Питомец

«Во всем виноват Мелькор», — примерно так Эктелиону в детстве объясняли причину того, что ему нельзя завести домашнего питомца. Ведь все нормальные домашние животные, как известно, обросли шерстью, шерсть — это сильнейший аллерген, а все аллергии, как еще точнее известно, произошли от Искажения, устроенного в мире Мелькором. «А вдруг у мамы все-таки нет никакой аллергии?» — так часто думал маленький Эктелион, но вслух об этом говорить не решался. Его мама была уверена, что страдает сильнейшей аллергией на животных, и спорить с ней на эту тему было просто бесполезно. Так что эльфенку приходилось лишь мечтать о том счастливом времени, когда он вырастет, сможет жить отдельно и завести котика или собачку, а может, даже нескольких. Некоторые эльфы, столкнувшиеся с той же проблемой, даже предлагали вывести породы гипоаллергенных голых кошек и собак, однако такие поползновения ужасно возмутили Йаванну. Кементари заявила, что эльфам надо заниматься своим здоровьем и правильно питаться, а не издеваться над беззащитными животными. Когда же до нее дошли толки про искаженческое происхождение аллергии, почтенная Валиэ разгневалась еще сильнее. По ее мнению, самым настоящим Искажением была бы попытка вывести нежизнеспособные декоративные породы зверей. Эктелион, правда, не собирался из-за всего этого падать духом. В конце концов, даже без питомца жизнь могла быть яркой, интересной и счастливой. Мальчик делал большие успехи в игре на флейте, а для разнообразия мать научила его вязанию. Возможно, это занятие не совсем приличествовало наследнику из благородной нолдорской семьи, однако мать Эктелиона мечтала, что у нее будет дочка, а получился только сын. Впрочем, сам отпрыск совершенно не заморачивался тем, что кому прилично или неприлично. Вязать ему нравилось, особенно разных игрушечных зверушек самых разных форм и расцветок, раз уж живых завести пока было нельзя. Реалистичность творений нисколько его не заботила, тем более что в доме еще с маминой юности обретались огромные запасы ниток и пряжи самых невероятных расцветок, заботливо оберегаемые от прожорливой моли. Так что у вдохновенного вязальщика получались фиолетовые единороги, радужные пегасы, тигровые белколисы, зеленые драконы, синие слизняки, а также многочисленные и многоцветные загадочные «ктототамы», которым не нашлось бы названия ни в одном из существующих языков. И каждое из этих созданий казалось почти живым, каждое имело свой нрав и свое неповторимое лицо с самым осмысленным, не игрушечным выражением… Словно бы в каждой из этих вязаных фигурок таилась самая настоящая душа, вложенная вдохновением и мастерством их создателя. Большинство зверьков Эктелион раздаривал друзьям, знакомым, родственникам и соседям, тем более что его необычные творения нравились и детям, и взрослым. Лишь некоторые игрушки он оставлял себе — не то чтобы самые красивые или искусно сделанные, но все же для него лично чем-нибудь особенные. Они обитали в его комнате, и в спокойные минуты, свободные от других дел, Эктелион иногда разговаривал со своими вязаными питомцами, рассказывал им сказки или даже играл что-нибудь приятное на флейте. В такие мгновения ему иногда чудилось, что диковинные зверьки прямо-таки смотрят пуговичными блестящими глазками, следят за ловкими перебегами его пальцев, пошевеливают цветными вязаными ушками, хвостами, крыльями и другими конечностями… Вот-вот, кажется, сбросят свою привычную неподвижность, обернутся живыми существами, начнут под мелодию флейты затейливый пестрый танец, а может, кто-нибудь из них даже попробует спеть. Но мгновение проходило, мимолетное очарование исчезало, и игрушки оставались тем же, чем и были: всего лишь причудливыми вещами, созданными из цветных ниток, ткани и пуговиц. Однако далеко не всегда Эктелион вязал лишь зверюшек для красоты и забавы. Его отец, слегка разочарованный творческими пристрастиями сына, требовал хоть какой-то практической пользы. Так что, когда на игрушки не хватало идей и вдохновения, можно было со спокойной душой вязать очередной плед, шарф, свитер, шапку или носок. Эти предметы тоже получались яркими и красивыми, а вдобавок — прочными и удобными, однако живым и одушевленным ни один из них все-таки не казался. Однажды мать Эктелиона раздобыла огромный клубок необыкновенной пряжи нежного розовато-сиреневого цвета. Она рассказала, что слышала от своей подруги, а та от своей тети, а тетя уж вовсе непонятно от кого, что эта пряжа не покрашена, а сделана из шерсти очень редкого зверя под названием Розовый Пушистик. Зверь этот, по слухам, обитал на склонах Таникветиль, пользовался особой любовью всех Валар и был родственником лошадей, пегасов и единорогов. «Вот интересно, а почему у мамы аллергия на животную шерсть, но нет аллергии на пряжу, которая делается из этой самой шерсти? — мысленно озадачился Эктелион. — Хотя, наверно, это от того, что аллергия — Искажение, а пряжа произведена по технологии, благословленной Валар и Единым, так что все дурное из нее просто исчезает». А вдруг тогда этот загадочный Розовый Пушистик, любимец Валар, тоже не затронут Искажением, а значит, и аллергии на него быть не может? Однако родители все равно не позволили бы сыну притащить домой лошадь, покрытую мохнатым розовым мехом, так что Эктелиону оставалось лишь предаваться все тем же мечтам… И вязать из розовой пряжи огромный шарф, удивительно нежный, теплый и уютный. *** Когда шарф был готов, Эктелион решил оставить его себе, несмотря на «женственную» расцветку. В конце концов, не было ведь никакого закона, который бы предписывал мужчинам носить одни цвета, а женщинам — другие, и никак иначе… Зато в этот шарфик можно было замотаться почти целиком, как в узкое, но теплое одеяло, его можно было накинуть на плечи, обернуть вокруг шеи, можно было даже расстелить его и использовать в качестве ковра. — Вот видишь, — говорила мать, одобрив новое творение, — и никакого Пушистика не нужно, шарфик-то всяко полезнее будет. «Вот только этот шарфик все равно не живой, — грустновато подумал Эктелион, некстати вспомнив эти слова, когда в очередной раз развлекал вязаных зверей игрой на флейте. — Да и мои зверушки — тоже, чего бы я там ни воображал… Ведь это только мои фантазии, что они на меня смотрят, что слушают мою музыку и что могут что-то чувствовать… А так — одни и те же сплетенные нитки, только форма разная». Пальцы привычно переступали по клапанам инструмента, выстраивая знакомую мелодию простой старинной песенки, дыхание не сбивалось, давно и прочно приученное к контролю, а печальные мысли обретались в голове словно сами по себе — сухие и бесцветные, в противоположность яркому миру вокруг. Как назло, почему-то еще сильнее казалось, что вязаные звери смотрят и слушают, считают хозяина глуповатым и ненаблюдательным, ведь они лишь чуть-чуть притворились бездушными вещами, а он как-то умудрился поверить… Розовый шарф, как будто сочувствуя и желая хоть чем-то помочь и утешить, нежно обнимал хозяина за плечи, щекотал и почесывал за ушком мягкой бахромой. Дни стояли теплые, и Эктелиону не было никакой надобности ходить в шарфе дома. Так что он почти неделю назад аккуратно сложил вещь в шкаф к остальной несезонной одежде, переложив сухими листьями герани, чтобы не добралась прожорливая моль. «Чисто логически, у тебя нет никакой причины нас бояться, — кажется, нечто в этом роде хотела сказать симпатичная вязаная фиолетовая единорожка, сейчас плавно воспарившая в воздухе перед лицом ошарашенного Эктелиона. — Ты создавал нас только с добрыми намерениями и чувствами, так что мы не более опасны, чем ты сам». «Да и нитки, сам понимаешь, не шибко убойное оружие, — добавила голубая пегаска, шарахаясь под потолком, от чего по воздуху во все стороны расходились маленькие круговые радуги. — Вот если б мне приделать боевые лезвия на крылья…» Эктелион крепко ущипнул себя за руку, пытаясь убедиться, что не спит и ничего не нанюхался. Однако телесные ощущения были совершенно реальными, а нанюхиваться было просто нечего, кроме листка сушеной герани, который случайно прицепился к шарфу. «Извини, — застенчиво прошуршал шарф нежным шерстяным голосом. — Я не хотел тебя пугать. Просто там в шкафу, в углу, поселился паук, а я их боюсь ужасно». — Я его потом оттуда выгоню, — пообещал Эктелион, сжатый в нежных шерстяных объятиях. — А моли там нет? «Моли нет, — ответил шарф, покачивая пушистыми длинными кистями бахромы. — Она не любит герань, а вот паукам хоть целый стог набросай, и хоть бы что». «А может, на пауков действуют какие-нибудь другие растения?» — вслух подумала фиолетовая единорожка, насколько «вслух» можно было сказать про необыкновенную шерстяную речь. «Давай я этому восьминогому просто вломлю с левого копыта! — воодушевилась пегаска. — Будет знать, как пугать беззащитных Шарфиков!» Эктелион не знал, как и почему происходит то, что происходит, откуда взялась жизнь и душа в том, что недавно было лишь переплетением пряжи… Он не хотел знать, долго ли это продлится, но всей душой желал, чтобы явившееся ему чудо никогда не покидало его. «Это чудо создал ты сам, — ласково шепнул ему на ухо Шарфик, а бахрома тем временем перебирала волосы Эктелиона, заплетая их в тоненькие косички. — И если ты не откажешься от нас, мы уж точно никуда от тебя не денемся. И на мою шерсть у тебя точно не случится никакой аллергии. Только ты меня не давай в обиду молям и паукам, ладно?» Эктелион, не найдя подходящих слов, только кивнул, нежно поглаживая длинное пушистое тело своего нежданного и необыкновенного питомца. Вязаный синий Слизень полз по оконной раме, загадочно сверкая разноцветными глазами: желтым и зеленым. *** И никто — ни эльфенок, ни его волшебные творения — еще не знал, что в тот самый день и час из Чертогов Мандоса, отмотав свой срок, на свободу вышел Мелькор. И уж точно никто не знал, что за время заключения Темный Вала со скуки приручил и надрессировал целую стаю прожорливых и свирепых Гобеленных Молей, случайно залетевших из дома Вайрэ.