Foxy.

Фокси единственный из всей «команды» готов был терпеть дурной нрав Чики. Вообще-то ее звали не Чика, но настоящее имя Фокси забыл. Как и свое. За ненадобностью. Сам он тоже не отличался ангельским характером. Даже попытался откусить голову какой-то девчонке. Теперь Фокси постоянно чувствовал себя виноватым перед ней. Движимый тогда страхом и злобой, а что еще мог чувствовать ребенок, обнаруживший себя запертым в теле робота, с которым раньше так любил играть? Сейчас Фокси вырос. Сдружился с другими аниматрониками, оставил попытки самоубийства, бросил кидаться на охранников, перестал шарахаться от своего отражения в запылившемся зеркале. Тоска, правда, осталась. Обида тоже. Попытки заговорить с Чикой обычно оказывались провальными. Опыта в общении за двадцать проведенных в заброшенной пиццерии лет он не набрался. Сначала они не поладили. Испуганные и непонимающие дети, медленно осознающие свою физическую смерть, едва ли были способны на дружеские чувства. Да и связывало их не так много. Но выбора особенно не было. На самом деле это было не так плохо, они рады были хоть какой-то компании, скрашивающей друг другу серые дни. Они уже выучили друг друга наизусть за эти двадцать лет. Видели друг друга насквозь, не хранили секретов и медленно сходили с ума. Воспоминания о старой жизни рассеивались, оставляя тусклые призраки. Фокси не помнил свою мать. Да он и себя толком не помнил. Не любили Чику за то, что та бесконечно лезла в споры, жаловалась, драматизировала, была глупой и бестактной, взрывалась, называла всех «тупыми козлами» и никогда не замолкала. А Фокси нравилось. Ему казалось, что это делает ее самой живой из них всех. Он и тянулся к ней. Иногда Фокси казалось, что он действительно влюбился. Лишь казалось, конечно же, любят сердцем, а сердца у него не было, он проверял. Иногда ему казалось, что он ненавидит Чику и все, что вообще связанно с этим местом. Хотелось разломать все, что тут есть, сжечь и развеять по ветру, забыть, что здесь происходило и хотя бы немного побыть живым по-настоящему. Фокси знал, что это невозможно, но легче не становилось. Он чувствовал, как безумие подкрадывается сзади, но не мог ничего сделать. Все, что окружало его, отбирало частичку его сущности. Теперь он боялся. Фокси не знал, когда у него окончательно съедет крыша, но хотел бы успеть объяснить Чике, что он чувствует до того, как это произойдет. Поблагодарить за то, что сделала его двадцать лет чуточку легче. Он медлил, не знал, как лучше это сделать, стеснялся, будто был обычным человеком. Это удивляло лиса, считавшего, что он уже не способен испытывать такие эмоции. Это делало его более живым и отсрочивало надвигающееся безумие. Пожалуй, поэтому Фокси молчал, надеясь, что Чика чувствует то же самое. Это в какой-то мере заменяло им любовь.