That he can not say

Сехуну на самом деле так много хочется сказать. Слова пожирают его изнутри, но он упрямо молчит. Молчит назло себе. Он начинает невысказанный монолог примерно как: «Насколько всё было бы легче, если бы…» А потом замолкает. Он придумывает себе чудовищ и разговаривает с Чонином, трусливо сбегая от объяснения с Минсоком. Сехун вспоминает Тао и ненавидит себя за это. Потому что Минсок лучше, а он вспоминает всё равно. Вспоминает, потому что Минсок не может дать ему того, что давал Тао. Чего-то острого и горького, чего-то такого, от которого сердце замирает в ожидании ответа, чего-то отвратительного и тошнотворного, от которого хотелось рвать на себе волосы и кричать на всю пустую квартиру, хватать с неба молнии и метать их во всё того же злополучного Тао. Минсок не умеет скандалить. Сехун хочет скандалить и причинять ему боль. Сехун хочет причинять боль всем, кого любит. Теперь это получается только с самим собой, и прекрасный белый воск он любовно собирает и коллекционирует, прежде чем выбросить и развеять по ветру. Сехун хочет кричать в лицо Минсоку о том, как ненавидит себя и то, что старший не ревнует, не спрашивает, где Сехун пропадает, куда уходит и… Даже если он уходит только для того, чтобы Минсок спросил об этом. Сехун хочет разбрасываться колкими фразами о том, что он не может измениться. Что он пробовал тысячу раз, и что Минсока он предупреждал – тогда, ещё в самом начале. Сехун хочет… чувствовать всё по-настоящему. Но он не делает этого. Он не делает этого потому, что это бесполезно. Тао отвечал на оскорбления и плевался фразами в ответ, и это было что-то вроде рукопашного боя, только попадало куда глубже. Сехун не очень помнит точные определения, но чувства помнит точно. Они были такие… горящие. Минсок не ответит. Минсок только улыбнётся печально, скажет, что всё в порядке, он постарается это исправить, скажет, что всё образуется, скажет что-нибудь подбадривающее и обнимет в конце. Будет гладить по выбеленным волосам и шептать на ухо жизнеутверждающую ложь или молчать так, как может только он. А Сехун будет активно испытывать вину и ненавидеть себя ещё сильнее, чем до этого. А потом закрываться в ванной и продолжать катать неровные шарики из белого воска. Потому что, чёрт возьми, Минсок делает всё правильно. Потому что он взрослый и знает как надо. Умеет сглаживать углы и избегать острых ситуаций. Сехуну нужны острые углы. Нечасто, возможно, раз в пару месяцев, но нужны. Жизненно необходимы. Возможно, он просто не умеет выплескивать энергию по-другому, потому что Тао приучил его к этому. А возможно – не хочет. Срываться на незнакомых – дело, лишенное всякого удовольствия. Ты можешь сделать по-настоящему больно, только зная человека. А потом загнуться от вины и отправиться сдыхать в ближайшую подворотню. Сехун варится в котле из собственных мыслей, и это замкнутый круг, из которого он не может выбраться. Это как колесо миновской белки, в котором она бегает без конца и края. Сехун понимает, что не сможет сказать это даже так, в таком аллегоричном виде. Потому что Минсок давно уже должен был разгадать загадку. И ещё он так слеп, «They say love is blind, Oh baby, you so blind» и всё такое, в стиле надоевшего трека в наушниках. Если Сехун не может этого сказать, то какой в этом смысл?..