Della morte dell amore

В этом доме живут только призраки и пороки, стальные сфинксы утренних снов, они пахнут яблочными пирогами с корицей, увядшими розами и дождевыми червями в глазницах покойника. В этом доме – запах кунсткамер, который не вытравить ничем, и никакие благовония не в силах перебить эту затхлую терпкость, они лишь усиливают сочащееся удушье. Здесь, на крыше, должны собираться ночами химеры, урча и жмуря желтые глаза-тарелки, и, возможно, так и есть, и шорох над твоей головой – это никакие не голуби. Здесь отвратительно все – и уютный старый торшер на лампе, и мерзкий розовый сад, словно опутанный паутиной, и камин в холле, и кресла перед камином, и шкура барса на деревянном полу. Дом разлагается, его точат короеды, его растворяют дожди, его иссушает солнце. Ты не хочешь знать, зачем ты пришел сюда, зачем привела тебя память, насильно притащила за руку, уложила в провонявшую спермой постель, усадила на подоконник распахнутого окна. Ты здесь уже несколько суток, с отключенным телефоном, с запасом сигарет и мелко трясущимся сердцем, все никак не решаешься спуститься в подвал этого кладбища-дома. Ты листаешь фотоальбомы, выцветшие и тлеющие, наигрываешь так и не забытые, вопреки всем желаниям, мотивы, бегая пальцами по клавишам фортепьяно, закрыв глаза и нашептывая стихи. Ты нюхаешь простыни, ты смотришься в зеркала, с ужасом вспоминая рассказы о призраках в них, ты делаешь все, что угодно, кроме того, ради чего ты пришел сюда: ты не спускаешься в подвал. Ты находишь исписанные страницы, пожелтевшие рукописи, которые, наверное, не горят; банки с препаратами, всегда вызывавшие тошноту, — а сейчас ты не отдаешь себе отчета в том, что сидишь в обнимку с уродцем, плавающим в формалине. Ты зарываешься носом в изъеденную молью одежду, пытаясь найти последние ноты духов и живого тела. Ты долго и бездумно блуждаешь глазами по саду, стоя у окна кухни, где нашли себе приют тараканы. Ты улыбаешься, случайно найдя твою собственную записку в столе, оставленную когда-то, кажется, на подушке, но через секунду содрогаешься от рыданий, которые все эти дни теснились внутри, среди костей и плоти. Ты рыдаешь, согнувшись пополам, ты просишь прощения за свой страх, ты находишь лестницу, ведущую в темный провал, вниз, к нему. И находишь его, несомненно. После решительного спуска по трухлявым ступенькам, долго всматриваясь в темноту и обхватив свои плечи, — так страшно шагнуть и включить свет. Ты бы очень хотел подумать что-то вроде «он даже не изменился», но время плюет на романтику. Сбивающий с ног отвратительный запах, почерневший остов, но ты и не мог ожидать ничего иного. Ночью ты закопаешь его в саду, среди роз, а сейчас ты целуешь кость там, где были такие мягкие губы, языком изучаешь каждую впадину, щекой прислоняешься к твердому, гладишь его позвонки. Прости меня, шепчешь ты. Прости меня, я, наконец, вернулся. Ты очень хочешь забыть, как испугался обвинений в убийстве – ведь ты был бы единственным подозреваемым. Забыть, как не сразу понял, что больше не ощущаешь в себе его пульса, и кончил, насаженный на мертвое тело. И никогда больше не вспоминать, как поспешно натягивал на него одежду, как оттаскивал его в подвал, как собирал свои вещи и бежал прочь из этого дома, а в голове билось успокоительное – вы были одни, всегда, затворники, и никто не приходил к вам, и никто тебя не найдет. Ты хочешь забыть это чувство вины, тягучее, липкое, не заглушаемое никогда и ничем. Потому что это предательство, наверное. Потому что ты понимаешь, что должен был вызвать скорую, потому что ты понимаешь, что никто не виновен в его инфаркте, но ты просто сбежал, передав его времени вместе с садом и домом. Утро встречает тебя сидящим на подоконнике. В саду – свежевскопанная земля, и ты думаешь о том, что розы почуют органику, протянут корни и присосутся к его ребрам, опутают его руки, прорастут сквозь пустые глазницы, и будут жадно жрать последнее, что осталось. Ты не хочешь уходить из этого дома, тебе отвратительно думать о повседневности, сквозь которую просвечивает тень твоего мазохизма; здесь же ты в полной мере утянут на дно черного густого отчаяния, и от этого почему-то спокойнее. Ты находишь мобильник и включаешь его, свет от экрана подмигивает, 15 пропущенных вызовов. Так хочется закопать дурацкую технику здесь же, в саду. Ты выбрасываешь недокуренную сигарету, смотришь на часы и встаешь. Ты должен успеть на утреннюю электричку.