I am a Victor

I am a victor, not a victim.*

      — Папа! — Дженни прокралась в комнату тихонько, как мышка, осторожно заглянула в его осунувшееся, исхудалое лицо. — Папа, ты не спишь? Я готовлюсь к тесту по истории. Можно тебя спросить?..       Он поднял тяжелую, как камень, голову со скрещенных на столе рук и ласково посмотрел на дочь. Перед глазами плыл противный туман, к горлу подкатывала тошнота, сердце заходилось в сумасшедшей пляске. «Тахикардия», — подумал он отрешенно, словно речь шла не о нем самом, а о ком-то из его пациентов. Бессонные депрессивные ночи, полные дум, размышлений, тревог и дешевого виски, губительно сказались на его физическом состоянии. Моральное подкосилось уже давным-давно — с того самого момента, как слегла Глория.       — Конечно, милая. Я слушаю.       — Вот тут написано, смотри… — она тоненько прокашлялась и, глядя в учебник, зачитала предложение, выделенное ярким желтым маркером. — «Они победили, но это была Пиррова победа». Что это значит, пап?       — Это фразеологизм, Дженни. Был такой греческий царь, Пирр, который одержал победу над римлянами ценой огромных потерь. В наши дни это выражение означает успех, купленный слишком дорогой ценой. Победа, не оправдывающая понесенных за нее жертв.       Дженни внимательно посмотрела на него своими красивыми, большими черными глазами — такими же, как у Глории.       — Это… что-то типа того, когда дедушка купил на рождественском аукционе какое-то вино, но для этого ему пришлось продать свою машину, да?       Он не смог удержаться от улыбки, вспомнив тот забавный случай пятилетней давности. Как они все ругали тогда старика, который глядел на них счастливыми глазами, прижимая к груди заветную бутылку ужасно дорогого ямайского рома. Как они радовались после, сидя за нарядным рождественским столом и распивая этот самый злополучный ром… Как давно это было! Целых пять лет прошло с тех беспечных, неценимых дней простого семейного счастья до вязкой трясины беды, стремительно засасывающей их всех и не оставляющей надежды на спасение.       — Ну, можно и так сказать.       — Папа, — Дженни захлопнула книгу, смущенно потопталась на месте. — А мама поправится?       — Она обязательно поправится, Дженни.       О, если бы в его душе была такая же уверенность, как в словах, произносимых для дочери!       — Папа… А ты меня не обманываешь?       Он шумно вздохнул.       — Нет, нет, детка. Совсем скоро маме станет немного лучше, и тогда мы все вместе поедем в Германию.       Когда ему стало ясно, что его маленькая клиника в Штатах доживает последние дни, он устроился в первую попавшуюся больницу на скромную должность консультирующего онколога-терапевта и поспешно разослал резюме в несколько видных медучреждений Берлина, где жили его дальние родственники. Таким образом он надеялся убить сразу двух зайцев: найти хорошее, доходное место с возможностью профессионального роста и лечить Глорию у лучших европейских врачей, специализирующихся на ее заболевании. Однако время шло, Глория угасала, берлинская родня вовсе не горела желанием принимать у себя семью из трех человек, а четыре германские клиники из шести уже дали ему отрицательный ответ по электронной почте. Видимо, больничное руководство не желало связываться с начинающим, никак не зарекомендовавшим себя молодым специалистом.       — А Рита сказала, что там, в Германии, не рады… ну… таким, как мы.       — Эта Рита — глупая и невоспитанная девчонка. Она просто не любит нас, вот и все. Не слушай ее, — он протянул руку, погладил дочь по голове, по жестким смоляным пружинкам волос. — Германия — свободная демократическая страна, Дженни, там никого не волнует цвет твоей кожи, вероисповедание или что-то еще. Помнишь, твоя бабушка всегда говорила мне: «Ты — Виктор!»? Ты же знаешь, как переводится мое имя? Все будет хорошо. Я — Виктор. Все будет хорошо, — повторил он устало, внутренне содрогаясь от собственной лжи.       Каждой частицей своей души, каждой чертовой клеткой кожи он ощущал, как его жизнь стремительно катится под откос, увлекая за собой в черное око пропасти его маленькую дочь. Его драгоценность, его единственный подарок от Глории.       — Папа, миссис Митчелл просила передать, чтобы ты заехал к ней завтра после работы. Она сказала, что ты должен заплатить за школу, потому что у нас накопился слишком большой долг. Папа, они меня отчислят, да? Папа, ты слышишь меня? Папа… Барден! Барден!       — Барден! Ты слышишь?       Он поморщился от резкого звука, безжалостно бьющего по барабанным перепонкам — но, постойте, разве у его Дженни такой отвратительный, грубый голос? И почему она называет его по фамилии?       — Барден, твою мать! Поднимай свою задницу, чертов дебошир!       Виктор с трудом разомкнул слипшиеся веки: глаза тотчас заслезились от яркого света электрической лампы под низким потолком камеры. Значит, он все же сумел заснуть: прямо на полу, кутаясь в вытертое тюремное одеяло, гадко пахнущее какими-то химикатами. Единственная вделанная в стену койка досталась другому, более бойкому и наглому задержанному.       — Что вам нужно? — Виктор неловко поднялся с пола, машинально стряхивая пыль с широких безразмерных штанов. — Будете допрашивать? Я все написал в объяснительной. Добавить мне нечего.       Полицейский усмехнулся, позвенел связкой ключей, вставил один из них в замочную скважину, лениво провернул пару раз.       — Выходи.       Виктор шагнул в коридор, уже привычным жестом сунул обе руки за пояс штанов тюремной робы — открытые ладони здесь рассматривали как демонстрацию агрессии, — и молча последовал за дежурным. Тот привел его в маленькую светлую комнату с зарешеченными окнами и указал на пакет в углу.       — Твои вещи. Проверь, все ли на месте. Затем можешь переодеваться. Твой бумажник, ключи и телефон у меня на столе.       — Куда вы меня повезете? — насторожился Виктор.       Суд по его делу — нападению на пристава и начальника полицейского наряда — должен был состояться только послезавтра. Виктор уже считал себя заведомо проигравшим. Полицейский, которого он укусил за руку, зловеще и мстительно пообещал, что судья даст ему максимально возможный срок.       Виктор вспомнил бесстрастные лица судебных приставов, описывающих имущество в его клинике. Один из них, приземистый самодовольный коротышка, был так гротескно отвратителен, что доктор не выдержал, с размаху треснул его по гладкой физиономии, не без удовольствия глядя на то, как из приплюснутого красного носа ручьем струится кровь.       Так или иначе, с клиникой можно было прощаться. А скоро очередь дойдет и до его собственного дома, также заложенного в банке. Выплачивать немаленькую сумму взносов по кредиту с набежавшими за несколько лет процентами было нечем.       Полицейский поглядел на Виктора исподлобья, не мигая.       — За тебя внесли залог, Барден. Можешь быть свободен.       — Какой залог? — он встрепенулся, не веря своим ушам.       На днях укушенный им полицейский, потрясая пистолетом, методично и четко разъяснил доктору, что найдет сотню причин, чтобы не отпускать его под залог до самого суда, после которого он снова отправится прямиком в тюрьму. Только уже на более длительное время.       — Обыкновенный. В американских долларах.       — А кто его внес? — Виктор нахмурился: его жена была в больнице, дочь гостила у школьной подруги, его друзья… Все, кого он когда-то называл друзьями, стали очень быстро исчезать из виду после того, как заболела Глория и ему понадобились деньги. Много, очень много денег.       — Ты же воспользовался своим правом на звонок, — неопределенно ответил полицейский. — Наверное, тот, кому ты звонил. Скоро узнаешь.       — Я звонил своей дочери. Сказал, чтобы после школы она шла ночевать к подруге.       — Ну, значит, твоя дочь попросила кого-то из твоих родственников…       — Моей дочери девять лет, — перебил его Виктор. — И у нас нет ни родственников, ни знакомых, способных одолжить нам такую сумму.       — Не мели языком, Барден. Что тут обсуждать? Ты свободен, и точка. Забирай свои игрушки. Бумажник, телефон, ключи. Все твое, все в наличии?       Виктор, все еще порядком озадаченный, быстро натянул на себя помятые брюки и пуловер, распихал по карманам мелкие вещи, подписал нужные бумаги и в сопровождении все того же полицейского спустился вниз, в большой холл. Еще с лестницы он услышал зычный бас укушенного им стража порядка:       — Это было нападение на сотрудника полиции. Вероятно, даже покушение на убийство! Этот проклятый нигг…       — А! — обрадовался второй голос, более тихий и приятный. — Вы — расист! Надеюсь, вы не забудете рассказать об этом в суде?       Заглянув через плечо полицейского, Виктор увидел двух представительных, хорошо одетых белых джентльменов — один был темноволосым, второй — почти полностью седым. Особенно удивительным казалось то, что он не знал ни того, ни другого.       — Но даже если вы забудете, офицер Хэмптон, — серьезно проговорил седой господин, учтиво кивая своему приятелю. — Я напомню вам о вашем высказывании.       — У вас нет доказательств! — запальчиво сказал укушенный полицейский.       — Не беспокойтесь. Они у меня есть.       — Скрытая камера? Записывающее устройство? Это незаконно в отношении сотрудников правопорядка.       — Офицер Хэмптон, — ласково произнес старик. — За моими плечами сорок лет активной адвокатской практики и ни одного проигранного дела. Что нового вы можете рассказать мне о законе?       — Я могу сказать вам одно — вам не удастся отмазать этого доктора от тюрьмы.       — Но, мистер Хэмптон, — вновь подключился к беседе темноволосый джентльмен, обладатель спокойного голоса, аккуратных усов и мягкой улыбки. — Вы нас неправильно поняли. Мы не собираемся… как вы сказали?.. отмазывать мистера Бардена от наказания. Мы всего лишь намерены повлиять на степень этого наказания. В рамках закона, разумеется. Все дело во взгляде, в точке обзора. Вы, как пострадавший, считаете, что он достоин расстрела, а мы, как сторонние наблюдатели, убеждены, что ему будет достаточно уплатить разумный штраф.       — Суд вряд ли с вами согласится.       — Мы надеемся на то, что судья имеет адекватное представление о понятии «намеренная провокация».       — Вы… да как вы… — полицейский задыхался от еле сдерживаемого гнева.       — Происшествие наблюдали работники клиники и прохожие, — сказал адвокат. — Все они готовы свидетельствовать в пользу мистера Бардена.       Виктор приблизился к этой странной компании: три пары глаз посмотрели на него с совершенно разным выражением, варьирующимся от неподдельного интереса до откровенной неприязни. Укушенный полицейский демонстративно повернулся к нему спиной и быстро отошел в сторону.       — Виктор Барден? — оживился темноволосый джентльмен, пристально и довольно бесцеремонно разглядывая доктора с ног до головы. — Думаю, мы можем поздравить вас с освобождением.       — А вы кто такой? — грубовато поинтересовался Виктор.       — А я — ваша совесть, — дружелюбно ответил тот, никак не реагируя на резкий выпад в его сторону. — Это шутка, шутка, — поспешно добавил он, прыская в кулак. — Что ж, будем знакомы. Меня зовут Шепард Лэмбрик, а это — это мистер Марк Фьер, ваш будущий адвокат.       Статный старик слегка наклонил голову в знак приветствия.       — Мой будущий адвокат? — ничего не понимая, переспросил Виктор. — Господа, у меня нет средств на адвоката. У меня вообще ни на что нет средств, — уточнил он на всякий случай. Кто знает, вдруг эти двое рассчитывают на щедрую оплату их услуг с его стороны.       — Но мы не спрашивали вас о вашей платежеспособности, Виктор, верно? — прищурился мистер Лэмбрик. — Это, конечно, не совсем скромно, но, скажите, я и мистер Фьер, мы разве похожи на людей, которые нуждаются в деньгах? Нет? — улыбнулся он, когда Виктор покачал головой. — А вот вы похожи на такого человека.       Виктор, мысленно чертыхаясь, потупился. Крыть было нечем. Он не был похож на такого человека — он им являлся. Он отчаянно, до зубовного скрежета, до смерти нуждался в деньгах.       — Что вы от меня хотите? — еле слышно пробормотал он. — К чему все это… залог, адвокат… Для чего?       — Я просто хочу помочь вам, Виктор.       — Откуда вы меня знаете?       — Я случайно узнал о вас и ваших проблемах от нашего общего знакомого, профессора Саймона Хилла.       Виктор быстро вскинул голову. Имя любимого ментора приятно согрело его слух и сердце.       — Профессор Хилл… Он все еще работает в Лондоне?       — Да, он все еще там. Он очень хорошо отзывался о вас. Он считает вас одним из своих лучших учеников.       Виктор воскресил в памяти умное, задумчивое лицо профессора Хилла: выдающегося, знаменитого онколога, не так давно перебравшегося в Британию, на свою историческую родину. Последний раз он видел его около шести лет назад, когда тот приезжал в Америку для наблюдения и лечения сложной пациентки, супруги какого-то влиятельного монополиста. Женщина скончалась, несмотря на грандиозные старания профессора, и он искренне горевал по этому поводу, называя ее смерть своим самым сокрушительным поражением в борьбе с проклятым раком.       — Да… профессор… — прошептал он, сжимая ладони в кулаки. — Мне жаль, что я не оправдал его надежд.       — Вы еще можете реабилитироваться, — серьезно заметил мистер Лэмбрик. — Вы просили профессора Хилла о помощи. Он несколько раз одалживал вам довольно крупные суммы денег. Надеюсь, вы позволите мне, скажем так, перехватить инициативу?       — Вы хотите одолжить мне денег? Заемщик из меня скверный, — Виктор усмехнулся. — Я не смогу вернуть их вам. Я полный банкрот.       — Нет, я не хочу одалживать вам деньги. Я хочу дать вам шанс получить их безвозмездно.       — Безвозмездно? Так не бывает. Если только… вы хотите втянуть меня во что-то… — он быстро прикусил язык, вспомнив, где именно находится. Он был достаточно воспитан, чтобы не компрометировать человека, протянувшего ему руку помощи, неприятным словом «противозаконное».       Какое-то время мистер Лэмбрик молчал, не сводя глаз с понурой долговязой фигуры доктора, а затем тихо спросил:       — Как чувствует себя ваша жена, Виктор?       Он содрогнулся, всхлипнул, едва ли не согнулся пополам — удар пришелся по самому больному месту. Глория! Глория! Доктора выставят ее из клиники на этой неделе, если он не сможет оплатить дальнейшее лечение, а он не сможет. Глория, наверное, с ума сходит, думая о том, куда он подевался.       — Извините, — сказал он неожиданно хриплым, срывающимся голосом. — Мне нужно немедленно ехать в больницу. Моя жена наверняка гадает, куда я пропал. Она ничего не знает о том, что я…       Мистер Лэмбрик сочувственно и деликатно похлопал его по плечу.       — Я подвезу вас, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Мы можем продолжить наш разговор в машине.       Выйдя вслед за ним на улицу, Виктор покорно залез в элегантный, приятно пахнущий салон роскошного черного автомобиля. Его респектабельный владелец также расположился на заднем сиденье, адвокат Фьер сел рядом с водителем.       — Вуд стрит, госпиталь Джона Хопкинса, пожалуйста, — сказал мистер Лэмбрик.       — Вы… знаете? — поразился Виктор, сглатывая противный наждачный ком, застрявший в горле.       — Вам не стоит переживать. Пребывание вашей жены в клинике оплачено еще на неделю. Она тяжело больна, так? Но главный кардиолог утверждает, что ее случай вовсе не безнадежен.       — Нужны дорогостоящие препараты… Операция… Может быть, несколько операций…       Виктор по-детски шмыгнул носом; его ладони, лежащие на коленях, подпрыгивали в такт биению сердца. Глории требуется серьезное лечение, а иначе… Что, если она умрет, как та несчастная женщина, которую наблюдал профессор Хилл? Ей не смогло помочь даже сказочное богатство ее супруга, а Глорию еще можно спасти. Виктор напряженно смотрел вниз, на свои запачканные ботинки, и думал, думал, думал. Он мог примириться с невеселой формулой «нет денег», но примириться с формулой «нет Глории» было выше его сил. Хотя в его — их! — случае между этими понятиями можно было смело ставить знак равенства.       Виктор моргнул — крупные слезы, повисшие на его ресницах, скатились вниз, пробежавшись по носу и щекам.       У той погибшей женщины остался сын; профессор говорил, что он никогда прежде не видел, чтобы юноши так убивались по своим матерям. Если Глория умрет, что станет с Дженни?       Он сжал зубы — с такой силой, что у него заболели виски. Нет! Его мать всегда говорила ему: «Ты — Виктор!». Нет, сказал он себе твердо и яростно, нет. Пропади все пропадом, пусть весь мир зальется слезами, а Дженни больше никогда не будет плакать от горя. И не останется без матери.       «Я — Виктор!», — повторил он мысленно, чувствуя, как мелко трясутся его руки, утирающие слезы. Это слабость, чертова слабость выливалась сейчас из его глаз, выливалась вся, без остатка, освобождая место для будущей исполинской силы.       Демон, черный, как его кожа, победоносно расправил крылья в самом центре его души.       — Мистер Лэмбрик, — Виктор схватил его кисть, расслабленно лежащую на подлокотнике, вцепился в нее, как в спасительную соломинку. — М-мистер Лэмбрик…       Его голос все еще сотрясало спазмами рыданий.       — Ну что вы, Вик. Не нужно. Возьмите себя в руки.       — Я… я возьму! — воскликнул он, глотая слезы. — Вы хотите, чтобы я работал на вас?.. Да?       Мистер Лэмбрик ничего не ответил, но что-то неуловимо поменялось в выражении его проницательных карих глаз.       — Спасите Глорию! — Виктор стиснул его руку так сильно, что он недовольно поморщился. — Дайте нам этот шанс! Я сделаю для вас все, что вы скажете, мистер Лэмбрик!       — Все, что я скажу… — повторил тот ровным голосом.       — Все, что вы скажете, — горячо заверил Виктор.       Он готов был, если понадобится, собственными руками разодрать свою грудную клетку, вырвать сердце и вручить его, пульсирующее и окровавленное, этому странному господину — лишь бы Глория была жива.       — Ну, для начала, — мистер Лэмбрик высвободил свою ладонь из его цепких пальцев. — Для начала, я думаю, мы должны отметить ваше освобождение. Приходите ко мне на ужин через три дня. Помимо вас, там будут еще несколько человек, переживающих нелегкие времена. В конце ужина вам представится возможность… так сказать… посоревноваться за право материальной поддержки со стороны нашего фонда. Если вы победите, — он сделал выразительную паузу. — Вы сможете навсегда забыть о ваших финансовых трудностях. Это я вам гарантирую.       — Я приду. И буду соревноваться, — голос доктора наполнился решимостью, граничащей со злобой. — Я же сказал — все, что захотите.       Мистер Лэмбрик коротко рассмеялся.       — Очень хорошо. Я делаю на вас высокую ставку, дружок. Запомните это.       Виктор откинул голову на мягкую спинку сиденья, переводя сбившееся от волнения дыхание.       «Все, что угодно, Глория, — подумал он, устремляясь мыслями к жене. — Все, что угодно, Дженни. Целую римскую армию, как этот чертов Пирр… Я — Виктор. Я — Виктор!»       Он повторял эти слова снова и снова, до тех пор, пока за поворотом не показалось строгое здание госпиталя.