тяжелое тело придавило меня к кровати. Сквозь темноту я не сразу понял, что происходит. Сначала я так испугался, что чуть не закричал. Ничего даже не приходило в мою бедную одиннадцатилетнюю голову. Только страх. Страх ни о чем.       Внезапно загорелся маленький огонек зажигалки, и он показался мне взрывом света. Тогда я увидел лицо человека, придавившего меня к кровати. Это был Рыжий Злодей. Парень, который всегда молчал и только и делал, что докучал мне. Забирал мои обеды, толкал меня, ставил подножки. Вот я смотрел в его глаза и видел отражение своих. Немой ужас, но я не мог понять, что так испугало моего злодея.       Я попытался сбросить его с себя, но тот только удобнее на мне устроился.       Филипп поднес огонек почти к самому его длинному носу.       ― Ты чего? ― удивленно спросил он. Но Рыжий ничего не ответил, он просто сверлил меня взглядом, крепко вцепившись руками в ворот моей пижамы. Я нахмурился и хотел сказать что-то обидное, но увидел вдруг, как слезы покатились по его щекам. Я застыл. Как я должен был его понять? Никогда еще до этого дня я так не терялся в догадках. Филипп потушил зажигалку и сел на край моей кровати (я понял это, когда кровать чуть скрипнула, а матрас прогнулся). Различить что-то во вновь наступившей темноте было не просто, но я точно знал, что произошло. Филипп заключил странного парня в крепкие объятия. Послышались тихий скрежет зубов, шорох сопротивления, а затем тишина. И я понял, что все это время, моим главным врагом был всего лишь маленький напуганный ребенок, у которого никогда не было друзей, и он не знал, как их заводить. Послышались всхлипы, рыжий тихо плакал на плече Филиппа, крепко обхватив его руками за спину.       Что странно, каждый раз вспоминаю его по-разному. То он кажется мне крупным мускулистым забиякой, то хрупким мальчиком, то хитрым коренастым разбойником.       ― Тише, ― прошептал Филипп. ― Хочешь, мы возьмем тебя с собой? Ну конечно. И не волнуйся, ты не потеряешь друга.       Они оба обернулись на меня, и я почувствовал себя виноватым, что не различил за всей этого грубостью дружелюбные мотивы. Не было сил даже возмущаться. Филипп встал с моей кровати и стал будить Сашу. Та встала быстро, немедленно прогоняя остатки липкого сна и сладко зевая.       Заметив заплаканного рыжего парня, она молча посмотрела на нас, хмуря бровки. Мы пожали плечами. Саша запрокинула голову и протянула руки к небу. Эта немая сцена подняла мне настроение.       ― Ладно, собирайтесь. Только самое необходимое. Если есть возможность, выбирайте одежду с карманами, ― серьезно приказал Филипп.       Я сразу полез под кровать, там в пыли лежали старые джинсы, которые с меня сваливались. Я переоделся в них, подогнул штанины и подвязался веревкой как поясом. Следом я надел кашемировый свитер прямо на футболку, который тоже был мне велик. Его как-то потеряла Добрая, вот я и решил забрать себе, когда нашел. Наконец-то, он пригодился. Доставать его было нельзя ― отберут, вот и приходилось прятать полезную вещь. Из обуви у меня были только чуть рваные ботинки. И те в обычное время лежали без надобности, потому что на улицу нас все равно не пускали.       ― Обмотайте этим ноги, вместо теплых носков: в это время года земля холодная, ― прошептал наш апостол, сам разрывая какую-то кофту и обматывая босые ноги ее рукавами. Он порвал ее на равные лоскуты и разделил между нами.       ― У кого есть сумка? ― спросила Саша. Рыжий парень сорвал свою простыню и завернул в кулек, связав углы. Филипп одобрительно похлопал его по плечу. Я, видимо, единственный беспокоился, как бы нас не заметили остальные. Когда со сборами было покончено, мы выбрались из комнаты. Филипп так долго звенел связкой ключей, ища нужный, что у меня несколько раз начиналась паника, с каждым особенно громким храпом кого-нибудь за нашими спинами.       В конце концов мы добрались до кухни. Детям запрещалось сюда ходить, поэтому, только заступив на порог комнаты, я почувствовал, как горячо покалывает кожа от страха, уже будто в ожидании наказания. С другой стороны я чувствовал прилив сил, ведь рядом была еда, совершенно доступная. И как иронично вышло ― я стоял на кухне именно с тем человеком, из-за которого так сильно хотел есть. Мы достали консервы с нижних полок, потому что выше просто не дотягивались, набрали яблок, а Филипп даже собрал немного картошки. Наполнив бутылки водой, мы снова завязали простыни и закинули их за спину. Рыжий парень молча делал то, о чем его просил Филипп, и почему-то держался подле меня.       Мы закрыли за собой кухню и вышли в прихожую. Мы стояли перед дверью, не имея ни малейшего представления о том, что нас ждет за пределами «Благородного приюта». Но Филипп одним своим присутствием внушал уверенность. Его спокойная решимость давала почувствовать землю под ногами. Он щелкнул замком, с трудом повернув ключ, и дверь открылась, запуская холодный воздух. Мы робко вышли в холодную тишину. По словам Филиппа, была середина весны, апрель. Он закрыл за нами дверь. Мы не стали медлить и бросились к железному забору. В детстве он казался мне невозможно высоким, но сейчас, вспоминая, могу предположить, что он был от силы два метра. Перебросили мешки, и те с глухим звоном упали на холодную землю. Первой полезла Саша. Забравшись повыше, она осмотрелась и кивнула нам. Рыжий полез следом. Он ловко, как обезьяна, забрался по железным прутьям и спрыгнул, пружинисто приземлившись на ноги. Я лазить не умел. Филипп помог мне достать до вершины, и я, помогая себе ногами, подтянулся и сел. В тот момент я обнаружил, что боюсь высоты. Нужно было прыгать, но тело не хотело слушаться. Я даже подумал, что так и просижу на этом заборе, пока меня не найдет Добрая, но рыжий парень резко дернул меня за ногу. Я почувствовал полет, находился в свободном падении. Всего секунду, но казалось ― целую вечность. И что интересно, уже тогда я не боялся сломать кости, пораниться или умереть. Единственная мысль, которая успела меня посетить, что я не успел прочитать молитву. Даже не успел ее подобрать по случаю. Мне было стыдно. Всю эту бесконечно долгую, вечную секунду меня сжигало чувство стыда перед Богом.       Я почти мягко приземлился на руки Рыжего. Я боялся глаза открыть, в голове даже мелькали бредовые мысли, что это Ангел Хранитель спас меня. Меня потрясли.       Очнувшись и оглядевшись, я понял, что обнимаю его руками за шею. Я ослабил хватку, и он поставил меня на пол. Оказалось, пока я паниковал, Филипп уже перемахнул через забор.       И мы побежали в рощу, Филипп точно знал направление, потому что планировал побег с самого своего первого посещения в БДП. Курток ни у кого не было, и вскоре я понял, почему мы обматывали ноги: где-то еще лежал снег, и у нас бы начисто отмерзли пальцы. Не знаю, сколько мы шли, но мне казалось, что начало светлеть. Сколько я не просил Филиппа остановиться на перерыв, он сурово мотал головой и продолжал путь.       Казалось, что во мне не осталось ни малейшей капли энергии, а тело двигалось только по воле Святого Духа. Каждую мышцу сводило, но мы продолжали быстро идти вперед.       Наконец, мы добрались до трассы.       ― Все. Здесь можем отдохнуть, ― сказал Филипп. По его голосу было слышно ― он устал не меньше чем мы. Я хотел сесть, но он схватил меня за плечо и покачал головой. ― Нет, простудишься.       Этот аргумент вполне меня устроил. Я знал, что такое болеть, когда из лекарств есть только чеснок и уксус для обтирания, поэтому предпочел постоять. К тому же, кто знает, как сложится наша жизнь за пределами БДП.       И вот сейчас-то я задумался. А что мы будем делать? Где брать еду и кров? На улице было холодно, а, по словам самого Филиппа, бездомных никто не любит. Я решил не строить догадки и спросить сразу.       ― Филь, а как мы будем жить?       ― Мы улетим на самолете, ― он сказал это так мечтательно, направив голову к небу, словно он сам был пилотом.       ― Ты дурачок? ― грубо сказала Саша. ― Самолеты летают, только если заплатить. А где ты возьмешь деньги?       ― А куда мы улетим? ― с детской наивной радостью спросил я.       ― Никуда, ― огрызнулась девочка. Она почесала голову, и жирная вошь спрыгнула с ее коротких волос. Саша поежилась и посмотрела на Филиппа.       ― Мы улетим в Америку! ― радостно крикнул он.       ― Мы не доберемся даже до города. Нас поймают и отправят обратно, ― не унималась она. Мой пророк посмотрел на меня и потрепал по бритой голове. И я верил ему. Верил, что все будет прекрасно.       И в самом деле, череда случайностей привела нас в аэропорт, который оказался совсем не далеко от приюта. Мимо нас проезжала девушка (я бы сказал женщина, а лучше просто баба) ― дальнобойщик. Она остановилась и подобрала нас, тогда мы честно рассказали свою историю. Сначала она действительно хотела нас вернуть, но Филипп объяснил ей, что такое Благородный Детский Приют и как в нем живется. Он говорил так вежливо и красноречиво, что даже я заслушался. Девушка, которая представилась Петровной, казалось, была тронута его историей, потому что сама когда-то отдала ребенка в детдом. Она согласилась довезти нас до аэропорта, потому что поверила в нашу мечту. Поверила в мечту Филиппа.       Сейчас с высоты своего полета не представляю, о чем она думала. Похоже, с головой у нее точно были какие-то проблемы, но я благодарен ей. В конце концов, кто знает, как бы все сложилось, если бы в тот день ее путь лежал по другому маршруту.       И вот мы оказались на месте. Честно говоря, это было больше похоже на частную взлетную полосу для пары-тройки личных самолетов. Но когда я был маленьким, я видел в этом целый мир. Мы обошли место по периметру и подошли к какому-то зданию, больше напоминавшему огромный деревянный амбар. Филипп постучал в покосившуюся дверь, но ответа не было. Он постучал еще раз. И еще. И еще долго-долго бил кулаком по двери. Но никто не открывал. Тогда мы сели на крыльце, как можно теснее прижимаясь друг к другу, потому что уже вечерело и холодный ветер продирал насквозь. Я сидел, положив голову на плечо Филиппу, и жевал черствую булку хлеба, казавшуюся мне невероятно вкусной. Еды было много, но от чего-то никто не накинулся на нее, чтобы набить желудок. Возможно, мы берегли припасы, но скорее всего каждый просто был слишком занят своими мыслями. Я думал о том, что за нами точно приглядывают ангелы, даже посмел предположить, что Бог благословил нас, или мы были важны для исполнения какого-то никому неизвестного Тайного Божьего Промысла.       Ведь как так могло получиться, что мы беспрепятственно убежали и на первой же попавшейся машине добрались туда, куда хотели? Вот только, будучи ребенком, я не знал простой истины: на каждый успех приходятся две неудачи.       Я повернул голову и посмотрел на Филиппа. Его бурые лохматые волосы были покрыты легкой пеленой снега, по-детски большие светло-голубые глаза смотрели куда-то вперед с отчаянной надеждой. Губы сжались в узкую полоску, в безмерном желании защищать, а в темных ресницах запутались сверкающие снежинки. И тогда мне показалось, что я увидел едва мерцающий ореол вокруг его головы. Я резко вскочил, чтобы рассмотреть получше, но видение пропало. Филипп посмотрел на меня немного удивленно и обеспокоено.       И тогда все встало на свои места. И наша удача, и то, как он добр к нам, почему отличается ото всех остальных. Все казалось таким простым: Филипп ― ангел! «Возможно, даже мой Ангел Хранитель», ― думал я, от чего даже покраснел. И я так сильно поверил в это, так искренне, со всей наивностью детской души, что забыл про все сомнения сковывающие меня. Я уже чувствовал себя порхающей птицей на свободе, а пределами приюта! Вместе с Ангелом, защищающим меня. Я хотел было спросить парня, но пришел к выводу, что он все равно не признается: это же его секретная миссия, иначе бы он уже рассказал. Я подошел обратно к Филиппу и сел, снова прижимаясь к его боку. Он приобнял меня, и мне показалось, что стало значительно теплее. Я решил, что это его крылья согревают меня.       Я чувствовал себя таким счастливым! Все в мире стало правильным, все обрело смысл. И я поклялся себе, что мы доберемся до Америки, чтобы исполнить его мечту.       ― А почему Америка, Филипп? ― тихо спросил я, не поворачивая головы.       ― Я узнал о ней из книг. Там все возможно! ― вдохновленным шепотом говорил парень. ― Все взрослые добрее, а погода не такая холодная. Какая-нибудь хорошая семья обязательно возьмет нас к себе. У нас… будут родители.       Я не удержался и посмотрел в его глаза. Они блестели от слез, но губы его растянулись в трепетной улыбке. Вот так, думая о волшебной Америке, о новых родителях, о том какими они будут, я задремал. Я знал, что Филипп говорит правду, что все так и будет. Ангелы ведь никогда-никогда не лгут.       Очнулся я, когда солнце уже совсем село, а недалеко от нашей компании скрипели сапоги по снегу. Я с трудом разлепил глаза, поморгал и, обернувшись на звук, увидел широкоплечего, коренастого мужчину с темными усами и небритой щетиной. На голове его была потрепанная ушанка, а лицо его еще более неприятное, чем у Рыжего. Широкий задранный нос, опущенные веки маленьких глазок и обкусанные почти серые губы. Подбородок его был широкий, но овальный, а лоб непропорционально маленький относительно остального лица.       ― Вы кто, черт возьми, такие? ― грубо спросил он хриплым, но высоким мужским голосом.       ― Дети из приюта. Мы хотим улететь в Америку. Вы пилот? Отвезите нас, умоляю, ― сказал Филипп, поднявшись с порога. Он говорил так, словно готовил эти слова с пеленок. Он с искренней улыбкой смотрел на мужика, но тот молчал. Не знаю, сколько времени прошло, минута или полчаса, когда он, наконец, рассмеялся. Издевательски заливаясь хохотом, он согнулся, стуча себя по коленям. Изо рта его вместе с паром брызгали слюни, и каждые несколько вдохов он неприятно хрюкал.       Филипп, чуть нахмурив бровки, ждал, пока человек отсмеется. И когда уже казалось, что гнусавый хохот никогда не прекратится, мужчина разогнулся, странно смотря на Филиппа.       ― Ты с луны свалился что ли? ― весело и, казалось, добродушно сказал он. Я подумал, что он почти прав, ведь Филипп спустился с Небес.       ― Ниоткуда я не падал, ― немного рассеяно и обижено сказал парень. ― Я хочу в Америку.       ― Ну, хорошо. Ты, например, знаешь, сколько чертового топлива тратится на перелет из России в Америку? ― я отчетливо слышал в голосе мужчины раздражение.       ― Нет…       Ответ Филиппа даже не успел прозвучать, как человек продолжил:       ― А про разрешение на посадку слышал? Вот и забудь про свою Америку, парень.       Он достал ключи и открыл скрипучую деревянную дверь, собираясь зайти. Но остановился и осмотрел нас.       ― Из детского дома, говоришь? И как же это вы сюда попали? ― хмыкнув, спросил мужчина. Тут встала Саша, отпихивая Филиппа, который уже набрал в легкие воздуха, намереваясь рассказывать.       ― Послушайте, тут холодно, ― жалобно начала она. ― Нам совсем некуда идти. Разрешите нам переночевать, пожалуйста. Мой друг просто большой-большой мечтатель, не вините его. Как солнце взойдет ― мы уйдем.       Она смотрела на него снизу вверх, переступая с ноги на ногу: то ли изображая смущение, то ли совсем замерзнув. Я тоже поднялся и спрятался за ее спину. Один только Рыжий остался сидеть на припорошенном снегом пороге и хмуро смотрел на взрослого снизу вверх.       Еще раз оглядев каждого из нас и, кажется, что-то для себя отмечая, мужчина устало провел рукой по лицу, не снимая варежки. Он кивнул, жестом разрешая зайти внутрь.       Ступив за порог, я не сразу почувствовал, что там теплее. А потому, снимать верхнюю одежду не хотелось, хотя она и была в снегу. Я имею ввиду кашемировую кофту Грелод, пахнущую блевотиной и дешевыми духами. Здание оказалось по большей части пустым и усыпанным сеном и опилками. Под высокими деревянными потолками основной части стоял дряхлый самолет с красной звездой. Филипп завороженно разглядывал металлические крылья самолета, я видел, как блестят его светлые глаза. Сама по себе эта картина показалась мне библейски прекрасной. Я подумал: «Он, наверное, скучает по своим собственным крыльям, ведь на земле ему нельзя ими пользоваться. А ведь он мог наплевать на законы, распахнуть их, растрепав белоснежные перья. Но Филипп не такой, ― думал я, ― он прекрасный честный ангел».Тут я задумался: разве у ангелов могут быть желания? «Конечно, ― ответил я сам себе, ― желание защитить и помочь. Значит, это не ему нужно в Америку, а нам! А может ли Ангел быть Хранителем для нескольких? Может быть…       Может быть это мне нужно в Америку?»       Тогда, не зная ничего про эту «волшебную» страну, я полюбил ее так сильно, словно она была Раем. Я знал, там у меня будет семья. Там меня будут любить. Там я буду счастлив.       Я потянул засмотревшегося Филиппа за руку, призывая следовать за остальными. Мы быстро их нагнали.       Мужчина показал нам пустую конюшню. Сказал, что лошадей у него купили буквально вчера, так что там освободилось место, и мы можем спать на сене. Я осматривался и трогал, казалось, каждый колосок. Это первое место, которое я посетил после приюта. Тогда я начал понимать, что мир действительно больше, чем мне казалось. И что в книгах говорят правду и про необъятные просторы земли, и про Ангелов. Я вдохнул душный, вонючий воздух конюшни и был несказанно счастлив. И даже если бы меня вернули в чертов БДП, я бы навсегда остался самым счастливым ребенком на свете.       Рыжий сразу плюхнулся на стог и, поджав ноги, посмотрел на нас. Я задумался, что никогда не слышал его голоса. Честно говоря, ненависти к нему я не испытывал. Он казался мне потерянным, беззащитным щенком, несмотря на то, что он был сильнее и старше меня. В тот момент я решил, что буду защищать его. Всегда. Может быть, ему не так повезло, и у него нет своего Хранителя. Или, может быть, его ангел еще совсем слабый и ему тоже нужна помощь.       Взрослый ушел, и мы немного расслабились. Я посмотрел на Филиппа. Тот выглядел обиженно и разбито.       ― Эй, ― тихо спросил я, дергая его за рукав, ― что случилось?       ― Он может отвезти нас, ― чуть хныча, ответил парень.       ― Да как он нас отвезет? У него ни разрешения нет, ни денег на взятку. А у нас паспортов нет. И зачем ему вообще тратиться на оборванцев, ― едко ответила Саша.       ― Ты рассуждаешь, как взрослая, ― поморщился я.       ― У взрослых больше власти.       Девочка обиженно надула губки и села на пол. Она почесала голову и достала консервы.       Я стал снимать ботинки, потому что с них тек грязный таявший снег, следом стянул уже мокрую кофту и встряхнул ее. Это мало помогло, и я стал ее выжимать. Ребята присоединились ко мне, старясь высушить свою одежду. Я видел, какими безвольными стали действия моего ангела, и у меня сжималось сердце. Мы должны попасть в Америку.       ― Черт! ― простонала Саша, разбираясь с банками. ― Мы не взяли нож, чтобы открыть эту хреновину!       ― Пойду попрошу у взрослого, ― уныло сказал Филипп и пробубнил себе под нос. ― Может хоть этим он нам поможет.       ― Он и так впустил нас, ― буркнула девочка в ответ, кусая зубами холодную банку.       Я поспешил догнать Филиппа. Он шел медленно, явно о чем-то задумавшись. И всякий раз возвращаясь воспоминаниями в этот момент, я думаю, что было бы, если бы я тогда спросил, что у него на уме. Может, это изменило бы все. Может ― нет.       Мы зашли на кухню, где сидел мужчина. Он пил водку и ел хлеб с черной икрой. Ну, на тот момент я понятия не имел, что это икра, но понимал, что это одна из вкусных взрослых штук.       ― Ну чего вам еще надо, ребятня? ― устало спросил человек.       ― Не поможете нам открыть консервы? ― хмуро глядя себе под ноги, спросил Филипп.       ― Консервы, говоришь, ― мужчина посмотрел на него исподлобья. ― Ну, тащи их сюда.       Ангел развернулся и ушел, а я так и стоял, не зная, подождать мне или следовать.       ― И все же. Как вы сюда попали? ― спросил меня мужчина, разворачиваясь на стуле и делая еще один крепкий глоток. Я не знал, говорить ему правду или нет. Потому что в приюте информация была валютой. С одной стороны, как еще мы могли отблагодарить его, кроме как правдой? С другой ― может, нам это пригодится для чего-то другого. За моей спиной послышались шаги. Следом за Филиппом вышла Саша, неся в руках две банки. Подойдя ближе к мужчине, она еще некоторое время стояла, смотря ему прямо в глаза.       ― Что ты… ― недоуменно начал он, но она протянула ему консервы, хмуря маленькие бровки. ― Вас четверо. А банки две, ― мягко сказал человек, вздыхая, и беря их из хрупких ручек Саши.       ― У нас не так много еды, ― робко ответил я, и девочка недовольно на меня развернулась, видимо, не собираясь вообще ничего ему говорить.       ― Так, мне все это надоело, ― рыкнул он и ударил кулаком по столу так, что у меня мурашки пробежали по коже. Сердце неприятно екнуло. ― Или вы мне все рассказываете, или я вызываю милицию!       Филипп посмотрел на меня, видно было, что гордость не позволит ему рассказать что-то человеку, который отказал ему в исполнении его мечты. Я подошел к взрослому и положил руки ему на колени.       ― Дядя, не нужно милиции, ― тихо начал я. ― Мы из Благородного Детского Приюта Грелод Доброй. Если вы что-то о нем знаете, забудьте, потому что, скорее всего, это ложь. Нас бьют, лишают еды, из лекарств у нас только обезболивающее. Мы боялись.       ― Мы сбежали. И, если вы вызовите взрослых в форме, нас отправят обратно. Может, нас и не заберут монстры за плохое поведение, но замучают точно, чтобы остальным неповадно было, ― тихо и смущенно добавила девочка, почесывая голову.       ― Они там всю сознательную жизнь, и это первый раз, когда они покинули пределы приюта. В лучшем случае там кормят один раз в день, мы делим кровати в лучшем случае с тараканами и крысами. Жизнь там ― выживание, ― вставил Филипп, смотря куда-то в сторону.       ― Мы бежали через лес. А на дороге нас подобрала женщина на большой машине, расплакалась из-за нашей истории, и вот мы здесь, ― пожал плечами я.       ― И когда самолет, способный увезти нас в Америку, стоит прямо перед нами, взрослый снова отправляет нас в бездну, ― с отвращением заканчивает Филипп.       Повисло молчание. Мои ладошки, все еще лежащие на коленях человека, вспотели от напряженной неловкости. Я поскреб ногтями, не осмеливаясь поднять глаза на человека. Я не знал, позовет ли он злых взрослых, которых все боятся, или просто вышвырнет нас, может, даже сам увезет обратно.       ― Меня зовут Голлем. Это кличка, разумеется, но мне она уже как родная, ― наконец ответил мужчина и выпил стопку залпом.       ― Я Коля, ― встрепенувшись, ответил я, убирая руки от его ног. Его тон вдруг внушил мне спокойствие и какое-никакое доверие к этому человеку.       ― Филипп Лепин, ― ответил ангел. ― Я единственный, у кого есть фамилия, потому что рос в семье.       ― Саша, ― все еще хмуро отозвалась девочка.       ― А ваш четвертый друг? ― спросил Голлем, не дождавшись, что мы его представим.       ― Ну… мы не знаем. Он никогда не разговаривает, а воспитательница называла его засранцем, как, собственно, и всех, ― немного смущенно ответил Филипп. И мне стало стыдно, что я еще ни разу не пытался заговорить с рыжим.       ― Понятно, ― кивнул мужчина. Он вдруг захлебнулся пьяным смехом и чуть не упал со стула. ― Зачем же вам в Америку, крысята?       ― А там за нами не будут охотиться взрослые, ― ответил я, наивно улыбнувшись.       ― В Америке не обязательно быть из хорошей семьи, чтобы иметь жизнь, ― ответил Филипп, смотря себе под ноги.       ― И где же ты об этом узнал? ― усмехнулся взрослый.       ― В книжке. Мне ее мама читала, ― гордо ответил Филипп, и я почувствовал себя слегка ущербным. Ангел рассказывал мне, что такое родители и какие они. Но я все еще смутно себе это представлял. В Библии почти не описано, как взрослел Иисус, как Дева Мария воспитывала его.       ― Сегодня ночью сюда приедет один пилот. Его самолет стоит тут, под крышей, он как раз собирается в Америку, ― мы затаили дыхание. Мужчина поднялся и стал открывать банки консервным ножом.       ― Он сложный человек, но добрый. Особенно любит… детей, ― от чего-то Голлем закашлялся и открыл вторую банку с некоторой яростью.       ― Я поговорю с ним.       Мы не знали, что сказать. Я только старался усмирить собственную гордость, потому что это грех. Благодаря моему благословению нам все легко дается, мой Ангел будет счастлив. Он прекрасен, это он все сделал. Я обернулся и заглянул в его глаза, но не увидел там радости. Это было до боли неожиданно, я нахмурился.       ― Сколько вам лет? ― спросил Голлем и поставил консервированные бобы на огонь. Я не видел его лица.       ― Мне пятнадцать, ― ответил Филипп. Я помотал головой. Я знал, что ему еще полгода ждать до дня рождения, почему он врет?       Голлем кивнул.       ― А остальным?       ― Остальным? ― переспросил Филипп испуганно.       ― Просто спрашиваю, ― угрюмо и слегка обижено пробурчал взрослый.       ― Коле одиннадцать. Саше двенадцать. Тот парень мой ровесник, кажется. Ему тоже около пятнадцати. Но он… он… ― Филипп замялся и стал беспокойно оглядываться по сторонам, словно в поиске оправданий.       ― Ладно, ― вздохнул взрослый, обрубая его попытки защитить друга. ― Ты, парень, понял, к чему я веду. Тебя устраивает?       ― Моего отца посадили за это, ― голос ангела дрогнул и стал тише. ― Ничего.       Я так до сих пор и не знаю, что значило этого его «Ничего». Может быть «ничего страшного», «ничего нового» или «ничего отец со мной не делал». Я не знаю.       Они кивнули друг другу, Голлем передал нам разогретые консервы и даже остатки своего оливье. Мы вернулись к Рыжему. Он пытался расчесать путаные волосы пальцами. На лице его застыла неприятная гримаса. А я снова порадовался, что выбрит. Так было гораздо меньше хлопот.       Я подошел к парню и осторожно опустил его руки, принимаясь аккуратно распутывать его космы. Он не стал вырываться, с жадностью накинувшись на свою порцию, как только Филипп передал ее. Я не понимал, почему ангел решил взять этого парня с собой. Возможно, потому что он тоже старший. Или чтобы тот никому не рассказал о нашем побеге. Но зная Филиппа, он мог сделать это просто потому, что считал, что дает парню свободу. Я решил, что все правильно, он же ангел, он знает, как лучше.       Я посмотрел на него и сердце мое сжалось. Он не ел, а сидел, поджав колени к груди, взгляд его был устремлен куда-то далеко сквозь стены старого амбара. Я не понимал, что случилось; его мечта почти осуществилась, нам как всегда чрезвычайно повезло. Переведя взгляд на Сашу, я увидел отражение своего недоумения. Никто из нас не понимал, почему Филипп не радуется.       За всеми этими мыслями я случайно потянул прядь волос Рыжего. Он зашипел и схватил мою руку.       Тогда его кофта чуть сползла, и я увидел его запястья.       Они не были изрезаны вдоль или поперек, на них не было отметин от веревок. То, что я разглядел, поразило меня куда больше. Это были укусы. Следы человеческих зубов вдоль всего предплечья. Где-то большие коросты намекали на откушенную плоть. Синие, желтые и красные оттенки. Казалось, ссадины и гематомы были всех грязных цветов радуги.       Наверное, ему больно. Мне стало по-настоящему совестно, что я даже рта не раскрыл. Словно и вовсе не заметил. Мне было страшно. Он убрал руку, и я продолжил выпрямлять сальные пряди. Они всегда падали на его лицо, поэтому я решил заплести ему косичку, как учил меня Филипп. Волосы нужно было чем-то скрепить, поэтому я взял соломинку и завязал на два узелка. Надолго не хватит, но так ему должно быть удобнее.       ― Ложитесь спать, поздно уже. Вдруг ночью полетим, ― грубо сказал Филипп. Я никогда не слышал от него таких тонов в свой адрес. Мне стало не по себе, я и решил ― он просто беспокоится, что ничего не выйдет. Я примоститься на сеновале рядом с Рыжим и закрыл глаза. Только я расслабился, согретый теплом чужого тела, как почувствовал нечеловеческую усталость. Тогда я осознал, как болят у меня ноги и шея. Как крутит живот от бобов.       Все это нахлынуло волной, и я уснул, не успев даже поразмышлять о предстоящем перелете.       Я проснулся от шороха. Привыкнув защищать свою жизнь даже во время сна, я без труда взбодрился и определил источник звука в темноте. Филипп, кажется, так и не спал: он встал с места, где я видел его последний раз и медленным, неуверенным шагом направился к выходу. Я хотел окликнуть его, но не произнес ни звука. Я только дождался, чтобы он вышел, и тихо последовал за ним. Я крался, как крадутся крысы, чтобы отхватить свой кусок с кухонного стола. Я открыл дверь и увидел, как Филипп говорит с неизвестным мне человеком. В стороне от них стоял Голлем с выражением крайнего недовольства.       Я подкрался ближе, спрятавшись за деревянными ящиками. Так я смог расслышать диалог.       ― … и что ты будешь там делать? ― звучал низкий мужской голос.       ― Я уже говорил. Найду приют. Отправлю туда ребят.       ― Не найдешь ты там ничего. Ты же знаешь, что в Америке говорят на другом языке? ― терпеливо говорил незнакомец. Я подумал, что он должно быть действительно любит детей.       ― Ну что вы мне прикажете делать? ― жалобно прохныкал Филипп. ― Если сунемся в любой приют здесь ― нас немедленно отправят обратно в БДП.       ― Но лететь в Америку? Это же абсурд, ― тяжело вздохнул незнакомец. Мой ангел замолчал, не найдя ответа на этот вопрос.       ― Слушай, может их продать Шео? ― раздался голос Голлема.       ― Шео? ― удивился незнакомец. ― Думаешь, он станет за них платить? По твоим словам они просто мелкие вредители. Хотя предложить их безвозмездно я могу. Получим его расположение.       ― Кто такой Шео? ― спросил Филипп, и я слышал страх в его голосе.       ― У них должен быть день, думаешь позвонить сейчас? ― прохрипел Голлем, не обращая внимания на мальчика.       Я услышал, как кто-то снимает стационарный телефон и набирает номер. Тишина длилась тридцать секунд, но казалась вечностью. Я боялся дышать, потому что даже шорох моего дыхания начал чудится мне громом. Наконец, раздался голос незнакомца, но слова его мне были совершенно непонятны. Это, конечно, был английский, но на тот момент я слышал лишь сатанинский обряд.       Это, естественно, вызвало у меня только недоверие. Я решил, что ангел не стал бы прибегать к услугам демонов, и то, что я слышал, пугало меня. Я понимал, что он говорит по телефону с неким Шео, что тот, скорее всего, живет в Америке и может приютить нас. Разговор закончился, и телефон звякнул, вернувшись на базу.       ― Согласен, ― в голосе незнакомца слышалась улыбка. ― Отвезу. Только вот самолет у меня маленький. С моим грузом я могу взять еще трех из вас.       ― Но нас четверо, ― с недоумением отозвался Филипп.       ― Ну, кого-то значит вернем.       ― Нет! ― Филипп вскрикнул, и взрослые тут же зашипели на него.       ― Не борзей, парень. Я и так делаю все, что в моих силах, для совершенно незнакомых мне детей, ― терпеливо, но строго сказал пилот.       Я почувствовал, как сердце забилось чаще. Кто-то должен был остаться. Я не мог ничего с собой поделать, первый в голову пришел Рыжий. Его вообще не должно было быть с нами. «Его нужно оставить», ― думал я.       Остаться самому? Я не мог! Разве это не меня ангел вел в эту страну? Слезы сами навернулись на глаза, я тихо, но глубоко вздохнул.       Сашу оставлять было нельзя! Она родная! Она защищает нас! Филипп всегда говорил, что в Америке ее ждет большое будущее с ее характером.       Но оставить Рыжего я тоже не мог. Он верен мне. Пусть он еще никак не доказывал этого мне, но я это чувствовал. Я не мог предать его так.       Да, тогда я наивно полагал, что это мне решать, кого брать, а кого следует оставить.       Я не мог никого оставить. Я должен был поступить так, как велело мне сердце, даже если это больно. Я решил, что в БДП в лучшем случае в первую же ночь меня заберут монстры. «Может, я даже сумею с ними подружиться, и они не съедят меня», ― размышлял я. Мне вдруг стало интересно, что же мой ангел будет делать в Америке без меня? Не пропадет ли смысл его жизни? И на душе стало так тоскливо. Я неожиданно понял, что не увижу его больше. Я так задумался, что пропустил дальнейший разговор мимо ушей.       Я снова прислушался. Голоса стихли. Странные холодные хлюпающие звуки раздавались в пытающей тишине. Я услышал всхлип Филиппа, как если бы он плакал.       Любопытство взяло верх. Я осторожно выглянул из-за ящика.        Тонкие детские кости ребер выпирали, словно грозясь разорвать кожу. Суровые мужские руки цеплялись за худые угловатые бедра, оставляя синяки, осторожно, но настойчиво направляя их. Крупная плоть входила в узкое тело тяжело, по ноге мальчика стекала струйка крови. Одной рукой он закрывал глаза, а второй упирался в столешницу. Мужчина лишь приспустил брюки, но на мальчике не было одежды совсем. Его бледная кожа блестела от пота.       Ритмичные толчки все повторялись и повторялись. Я видел, как ноги Филиппа дергались, а он выгибался и всхлипывал, кусая ладонь. Движения незнакомца стали быстрее.       Что было дальше, я не видел. Сильная рука потащила меня назад. «Это Голлем», ― подумал я. Я не знал, что мне делать. Я даже не знал, что мне думать. Меня резко развернули, и я врезался носом в чье-то плечо. Тогда я заметил, что мое лицо мокрое от соплей и слез. Меня стали поглаживать по спине, я быстро и шумно задышал, придя в себя и обнаружив, что затаил дыхание. Я заметил косичку рыжих волос за шеей этого человека.       Рыжий подхватил меня на руки и унес обратно в конюшню. Неаккуратно кинув меня на стог сена, он сел рядом.       ― Почему они… ― прошептал я, но договорить не смог. Я только тихо захныкал, не рассчитывая на ответ.       ― Взрослые иногда так расплачиваются, ― ответил мне Рыжий. Голос у него оказался красивый, переливчатый, но хриплый, как у человека, который уже давно не разговаривал. Он говорил странно, словно все звуки произносил слегка неправильно.       ― Но Филипп не взрослый, ― всхлипнул я. В приюте нас часто пугали рассказами о сексе, о боли, с которой этот процесс сопровождается. Однажды, напившись, Грелод рассказывала про свои роды, как новорожденную дочь, заляпанную кровью, извлекали из ее тела. Девочка не выжила.       ― Есть такие взрослые, которым нравится заниматься взрослыми вещами с детьми. Это, вообще-то, обществом не принимается, но разве могут люди отказаться от своих предпочтений просто потому, что так кому-то нужно?       Я молчал. Я не знал, что сказать. Что мне жаль? Что этого не должно было произойти? Что это из-за меня осквернили Небесного Ангела?       ― Я увидел то, чего не понимаю, и это пугает меня.       ― ДЦП Доброй ломает людей, это правда. Как минимум потому, что лишает их элементарных познаний об обществе.       ― Я не хочу туда возвращаться! ― я поднял голос, но осекся и закрыл рот грязной ладошкой.       ― И не вернешься. Плату-то уже внесли.       ― Самолет может увезти только троих из нас, ― жалобно прохныкал я.       ― Думаешь, Филипп позволит тебе остаться? Больше шансов, что он вернется в приют сам, не позволив заступиться даже мне.       ― Тогда я спрячусь в сене, до тех пор, пока вы не улетите! Это его мечта! Он сделал все для этого! ― я говорил громким шепотом.       ― Буквально все, ― кивнул Рыжий. Сейчас я заметил, что он, вообще-то, выглядит старше Филиппа.       ― Почему ты забирал мою порцию? ― я попытался отвлечься: уныние ― грех. Я и так запятнал свою душу чувством вины.       ― Потому что хотел, чтобы ты обратил на меня внимание. Но ты даже с кулаками не лез. Просто прятался и голодал, ― он усмехнулся. ― Прости.       ― Прощаю. Как тебя зовут? ― я утирал слезы краем кофты.       ― Клоун.       Я рассмеялся тихо и совершенно случайно. Смех вырвался из горла, и мне было стыдно, что я еще был способен веселиться.       ― Я не верю тебе.       Он посмотрел на меня обиженно, но уголки его изогнутых губ были приподняты.       ― Это правда. Меня так назвала мама.       Я умолк. У него тоже когда-то были родители. Мне стало жутко интересно, и я снова вспомнил, что ничего не знаю о Рыжем.       ― Ты помнишь своих родителей?       ― О да. Хорошо помню. Хотя в приют меня отдали в семилетнем возрасте, я хорошо помню все, ― он говорил не грустно, скорее чуть озлобленно. Его некрасивое лицо дернулось, словно Клоун боролся сам с собой.       ― А расскажешь мне? Не думаю, что смогу уснуть сегодня, ― попросил я. Рыжий вздохнул.       ― Ну. Хорошо. Что ты хочешь узнать? ― безразлично ответил он, но я слышал улыбку в его голосе. Стало понятно, что ему уже давно хочется с кем-нибудь этим поделиться.       ― Какого это ― быть тобой?       ― Больно. И страшно. С чего же начинается моя история? Наверное, с того, что я ― американец.       Он замолчал, и я не смел произнести ни слова. Он сделал паузу, чтобы я успел осмыслить сказанное.       ― Верно, это тот, кто родился в Америке. Моя мать отдала меня в приют во время одной из своих командировок в Россию, когда поняла, что снова беременна. К тому моменту мне было семь лет. Она, конечно, никогда не была милой и заботливой, но я и подумать не мог, что она в состоянии так поступить. Образ жизни после попадания в ДЦП Доброй у меня не сильно изменился. Уже представляешь, какой была моя семья, да?       Я нахмурился и обнял колени руками. Америка уже не казалась мне сказкой.       ― Русский я учил еще с матерью и отцом, они часто ездили сюда по работе.       ― Поэтому ты говоришь так странно? ― осторожно спросил я.       ― Американский акцент, да, поэтому я обычно молчу. Другие дети могут быть очень жестоки к тем, кто от них отличается. В любом случае примерно это со мной и произошло. К счастью, я познал реальный мир в очень раннем детстве, потому что родители не заботились о том, что я еще ребенок, когда разговаривали или… или еще что. Возможно, я агрессивен и нелеп, скорее всего, вовсе несимпатичен. Но знаешь? За свои шестнадцать лет я привык жить тем, что дает судьба. Поэтому узнав, что вы собираетесь сбежать, я просто знал, что не упущу свой шанс. А остаться там одному? Хоть ты и твоя компания не обращали на меня внимание, мне было спокойнее, от осознания, что вы есть рядом. Есть в тебе что-то чистое, правильное. Слишком светлое для приюта. Филипп младше меня на два года. Он знает, что меня тоже привезли сюда, он знает, что я не родился в России. Но я боялся с ним заговорить. Я видел, как вы с Сашей взрослеете. Честно? Это самое потрясающее зрелище: наблюдать, как розовый комочек тепла превращается в костяной столб в синяках и ссадинах.       Это высказывание напугало меня, но я решил, что таким, как мы, позволительно иметь собственные странности. Клоун замолчал и смотрел куда-то перед собой, он выглядел разбитым и напомнил мне Филиппа, который не так давно сидел совершенно в той же позе. Слезы снова навернулись на глаза. Но Филипп ― ангел, он знает, что делает. Он с нами, во что бы то ни стало. А я должен спрятаться, остаться. Это моя судьба.       ― Ты знаешь, о чем говорил тот человек по телефону? ― неожиданно прервал мои мысли Клоун.       ― Сатанинский обряд? ― нахмурился я. Рыжий рассмеялся и ударил меня в плечо. Он, конечно, не намеренно, но было больно. Я решил не подавать виду, чтобы он вдруг не стал извиняться.       ― Да, похоже на сделку с Дьяволом. Они отдали нас в рабство. Мы не получим ни семью, ни свободу. Просто сменим Россию на Америку.       Я замер. Но не мог же мой ангел ошибаться.       ― Ты уверен? ― тихо спросил я.       ― Они говорили на моем родном языке. Поверь уж.       Я не хотел верить. Я замотал головой. От этого факта меня затошнило. Он ошибся, и всего-то. Мы приедем в Америку, думал я, и будем счастливы. И никак иначе.       Пока мы разговаривали, я забыл, что хотел уйти. Не успел. Филипп зашел в конюшню. Его ноги покачивались, он сильно хромал, а и без того грязная одежда заляпалась кровью. Между штанинами было темное красное пятно. Меня бы вырвало, если бы я не дорожил каждым съеденным куском. Как бы я ни хотел бросится ему на помощь, я просто отвернулся и уткнулся лицом в вонючее сено, с трудом сдерживая рев. Ангел не должен так выглядеть. В ДБП я видел много мерзости, но ни одна из них не может быть связана с благословенным небесным существом.       Я слышал, как тело упало навзничь. Сено рядом зашуршало, и стало понятно ― Клоун побежал его поднимать. Я так яростно боролся с истерикой, что совершенно потерял рассудок. В голове осиным роем жалили мысли.       Зачем Филипп это сделал? Разве оно того стоит? Что, если мы действительно не выберемся в волшебную страну, а просто попадем в лапы американской Грелод? Знал ли мой Ангел, что его мечта ― обман? Он действительно собирается остаться, рыжий прав. И все зря? Получается, мы получим свою награду за просто так? Ценой чужого счастья? Нет!       Я был на грани срыва.        Я должен быть на его месте. Мои ноги должны сейчас дрожать от усталости. Мое тело должно разрывать от боли. Мои штаны должны быть покрыты липкой кровью. Я должен был упасть у порога, зная, что улечу в Америку. Зная, что я справился с этим. Зная, что я все пережил.       Я должен был остановить ангела, еще когда он шел простить нож для консервов. Должен был сам поговорить с пилотом. Почему я не могу повернуть время вспять?       Я не заслужил ехать в Америку. Я не достоин этого. Я ничего для этого не сделал.       Я попаду в ад.       Кто бы знал, как я был прав.       За всей вереницей страха я не заметил, как уснул, утомленный давлением совести. А потому мне почудилось, что именно выстрел прервал мои кошмарные мысли.       Я резко подскочил. К лицу прилипло сено, я стряхнул его и осторожно огляделся. Пахло чем-то паленым. Сейчас могу сказать, что скорее всего порохом, но тогда я этого не знал.       Рыжего нигде не было. Саша тоже проснулась, разбуженная громким звуком. Филипп лежал у сеновала и спал, не обращая ни на что внимания. В темноте его было почти не видно. Я решил, что не стоит его беспокоить, моему Ангелу нужен отдых.       В кого-то стреляли, это я уже понял. Филипп рассказывал мне как-то про пиратов и громкие выстрелы мушкетов, разрывающих вражескую плоть. Я почему-то точно знал, что меня потревожила именно стрельба.       ― Где рыжий? ― тихо спросила Саша, возможно, чтобы не разбудить Филиппа, или просто от осторожности. Она хмурилась, но в глазах ее читался страх.       Я посмотрел в сторону входа. Не зная, что можно предположить, снова обратил свой взгляд к девочке. Та недоверчиво осматривалась.       ― Если рыжий застрелил Голлема, и он не познакомит нас с пилотом… ― вне себя от ярости начала Саша, но не успела договорить. Ее прервал сам Клоун, вбегающий в конюшню. Он понесся напрямик к Филиппу. Я хотел огрызнуться, что ему нужен отдых, но парень толкнул меня в грудь, и я упал на сено. Дыхание вышибло от удара. Естественно, я возмутился, начал судорожно дышать и кашлять.       Но, когда я бросил взгляд на Клоуна, я забыл, как пользоваться легкими.       Он держал Филиппа за плечи и кричал в его окровавленное лицо. Я не слышал его, только видел, как открывается его рот, и брызжут слюни от бешенства. В ушах оглушительно бил пульс. Во лбу моего ангела зияла алая дыра, а с затылка капала темная кровь. С его темных волос скатывались багровые капли. И при одном очень резком толчке Клоуна небольшой ошметок мозгов отлетел от его головы.       Рыжий кинул его обратно на пол и с криком бросился к деревянной стене. Слух вернулся ко мне. С хрустом ни то дерева, ни то костей Клоун впечатывал кулаки в шероховатую древесину. Я слышал, как он рычит.       Саша так и стояла на месте. Я не видел ее лица.       Подойдя к телу своего ангела, я сел на колени.       ― Филипп? ― тихо позвал я, но даже сам этого не услышал, за криками Рыжего.       Пустые голубые глазницы ангела бездушно смотрели мимо меня.       Я взял его за руку. Она была холодной. Совершенно неживой.       Вам случалось отлежать какую-то конечность до такой степени, что не можете ее чувствовать? Она становится настолько холодной, что ее можно класть в бокал вместо льда.       Такую руку я с дрожью держал своими маленькими пальчиками. Мурашки обжигали все мое тело, пока я смотрел на бледное ангельское лицо.       Я закрыл глаза, сжал его руку и стал шептать молитву. Никаких других мыслей не было в моей голове. Только чувства. Только боль.       ― Господь мой, Создатель мой, прошу помощи Твоей, даруй исцеление рабу божьему Филиппу, омой кровь его лучами Твоими. Только с помощью Твоею придет исцеление ему, ― я не слышал своих слов. Крики за моей спиной становились оглушительными.       ― Соврал! Он соврал! Я не мог знать! Он сказал: «Принеси мне, Клоун, одеяло!» Он сказал: «Все будет в порядке!» Он сказал: «Все хорошо!» Клоун и ушел! Дурак!Он сказал Клоуну, что пистолет нас защитит! Их всех защитит!       Он все кричал и кричал. Его слова стали путаться. Он переходил на английский и матерился. Оправдывался и кричал, держа окровавленные руки навесу. Алые бусины скатывались к его локтям. Его кровь и кровь Филиппа смешались.       А я все шептал и шептал. Но ничего не помогало. Как молится за ангелов? Я не смог вспомнить такой молитвы. Почему Бог не придумал молитву, чтобы я мог просить его о спасении своего Хранителя?       Потому что ангелы бессмертны.       Потому что Филипп не мог умереть, конечно же.       Я лег ему на грудь. И хотя у меня было знание того, что тело его бездыханно, тишина вместо живого стука сердца заставляла замирать все внутри. Даже среди сумасшедших криков Клоуна я чувствовал эту липкую тишину. И ощущение было, что кожа моя горит.       ― Иисус сказал им: Сын Человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его, и в третий день воскреснет, ― прошептал я. ― И в третий день воскреснет.       Я повторял эту фразу снова и снова. Снова и снова.       Голова моя кружилась и болела. Когда я обернулся, то увидел, что Голлем и пилот скручивают окровавленные руки Клоуну, тот вырывается и кричит, извивается, бьется. Голлем впечатал его лицом в сено и держал так, пока тот не обмякнет. Тогда они отпустили его. Пилот поднес ладонь и проверил его дыхание. Убедившись, что все в порядке, мужчина что-то буркнул Голлему и пошел в мою сторону.       ― Привет, ― голос пилота звучал тихо и спокойно. Даже ласково. Но так неприятно. Мой слух жаждал еще криков. Жаждал слышать истерику и стоны боли. Слушать такой убаюкивающий бархат ― омерзительно.       Я, когда понял, что нужно ответить, осознал, что все еще повторяю слова из Библии.       И в третий день воскреснет.       Я остановился и глубоко вдохнул. Дыхание сбилось, словно я бежал.       ― Твой друг уже не проснется, тебе стоит оставить его, ― мягко сказал пилот.       ― Вы не знаете. Он ангел. Он не может умереть.       ― Да? А по-моему он мертвее трупа, ― плюнув, вставил Голлем. Его слова задели меня. Сердце словно сжалось, стиснутое раскаленной проволокой, но это было лучше, чем слушать успокаивающий голос пилота. Высокого, светловолосого человека, который надругался над моим Ангелом. Его аристократичное, аккуратно выбритые лицо вызывало приступы рвоты. Но только он может отправить нас в Америку. Иначе Филипп страдал напрасно. Это единственное, что заставляло меня успокоиться.       ― Пожалуйста, не отдавайте его монстрам.       ― Что? ― нахмурился пилот.       ― В приюте всех холодных отдают монстрам, и мы их больше не видим.       ― Хочешь, я раскрою тебе тайну? Это все обман. Монстров не существует. А мертвых закапывают в землю. Или сжигают.       Голлема вся эта ситуация выводила из себя. Его и без того неприятное лицо покраснело и словно смялось от злобы.       Невозможно опровергнуть то, что ты видел собственными глазами. Я хорошо помнил, как проснулся ночью, а моего соседа по кровати стащили вниз и к двери. Волочили, как мешок картошки. Он не сумел даже вскрикнуть. Мальчик был младше меня на два года. Его кожа от чего-то покрывалась яркими красными гематомами. А когда они начали чернеть ― его забрали. Филипп сказал, что это рак кожи. Я тогда не понял, причем здесь членистоногие, но стал бояться их до мозга костей.       Но в тот момент мне было неважно: заберут ангела монстры или взрослые. Он должен был быть рядом со мной еще три дня. Должен был улететь в Америку вместе со мной.       ― Он должен воскреснуть, не забирайте его, ― еще раз попросил я. Я не мог кричать или огрызаться. Не было ни сил, ни привычки.       Пилот вздохнул.       ― Я бы с радостью, отставил твоего друга тебе. Но мы улетаем. Голлем о нем позаботится, не волнуйся.       Нет, нет, нет.       Он должен быть со мной.       Я не могу его оставить.       Я знал, что спорить с взрослыми невозможно. Люди никогда не меняют своих решений. Они хватаются за свою мысль как за истину. Прежде чем озвучить, они многократно ее обдумывают. Планируют. Они никогда не поменяют своего мнения от твоего спонтанного для них несогласия. Особенно, если ты ребенок.       Я кивнул.       ― Оставьте меня с ним ненадолго, ― обратился я ко взрослым. Мужчины переглянулись. Голлем кивнул, и они вышли, о чем-то переговариваясь.       Я снова посмотрел на Филиппа. Истерика у всех прошла. Глаза щипало от слез. Я слышал, как жужжат мухи над телом ангела.       Наклонившись к его уху, я сказал, и голос мой не дрогнул.       ― Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и тем, кто в гробницах, жизнь даровав. Тебе дарована жизнь, мой ангел. Я увезу тебя с собой, не волнуйся.       Я вскочил и, запинаясь из-за еще дрожавших ног, бросился к рыжему и стал трясти его. Он казался слишком тяжелым, растолкать его мне казалось невозможно. Тот замычал, но не проснулся. Тогда я плюнул ему в лицо, и он, резко дернувшись, поднялся, отпихивая меня. Взгляд его был безумным. Блестящий здравый смысл его ума на моих глазах тонул в безумном хаосе ненависти и агрессии, словно эмоции, наконец, снесли плотину самоконтроля. Зрачки сузились так, что золотая радужка казалось солнечным океаном, веки открыты больше, чем нужно. Я прочитал в его огромных острых глазах, что он винит себя в смерти ангела. Как же нелепо звучит… Мало того, было видно, ― он считает, что сам лично убил его.       ― Нам нужно протащить Филиппа на самолет, ― прошептал я. Клоун не стал задавать вопросов. Он грубым движением откинул меня на деревянный пол и поднялся. Я приземлился с глухим звуком, ударившись, казалось, всем телом.       Боль почти разрядом прошла до костей. Ощущение было, что все во мне треснуло.       Но как ни странно, я испытал от этого облегчение. Словно боль это правильно. И я должен ее чувствовать. Должен быть наказан.       Клоун взял вилы и сдвинул верхушку сеновала. Он подошел к открытому металлическому ящику у стены. Всего их стояло пять или шесть, сейчас не вспомню. Рыжий быстрыми движениями стал доставать оружие и складывать в сено. Я бросился ему помогать. Когда ящик опустел, и опилки тоже были высыпаны, Клоун взял на руки Филиппа и стал опускать его туда. Я взял высохший уже кусок кофты, который Филипп давал мне, чтобы я замотал ноги, и обвязал голову ангела. Тело едва поместилось в ящик в позе эмбриона. Мы плотно закрыли его. Клоун проверил, чтобы по весу он не отличался от остальных. Выражение его лица не менялось, словно окаменело. Все такой же бешеный, полный ненависти и страха взгляд, а губы растянуты в отвращении.       Рыжий стал переставлять ящики, чтобы этот оказался снизу, заставленный остальными. А я вернул верхушку сеновала на место.       Когда он закончил, то весь был облит потом и тяжело дышал. От него пахло еще хуже, чем от самой конюшни. Но я привык к такому запаху. Не то чтобы нас часто водили мыться в приюте.       Дальше все, как в тумане. Я не сводил глаз с ящика, где лежал мой ангел. Мой пиратский сундук с сокровищами.       Голлем и пилот погрузили ящики в самолет. Клоун напросился им помочь. Он сам тащил ящик с Филиппом. Саша только молча ходила за нами. Я перестал ее замечать. То ли от того, что она стала похожа на тень, то ли поглощенный своим бредом.       Мы летели.       Я не почувствовал полет, это мало отличалось от поездки на машине, а выглянуть в окно мне было страшно. Мы с Клоуном и Сашей прислонились спиной к своему сокровищу. Пока мы летели, Рыжий шепотом рассказал Саше, что произошло, начиная с разговора Филиппа с пилотом. Я не слушал. Я не хотел слушать.       Не знаю, правильно ли я поступил, пропустив его рассказ, что же произошло на самом деле, мимо ушей. Теперь узнать уже не у кого, а любопытство, даже сейчас порой терзает меня изнутри.       Мы приземлились.       Когда дверь самолета открыли, мы вынесли свой ящик. Мы открыли его и показали пилоту, что ослушались его. Клоун сказал, что оружие его сейчас в сеновале у Голлема.       Пилот хотел было треснуть Рыжего по лицу, но его руку перехватил интересного вида старик. Он сказал что-то на английском и улыбнулся. Его улыбка была ледяной и теплой, а глаза смотрели с весельем и гневом. До сих пор млею от этого человека. Голос его звучал взвинчено и насмешливо. Доброе лицо не внушало никакого доверия, только хитрость и опасность сверкали в его желтых глазах. Одет он был в яркий фиолетовый костюм. Пилот поежился. Он повернулся к нам и что-то сказал. Я не слушал, я смотрел на этого старика словно завороженный.       ― Hello. I'm Sheogorath. Call me Uncle Sheo.       Я помню эти слова. Потому что они еще не раз звучали в моем присутствии.       Нас и наш ящик отправили в старый бежевый внедорожник, звенящий на ходу старыми запчастями. Сам старик сел на переднее сидение, а за рулем был парень не старше меня. Он едва видел, что происходит на дороге, но, несмотря на это, ехал вполне уверенно и умело.       Клоун и Шео говорили о чем-то на английском. Полагаю, Рыжий излагал нашу историю. Старик кивал, то и дело поглядывая на наш ящик с ангелом.       ― Дядя Шео хочет с тобой поговорить, ― обратился ко мне Клоун. ― Я буду переводить.       Я кивнул. Что мне оставалось? Мыслей в голове не было. Я слишком устал. Мы летели долго. Очень долго. А я так и не смог уснуть. Я запоздало вспомнил, что всю еду мы так и оставили в амбаре Голлема.       ― «Зачем ты забрал труп своего друга с собой», спрашивает он, ― сказал Клоун, и я заметил, что акцент его усилился.       ― Он бессмертный ангел. Он не может умереть, Бог этого не допустит. Он должен воскреснуть на третий день. Попасть в Америку было его мечтой, я не мог его предать.       Выслушав Рыжего Шео согласно кивнул и сказал свой ответ.       ― «А что, если этого не произойдет?»       ― Это не может быть. Потому что я верю.       Шеогорат усмехнулся.       Мы еще некоторое время общались через Клоуна.       Он рассказал, что мы будем первыми детьми его компании. Я спросил про мальчика за рулем, и мне ответили, что он болен раком, и за такие развлечения его родители много заплатили. Я содрогнулся.       Саша спросила, почему он согласился нас взять. Оказалось, он давно хотел воспитать кого-то. Детей у него своих нет, а все, кто к нему приходят ― уже сломанные жизнью взрослые. Саша ответила, что мы сломаны с рождения. Я захотел ее ударить. Потому что испугался, что после ее слов старик передумает брать нас к себе. Но тот лишь усмехнулся себе в усы и ответил, что оно и хорошо: он бы не хотел быть ответственным за то, во что превратит детей, которые могли бы стать полноправными членами общества. Тогда я не особо понял, но сейчас осознаю, что он знал, что мы никогда не будем нормальными, а наше будущее все еще зависит от воспитания, которое нам дадут.       Он сказал, что мы будем ходить в школу, но зачем-то поспешил утешить, что учителя там ― его люди, и бояться нам нечего. Мы с Сашей переглянулись и ответили, что нам и так нечего боятся. Он спросил, боимся ли мы смерти. Мы только покачали головой. Тогда он ответил, что исправит это.       Мы приехали к пиццерии в небольшом двухэтажном доме. Над рестораном располагалась квартира Дяди Шео. Он сказал, что первые года два мы будем жить здесь.       Три комнаты, две ванные, кухня.       На кухне и в прихожей стены приятного оливкового цвета, а мебель из темного дерева. Создается атмосфера веранды. Вся посуда белая, а столовые приборы золотые. Стол из светлого дерева стоит у окон, недалеко от бежевого дивана.       Первая ванная довольно большая. Там много ящиков, ванна с душем, красивая раковина и санузел в том же стиле, множество предметов интерьера и даже книжные полки. Стены и пол выложены белым и багровым кафелем. Постелены красные коврики, а в углу стоит большое зеленое растение.       Маленькая ванная в том же интерьере, но в три раза отличается по площади.       Две из комнат находятся в разных концах квартиры, но абсолютно симметричные. Они не очень большие, но уютные. Стены серые, лампа под потолком аккуратная, матовая. Потому свет ложился мягко и ровно. Черный комод у стены, два книжных шкафа по бокам от него, напротив темно-синий диван-раскладушка, по левому боку от которого стоит пышный куст в горшке. У дальней стены с окном ― белый стол с ящиками и черная настольная лампа.       Между этими комнатами была еще одна побольше. Там жил Дядя Шео. Она выполнена в золотых и фиолетовых тонах. Под окном, у дальней стены двуспальная кровать с темно-малиновым мягким изголовьем и багровым покрывалом.       У левой стены два комода с одеждой по обе стороны от старинного книжного шкафа. Совершенно нелогичная расстановка мебели мне, от чего-то всегда очень нравилась. Словно хозяин специально устроил этот маленький Армагеддон рациональности. У правой стены ― два кресла и стеклянный столик. Казалось бы эстетичность и порядок, все на своих местах. Но из-за деталей или, может быть, цветов царил безумный хаос. И я бы сказал, что хозяин комнаты или не задерживался там надолго, или уже давно сошел с ума. В прочем, и то, и другое верно. По всем углам и на всех поверхностях красуются экзотические растения: какие-то из них имеют яркие красные бутоны, какие-то просто листья необычной формы. Везде беспорядочно висят картины и фотографии в рамках. На полу шкура белого медведя. Это скорее внушало уважение к солидности, чем страх.       Почему я распинаюсь в описаниях? Потому что в этом я видел рай.       Первым делом Дядя Шео и Клоун перетащили тело ангела в ванну. Оно жутко смердело. Такого отвратительного запаха я еще не чувствовал. Он продирал до костей и холодил кожу. Меня снова начало тошнить. Шео спросил, нужно ли что-то поставить рядом с телом, вроде свечей или креста. Я удивился, но кивнул и попросил дать мне икону.       Вместе с ним мы поставили у ванной иконы и зажги церковные свечи. У него даже оказались четки и золотые кресты. Я встал на колени и стал молиться.       Шео с улыбкой понаблюдал за мной, потом похлопал по плечу, вымыл руки и вышел из ванной, включив сильную вытяжку, оставив меня одного.       Я молился вслух, пока язык не устал, тогда я стал проговаривать слова про себя. Я пил воду из-под крана, а когда в животе снова заурчало от голода, я возненавидел себя. Как я могу думать о еде, когда на кону жизнь моего ангела? Меня никто не беспокоил, никто не заходил, не приносил еды. Я стоял и нес свою службу. Колени уже до слез ныли, и задеревенелая спина трещала от усталости. Но я знал, что мои труды не напрасны. Что так я отдам долг страданиям Филиппа за исполнение нашей мечты.       За это время бреда я уже почти поверил, что Филипп ― сам Иисус. Вонь во всей комнате стояла такая, что я с трудом открывал глаза. Я прикрыл нос кофтой и продолжал креститься. По телу ангела ползали отвратительные белые личинки. Их было так много, что я мог слышать, как они скользят по его мерзкому посеревшему и разбухшему телу.       Его глаза выкатились, и я видел, как по ним ползают похожие на гусениц и червяков твари. Я уже почти терял сознание. Никакие молитвы не могли отвлечь меня от зрелища разлагающегося тела. Слезы текли сами собой, а горло разрывалось от рева. Я чувствовал себя обманутым идиотом.       Почему? Неужели вездесущему Создателю сложно обратить внимание на раба его, на его собственного воина? Почему Господу нет никакого дела? Почему Ангел гниет на моих глазах? Я ненавижу тебя. Никогда больше к тебе не обращусь. Бог бы такого не допустил. Тебя нет. Тебя просто нет.       Когда личинки стали вылупляться и комнату наполнило жужжание мух, дверь за моей спиной со скрипом открылась, впуская чистый воздух. Я бросился к выходу, почти выползая из смердящей ванной. Ноги затекли и адски болели, я не мог шевелить ими, их словно разрывало от каждого дрожащего движения.       Шео выругался, покрутил рычаг управления вентиляцией и закрыл гудящую от работы вытяжки комнату. Я ревел взахлеб. Саша сидела рядом. Ее голова была начисто выбрита, стало видно волдыри и сыпь на коже. Она сказала, что я просидел там два дня. Дядя Шео сел рядом и положил руку мне на плечо.       В голове все перемешалось, но одно я знал точно.       Бога нет.