Османтус

      Я помню, словно это было только вчера, тот день, когда впервые вместо криков бегло улыбнулся тому, как ты преследуешь меня с упрямым строгим лицом. Будто в моих руках был невидимый манок, не оставлял меня ни на минуту, топча ногами скользящую вдоль бетонных плит мою эфемерную тень, и трепетно подставлял лицо прохладному вихрю, что вился где-то в волосах. Признаюсь, что с неописуемым страхом и томным смирением ожидал я жалости, ненависти от тебя – того, за что, загнав в угол, сумел бы спрятать ухмылку в кровавом исцарапанном месиве. Но ты оказался сложным. И глупым даже, отчасти. Наконец-то притаранив меня к стене, ты не сдерживал восхищённых вздохов и ни разу не попытался унять беснующихся рук, что испачканы кровью. А я – я будто врезался с разбегу в поезд. Не сумел, в конце концов, уговорить себя перестать надрывно дышать на ухо, глухо отвечать на неразборчивый волнительный шёпот.

(ах, повязка, как же ты грешен, боже)

      Святость кричала в непроглядную тьму и призывала нового, дикого Бога. Я млел перед её мощью, еле шевеля губами, как те раненые птицы, тонущие в радужном пятне нефти на поверхности океана. Предложенное тобой очищение я понимал как последнюю, но абсолютно оправданную ложь. Если выпотрошить из недр духа-демона весь грех и желчь, если отдать на расправу архангелам многоликую сущность и угрызающих меня бесов, – чем мне жить оставшиеся секунды? Что от меня останется? Крест на твоей груди знал ответы. Но ты – ты и понятия не имел о том, как чудесны для моих голодных порывов страстные, неудержимые прикосновения к обветренным щекам и шее.

(позволь смыть с тебя частички засохшей грязи, позволь увидеть тебя безвинного и живого, позволь, прошу)

      Я сдался. Сказал, что готов попытаться, и бесславно принял участь уязвлённого. Ты же вездесуще почувствовал мое перерождение в смущение, мягко... слишком мягко мазнул губами скуле, прижимая к себе сильнее. Но так эгоистично, что вдавившиеся в тело пальцы точно оставили синяки. Звуком разъезжающейся молнии внизу перебил, покрыл поцелуями солнечное сплетение. Задвигался в известном только тебе ритме, по рваным волнам, точно тихая чайка, взлетая к самому апогею счастья. Только вот мне всё равно сложно было ощутить ту призрачную грань между превозношением и грехопадением. И тот самый крест ладонь обжигал, пожаром сердца предрекая освобождение. О, мой Бесподобный!

(вой ветров, душистый османтус и колокольчик на крыше)

      Образец чистоты и всеобъемлющей бесподобной человеческой личины утром новой жизни научил монстра жить благодаря бездушию.