Время олеандра

-Олеандр цветет, - сказала она. – Если сейчас кто-то из любовников убьет друг друга, все свалят на ветер. (Ингрид Магнуссен, «Белый олеандр»)

Сентябрь подступает все ближе, и воздух словно горит. Санта Ана носится по Сакраменто, будто тигр, высунувший горячий язык, рыча и воя на аллеях. Лисбон чувствует, как от жара дрожат окна, как жар скользит острыми когтями по стеклу, требуя пустить его внутрь. Но она не позволит ему войти. Темно. Ночь нависает над землей тяжелым покрывалом. Облака, густые, словно взбитые сливки, прячут звезды. Холмы тлеют, огонь спускается по склону, и Санта Ана гонит пламя к городу. Сирены воют и вспыхивают красно-синим. Температура ощутимо повышается, и Лисбон чувствует, как на ее спине проступает пот. Ветер с воем врезается в окна. Огонь в полях ревет и проглатывает по-осеннему хрупкую траву, пожирает беззащитные деревья. Олеандры вспыхивают, словно спички. Все уходит. И трава, и листья, и цветы растворяются, улетают с порывами ветра. Так быстро. Лисбон закрывает глаза и слушает тигриное рычание Санта Ана. Плечо ноет. Лицо О’Лафлина будто отпечаталось на ее веках. Когда она закашливается, на ладонях остается алая, будто розы, кровь. Иногда она задается вопросом, как Ван Пелт еще держится? Ведь она, сама того не замечая, медленно затянула петлю на своей шее. Пресвятая Мария, полная благодати. Неужели прошло всего четыре месяца с того момента, когда к ее груди была привязана бомба, и чей-то голос шептал ей по телефону неясные слова? Четыре месяца прошло с той поры, когда самой большой ее проблемой было какое-то отвратительное платье? Четыре месяца прошло после обжигающего огнестрельного ранения и несчетного количества операций, после сна глубокого и спокойного только благодаря снотворному и осознания после каждого нового пробуждения, что все сломано и никогда ничего не будет как прежде? Санта Ана рычит и возит своими тигриными лапами по стеклу. Сейчас три ночи, 22 сентября 2011. Плечо Лисбон болит, а воздух во рту на вкус как пепел. Она открывает глаза. Сегодня Патрик Джейн предстанет перед судом. * Лисбон проснулась в больнице, и рядом с ней сидел Чо. Только он. - Чо, - прохрипела она, а его лицо было будто вырезано из камня. - Босс. Что-то было не так. Она попыталась сесть, игнорируя боль в плече. Она не могла пошевелить рукой. О’Лафлин был – теперь уже именно был – хорошим стрелком. Сустав в клочья, ключица вдребезги. Ей понадобятся многие месяцы лечения. Это то, что доктора сказали ей, отправляя на срочную операцию. А потом она отключилась. - Чо, - проговорила она, еле ворочая будто горящим языком, - что не так? Чо, не мигая, смотрел на нее. - Джейн, - сказал он, - убил человека. * Четыре месяца. Вот оно как. Четыре ничтожных, пропитанных огнем, месяца. Как могло все случиться именно так? Как могло все измениться за время одного-единственного сердцебиения, так же быстро, как вспыхивают сухие деревья от одного лишь язычка пламени? Нераскрытая упаковка Перкоцета лежит на столе, рядом с недоеденной пиццей и китайской едой. Чайная чашка, синяя как яйцо малиновки, взгромоздилась на самый край столешницы. Смятое полотно ткани, неизвестно откуда взявшееся, покоится на ящиках. Журнал, исписанный знакомыми каракулями, валяется на полу, его раскрытые страницы похожи на сломанные крылья. Ваза полная олеандров, лепестки которых печально поникли, стоит, всеми позабытая, в углу. В этой комнате все покрывает плотный слой пыли. Она смотрит, как где-то за горизонтом полыхает огонь, и как сине-красные сирены носятся по городским улицам. В здании КБР необычно тихо. Лисбон смотрит на дотлевающий за окном мир, и видит лицо О’Лафлина с широко распахнутыми глазами, видит его падающего, видит Ван Пелт, разбитую вдребезги, опустошенную, несчастную, когда ее вселенная рассыпается прахом. Четыре месяца. Столько потребовалось их миру, чтобы сгореть дотла. * Ригсби не появлялся еще два дня. А Чо всегда был рядом. Преданный, несломленный Чо. Все эти дни слились в одно туманное пятно, наполненное болью и морфием. И Джейном, черт побери, Джейном. (Когда она спала - спала по-настоящему - ей снились сны, наполненные алым цветом роз и голубоватым цветом яиц малиновки, смеющимися лицами и острыми взглядами). Ригсби пришел на третий день, усталый, бледный и выглядящий куда старше, чем он был на самом деле. Он все свое время проводил с Ван Пелт, держа ее руку и обнимая ее хрупкое тело. У нее все совсем уж нехорошо, говорил он. Он очень переживал за нее. - Дайте ей время, - сказал мудрый Чо, - и все наладится. Лисбон отвернулась от них и смотрела на яркий мир за оконным стеклом. Все действительно было плохо, если Чо притворялся оптимистом. Когда она закрыла глаза, синий и алый смешались, танцуя вместе, и Джейн улыбался, вскидывая пистолет и направляя его прямо ей в грудь. * Бам. Бам. Бам. Три выстрела. Вот, сколько для этого потребовалось. * Ван Пелт пришла на пятый – последний – день пребывания Лисбон в госпитале. Она плохо выглядела. Ее длинные волосы были собраны в пучок на затылке, а под глазами пролегли темные круги, и ее взгляд напоминал взгляд загнанного в клетку зверя, смирившегося со своей участью. Крейг О’Лафлин был похоронен вчера. На нем был темный костюм и туго затянутый галстук, его значок был при нем, и горстка белых олеандров покоилась на его груди, а незамысловатое ожерелье вилось сквозь его пальцы. Все его друзья и семья, десятки людей пришли на похороны, оплакивая такого прекрасного, подающего большие надежды, молодого человека. Им не рассказали ни то, как он погиб, ни то, что его убийца стояла напротив гроба в черном платье, и волосы ее огненным водопадом падали на спину. Ван Пелт сказала, что Кровавый Джон подкупил О’Лафлина. Да, дал ему много-много денег. Сотни тысяч долларов, сказала она, были найдены на оффшорном счете мертвеца. Пятьсот тысяч долларов. Достаточно, чтобы превратить хорошего копа в плохого парня, слугу закона в слугу монстра. Достаточно, чтобы заставить его чиркнуть спичкой и у всех на глазах разжечь огонь, пожирающий плоть и волосы, всего-то в промежуток одного сердцебиения. Лисбон сжимала руку молодой женщины, и та плакала, и рыдания сотрясали ее, как судороги. И Лисбон была уверена, что ребра Ван Пелт рано или поздно сломаются, не выдержав силы этих рыданий. - Я любила его, - говорила Ван Пелт. – Я так сильно любила его. - Я знаю, - мягко говорила Лисбон, закрывая глаза. – Мне так жаль. Забавно, как все меняется с выстрелом. * Санта Ана давно не появлялся в Сакраменто. Он бродил на севере и бушевал на юге, об этом Лисбон слышала. В Лос-Анджелесе полыхают холмы, в Сан-Франциско все подернуто туманной дымкой. Дым наполняет гавань до краев, стараясь высосать из людей их жизни. Сакраменто тоже чувствует присутствие Санта Ана, но не так, как другие города. Совсем не так, как они. Лисбон задается вопросом, стоял ли Джейн когда-нибудь на крыльце своего дома в Малибу, пока его жена и дочь спали наверху, и пробовал горячее тигриное дыхание на вкус, наблюдая за полыхающим горизонтом. Видел ли он языки пламени вдалеке? Слышал ли он их рев и треск, представлял ли он как пламя, несущееся с гор, забирает с собой его семью, и невообразимо быстро исчезает, оставляя после себя опустошенные луга и пожранные леса? Или же он, в присущей Джейну манере, вдыхал горячий воздух и пытался схватить его, с нетерпением оглядываясь на подступающий все ближе и ближе огонь, и жаждал их захватывающей гонки к океану. Позволял ли он пламени лизнуть его пятки, чтобы тут же нырнуть в соленые воды океана, празднуя свою победу? Или же ночью, наполненной тяжелым от дыма воздухом, он уходил в сгоревший лес и водил пальцами по пеплу олеандров, гадая на них о жизни и смерти? Или же, крепко сжимая ладошку дочери, шел вместе с ней на самый высокий холм, по дороге рассказывая о драконах и фениксах, и об огненных эльфах – всех этих созданиях, родившихся из огня, с нежностью наблюдая, как глаза его дочурки расширяются в немом удивлении и восхищении? - Здесь нечего бояться, - нежно говорил бы он ей своим грубо-тигриным голосом. – Это просто драконы играют за горизонтом, фениксы сгорают дотла, чтобы вскоре возродиться вновь, огненные эльфы танцуют, поклоняясь Луне. Задумывался ли он, хотя бы на секунду, что огонь действительно доберется до него, отрежет ему путь к спасительному океану, обглодает его до костей и бросит в тигриную пасть Санта Ана, превратит его в лакомство для стервятников и мух? Нет, конечно, нет. В то время Патрик Джейн бездумно играл с огнем, не предполагая, что однажды его остроязычный, переливающийся алым, оранжевым и желтым цветами, друг прокрадется за его спиной и сожжет его дом, не оставив и щепки, пока сам Патрик с наслаждением будет глядеть на то, как красиво огненные эльфы танцуют на холмах. Он не верил, что что-либо сможет причинить ему боль, пока это не случилось на самом деле. * Месяц после ее выписки из больницы был долгим и туманным из-за Перкоцета. Она только и делала, что дремала, окутанная золотистой дымкой. И проглатывала очередную таблетку, если боль становилась невыносимой. Чо приходил очень часто, всячески заботясь о ней. Он покупал ей еду, помогал принимать ванну, возил на физиотерапию и поливал ее олеандры. Чо всегда был где-то неподалеку, то и дело проскальзывая в поле зрения. - Все наладится, - говорил мудрый Чо. – Нам нужно только переждать все это. Рана в плече болела и пульсировала, а Джейн и О’Лафлин появлялись, всякий раз, когда она закрывала глаза, улыбались и вскидывали пистолеты. Все наладится. Пресвятая Мария, полная благодати. Да, верно. * Когда она была маленькой девочкой, Лисбон видела, как Санта Ана подбирается все ближе к их маленькому дому. Ей было пять или шесть, и тогда ее мать еще была жива. Она помнила пылающие холмы и горячий, рычащий ветер, играющий с ее волосами. Помнила запах пепла и олеандров. Помнила горький привкус воздуха на языке. В то время все самое важное они держали в бежевом минивэне мамы и зеленом пикапе папы, готовые бежать при первом же появлении шипящего пламени в непосредственной близи от дома. Нет, их дом не сгорел, но склон холма в трехстах футах выгорел полностью. Она помнила пламя, синее от собственного жара, глотающее ее домик на дереве, пожирающее сосны и дубы. И отца, который резко схватил ее и кинул в кузов грузовика. Помнила, как визжали шины, пока они бежали от оголодавшего, злобно рычащего жара. Она оглянулась только раз, смотря, как исчезают любимые олеандры ее матери, как медленно пламя взбирается по стволам ив, и как безумно колышутся их длинные тонкие ветви, в последней попытке согнать огонь. * Второй месяц был еще хуже. Она прекратила принимать Перкоцет. Не потому, что его перестали выписывать – раскрошенный сустав мог гарантировать ей еще как минимум полгода легального доступа к наркотику – а потому, что Чо стал все чаще смотреть на нее с явным разочарованием. Тогда она поняла, что с нее хватит. И Перкоцет канул в лету. Ломка была еще той сучкой. Днями напролет Лисбон только и делала, что, нестерпимо потея, валялась на кровати, мечтая схватить упаковку лекарства и в очередной раз отправить в рот маленькую безвредную таблетку. Боль в плече удваивалась, утраивалась, от нее темнело в глазах, а на стенах танцевали неясные тени… (Ее мать в алом платье подпевает радио, и в волосах ее запутался цветок олеандра. Отец сидит в красноватом отсвете камина и держит очередную бутылку. Зрачки О’Лафлина расширены, а в руке он сжимает пушку. Сэм Боско громко гогочет, поднося сэндвич ко рту. И Джейн ухмыляется, а в его синих глазах плещется боль, и еще дымящийся пистолет качается в его руке). Он хладнокровно выстрелил в человека. Десятки людей видели, как он, стоя в паре метров от пожилого мужчины, вскинул пистолет и выстрелил тому в грудь ровно три раза, а затем снова спрятал оружие в карман. Джейн – хладнокровный убийца. Он сказал, что тот, кого он застрелил, и есть Кровавый Джон. Лисбон не знала, было ли это правдой, а мир вокруг нее все больше кренился, безумно танцевал и сгорал, и огни Калифорнии отражались на стене в ее спальне. * - Я хочу вспороть ему брюхо, - однажды сказал Джейн, и его глаза цвета неба были слишком серьезны, - и смотреть, как он подыхает. - Я арестую тебя раньше, чем он сдохнет, - заметила Лисбон, - и Кровавого Джона будут судить. Он улыбнулся в тот раз по-тигриному - твердо и жестко - ведь они оба знали, что Кровавый Джон никогда не предстанет перед судом. * Работа отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями временно приостановлена. У ЛаРоша, конечно, много всяческих неприятных качеств, но остервенелая злоба – не его отличительная черта. Он видит, как они вымотались, и дает им время на отдых. Ригсби и Чо временно переводят в другие отделы. Ригсби теперь служит в полицейском департаменте Сакраменто, а Чо – в бригаде по раскрытию преступлений банд. Лисбон на больничном, а Ван Пелт дали отпуск. Патрик Джейн все еще числится в штате. Бертрам хотел было исключить его имя из всех списков, но ЛаРош и Минелли (а вот это было сюрпризом) быстро заткнули его. Бертрам звонил Лисбон в первый месяц, желая услышать, что она скажет на этот счет. Лисбон безучастно смотрела на телефонную трубку, а телефон продолжал звонить. Звонить. И звонить. После недели ее молчания звонки прекратились. * Ей становилось все лучше. Физиотерепаия и физические упражнения приносили плоды. Она снова могла шевелить пальцами, да и рукой в целом. Правда, она не могла поднимать руку выше головы, и доктора говорили, что она больше никогда не сможет это делать. Как только ее состояние стабилизировалось, она отправилась на полигон и стреляла снова и снова, хотя пистолет ощутимо дергался в ее руках, и пустые гильзы устилали все вокруг нее. Она отправила три пули в грудь и живот картонного макета – точно так же Джейн стрелял в Кровавого Джона. А потом она водила пальцами по поверхности вокруг аккуратных отверстий. Неужели все и правда было так просто? * Однажды заходила Хайтауэр. С нее были сняты любые обвинения, и ФБР обратилось к ней с просьбой возглавить отдел Серийных Преступлений. И она решила, что пойдет на эту должность. Хайтауэр и Лисбон сидели в ее тесной квартирке и смотрели новости. Молча. И Хайтауэр заговорила первой. - Ты уже видела его? - Нет, - просто сказала Лисбон, наблюдая за ведущим, рассказывающим о насильниках, убийцах и войнах уличных банд. Хайтауэр понимала ее. - Он сказал, что это был тот самый человек, - она рисковала, затрагивая эту тему. – Он уверен в этом. Питер Холбрук. 51 год. Режиссер. Семьянин. Член высшего голливудского сословия. Театрал и меценат. Кровавый Джон? - Он все сделал правильно, - вот, что сказала Хайтауэр, - Я уверена в этом. - Прощайте, - сказала Лисбон и указала Хайтауэр на дверь. * Пресвятая Мария, полная благодати, молись о нас грешных, ныне и в час смерти нашей. * Олеандры пахнут летом, жаром и странной дымкой, навсегда изменяющей все вокруг. Чо поливает ее олеандры, и Лисбон смотрит на них, не отрываясь, и вспоминает цветы в саду ее матери. Они были белыми, словно вспышки молний, а огонь немилосердно проглатывал их один за другим, и воздух был горячим и тягучим, пропитанный их сладковатым запахом. * Три месяца. Лисбон и Ван Пелт начали выбираться на ланч, без особого интереса выбирая между салатом, супом или безвкусным цыпленком. Ван Пелт говорит обо всем мягким, уставшим голосом и с каким-то страхом смотрит на мир вокруг. Лисбон не говорит ни о чем, ковыряясь вилкой в тарелке, и пытаясь игнорировать боль в плече. Олеандры вокруг них цветут буйным цветом. Они повсюду - свисают с подоконников, переполняя своими цветами милые глиняные горшки. А воздух густой и туманный от их аромата. Спустя некоторое время между ними воцаряется тишина. Они обе молчат. Но им и не нужно говорить. Они замечательно понимают друг друга без слов. * Я смогу изменить его, - думала Лисбон. – Я смогу увести его от всего этого, показать ему верный путь. Она поставила его на ноги, превратила его в хорошего человека, излечила его, исправила его. Долгое время она действительно верила, что он оставил свои мысли о мести. Перерос их, увидел что-то лучше них. Но Патрику Джейну было плевать на нее, на правосудие, на правду и на все то, что она так рьяно поддерживала и защищала. Он смотрел на холмы, в тигриных полосках пламени, и видел, как дотлевает его дом, как дико улыбаются ему остатки стен, видел тело своей жены и алые, не столько из-за лака, сколько из-за крови, ногти на ее ногах. Он всегда искал Кровавого Джона, а Лисбон никогда не имела для него какого-либо значения. * - Ты уже виделась с Джейном? – Ригсби не смотрел ей в лицо, изучая картины на стенах и подушки на диване. Он был огромен для ее крошечного мира, стоял, сгорбившись как нашкодивший мальчуган. Он низко опустил голову, и казался очень неуклюжим и застенчивым. - Нет, - ответила Лисбон, пялясь в телек. Там диктор новостей снова вещал о терактах, войне на Ближнем Востоке, о все новых смертях и разрушениях. Упаковка Перкоцета так и стояла, нераскрытая, на столе. - О, - только и ответил Ригсби. – Кстати, я принес тебе кое-какие вычеты. - Спасибо, оставь их на столе. Ригсби так и сделал, и она слышала, как он тихо прикрыл за собой дверь. Ты уже виделась с Джейном? Лисбон перевела взгляд на гладкую поверхность стены и беспомощно спросила у пустоты: «Как?!» * - Я всегда буду защищать тебя, - сказал он однажды, и у них обоих во рту было сухо, словно в пустыне. – Несмотря ни на что. Тогда она смеялась над его словами, потому что всегда думала, что это она спасла его. Вытащила его из огня и не дала истечь кровью на острых камнях. Мысль о том, чтобы он спасал ее, была слишком странной. Ты лгал, - думает она сейчас, стоя у окна и любуясь на Сакраменто. Всполохи сирен то и дело освещают ее фигуру. – Ты лгал. Как теперь ты спасешь меня? Да, она всегда думала, что спасает его. Но он был слишком сломан, и ничего бы уже не помогло ему. И она прижимается лбом к оконному стеклу, пытаясь не обращать внимания на боль, оживающую и растекающуюся в ее груди. * Спустя три месяца и неделю она вернулась в КБР. Не работать – ЛаРош, будь он неладен, не позволил бы ей - а чтобы просто сидеть, но все-таки быть там. Она узнала, что два месяца назад, когда Джейн спокойно отказался заплатить залог, Чо аккуратно собрал все его личные вещи и оставил их «прозапас», убрал подальше. То же самое он сделал и с софой. Простая предосторожность - вот, как он это назвал. Лисбон смотрела на место, где стоял диван, и думала, что без него офис смотрится голо. Несколько дней подряд она поднималась на чердак, и не сходила вниз до окончания рабочего дня. * - Тереза, - однажды позвала ее мать. Терезе было двенадцать, и она уже была серьезной, ответственной девочкой. А все ее лицо было разукрашено красным маркером – подарочек младшего брата. – Подойди сюда, Реза. Она подошла. Ее мать чудно смотрелась в алом платье, ткань легко струилась, обнимая ее тело, и вся она была пропитана той неуловимой природной грацией, за которую некоторые женщины готовы убить. Она подпевала радио, а в ее волосах запутался одинокий олеандр. Белый, как снег, в черных кудрях. - Подойди же, - мягко сказала она, грациозно опускаясь на колени и обнимая дочь. От нее пахло духами и олеандром. - Веди себя хорошо сегодня, - пропела мать. – Будь милой с братьями. Ты ведь хорошо за ними приглядываешь? - Да, мама, - хихикнула Лисбон, закатив глаза. - Хорошая девочка, - прошептала мать, и тяжело поднялась на ноги, и Тереза почувствовала, как она дрожала. - Время олеандра, - прошептала мать. – Опасайся огня сегодня. А затем она засмеялась легко и счастливо, вышла из комнаты, и это был последний раз, когда кто-либо видел ее живой. * - Ты уже виделась с Джейном? – в широко распахнутых глазах Ван Пелт плескалась осторожность. Потом она спешно перевела взгляд на неповоротливого шмеля, лениво приземлившегося на один из олеандров. Ее салат был нетронут, а ее волосы пламенели на свету. - Нет, - Лисбон уставилась в свою тарелку. Шмель покинул олеандр и спикировал вниз, пристраиваясь рядом со свежими фруктами. Она бездумно наблюдала, как он деловито шевелит лапками. Ван Пелт прикусила губу, и все ее эмоции отразились на лице. Но она всегда была открытой книгой. Надо прятаться получше, - подумала Лисбон, наблюдая как шмель ползет к ее руке. - Нельзя показывать миру свои чувства. Она закрыла глаза, и уже в который раз увидела голубые глаза и великолепную ухмылку, услышала по-тигриному рычащий голос Джейна. Ты как открытая книга. Совершенно прозрачная. О чем я сейчас думаю? – обратилась она к незримому собеседнику. - О чем я думаю, Джейн? - Тебе нужно пойти, - осторожно проговорила Грейс. – Я думаю, он волнуется о тебе. Лисбон продолжала смотреть, как шмель взбирается на ее руку, водит своими антеннками в поисках пищи. Здесь нет ничего сладкого, маленькая пчелка. - Нет, - категорично ответила она, накрывая шмеля ладонью и даже наслаждаясь секундной болью его укуса, чувствуя, как шмелиный яд заполняет ранку. Воздух пропитался запахом олеандров, а Ван Пелт больше никогда не говорила о Джейне. * - Ничего, кроме плохих новостей, от него не жди, - сказал как-то раз Сэм Боско, стоя на кухне в офисе. Это было в сентябре, воздух был невыносимо раскаленным, и Санта Ана рычал за окном. – Ты бы поостереглась, Тереза. Однажды ты попадешь в беду из-за него. - С ним все в порядке, - ответила Лисбон. - Он раскрывает дела. Он на хорошем счету. - Это неважно, - парировал Сэм. – От него добра не жди. Он не детектив. И не коп. Он не один из нас. - Кто же он тогда? – шутливо спросила Лисбон. - Жертва, - сказал Боско без намека на шутку. – Патрик Джейн – жертва. * Она встретила Джейна в середине сентября. Ветер в волосах и запах олеандра, пропитавший кожу. Он прибыл на место преступления час спустя после ее звонка и раскрыл дело за шесть минут с пугающей, но поразительной непринужденностью, как всегда все делал в своей жизни. Так же он схлопотал пулю (не смертельную, к счастью, но все-таки) и довел до ручки не одного и даже не двух, но пятерых местных копов, мэра, добрую половину журналистов и несчастного брата покойного. - Что за чертовщина там творилась? – шипела Лисбон, грубо толкая Джейна подальше от людей. Первая из многих и многих Джейн-мигреней сизым туманом медленно растекалась в голове. Ее немного тошнило от запаха дыма, витавшего в воздухе. - Время олеандра, - сказал он как настоящий экстрасенс, которым так любил прикидываться. И впервые усмехнулся своей кривой, но запоминающейся усмешкой. – Огонь и сумасшествие в воздухе? И она ударила его. * - Босс, - зовет Чо и садится на пыльный пол рядом с ней. В руках у него коробка корейской лапши. Он протягивает ей палочки для еды, и она без особого энтузиазма берет их, но начинает есть. Она ест только потому, что он так старается ради нее. И она чувствует, что ей нужно сделать что-то гораздо большее, чтобы отблагодарить его за заботу. Ведь он так много сделал за прошедшее время. Он принял всю ответственность на свои плечи и ни разу не жаловался на это, пока она, сломленная, сидела на Перкоцете и бормотала что-то об олеандрах, горящих на ее стене. - Чо. Они сидят в тишине, смотрят, каков Сакраменто в три утра. Смотрят на его огни, на красно-синие всполохи, на оранжевое сияние вдали. Город наполняет туманная дымка и рычание Санта Ана, с тигриной мощью бьющегося в окна. - Сегодня суд, - говорит Чо будто бы вечность спустя. Лисбон смотрит за окно. - Он сказал, что ты не приходила к нему. - Я удивлена, что ты ходил, - говорит Лисбон. Она долго и тяжело смотрит на товарища. - Я хожу каждую неделю, - говорит Чо. - Почему? – спрашивает она. И она слышит в своем голосе шелест олеандров, потрескивание огня и рычание Санта Ана. Ярость калифорнийского сентября наполняет ее голос, и это пугает. - Он совершил правильный поступок, - говорит Чо. Он смотрит на нее своим понимающим взглядом, и это помогает ей притушить злобу. А потом он поднимается, оставляет свою еду и уходит. * - Эй, Лисбон! – прокричал Джейн, переходя на бег, чтобы догнать ее. – Эй! - Чего тебе, Джейн? – обернулась она, больше удивленная, чем раздраженная. У них выдался неплохой денек. Они даже ни разу не спорили. Джейн следовал правилам, а она разрешила ему делать свое дело, в конце концов, преступник был пойман, и они выпили пива и съели пиццу в честь закрытия дела. Джейн усмехнулся, действительно, мать его, усмехнулся. О, от такого зрелища маленькие дети престают плакать, а старики бросают свои трости и пускаются в пляс. Ладно, пожалуй, она немного опьянела. - Это тебе, - сказал он, протягивая ей на раскрытой ладони олеандр. Листья изумрудные, а нежные лепестки белоснежные. - Ты не собираешься меня травить, нет? – засмеялась она, удивленная таким его жестом. - Ни в коем случае, - улыбнулся он и вплел олеандр ей в волосы. - Ну и как тебе? - Красиво, - ответил он. И он действительно так думал. – Я отвезу тебя домой, не против? Она только вздохнула и махнула рукой, потому что она была немного пьяна, да и настроение было лучше обычного. А он снова усмехнулся и вприпрыжку поскакал к машине, иногда останавливаясь и оглядываясь, чтобы посмотреть на олеандр в ее волосах. В ту ночь он довез ее до дома и шел вместе с ней – неторопливо и очень осторожно. А она заснула на подоконнике и не почувствовала, как он мягко достает олеандр из ее спутанных локонов. Цветок лежал на тумбочке, когда она проснулась следующим утром, его лепестки потемнели, но он все еще был очень красив. Рядом была оставлена записка. Завтрак на столе. Я раздобыл те рогалики с черникой и сливочный сыр, которые ты так любишь. Нет, не малиновые, это бы все испортило. Совсем другая история, если ты понимаешь, о чем я. Мы сегодня не на дежурстве. Хайтауэр отпустила. Должно быть, пришло время олеандра. Наслаждайся отдыхом и не думай о работе. Д. P.S. Олеандры неплохо сохраняются между страниц дрянных любовных романов, если проложить их картоном. * Пресвятая Мария, полная благодати. - Черт тебя возьми, Джейн, - шепчет Лисбон, прижимаясь лбом к оконному стеклу. Внизу раскинулся дикий и обжигающий Сакраменто. – Что ты со мной делаешь? * Олеандры – цветы безумия. Они опасны, ядовиты. Их запах, словно наркотик, отупляющий, замораживающий чувства. Олеандры, подмешанные в чай или подсыпанные в пищу, приносят смерть. Быструю или медленную, в зависимости от количества. Олеандры – цветы женщин, цветы любовных ссор. Было одно дело, еще до прихода Джейна. Женщина пропитала олеандрами все вокруг, подмешала их во всю еду, чтобы убить собственного мужа. Запах этого дома Тереза не забудет никогда. Олеандры прекрасны, но они – цветы, распускающиеся во время пожара. Она держит в руках олеандр, что Джейн когда-то подарил. Он и правда хорошо сохранился между тонкими страницами дрянного любовного чтива. Она держит в руках олеандр и пробует Санта Ана на вкус. Кровать Джейна ужасна. Жесткая и неудобная до безумия. Но после стольких месяцев она еще сохранила его запах, запах олеандров и одеколона. А еще едва уловимое ощущение дурных снов. Лисбон ложится, закрывает глаза и слушает рев ветра. Рассвет простирается на горизонте, и сирены, воющие то с одного конца города, то с другого, затихают одна за другой. * - Время пришло, - говорит Чо, и ей совсем не нравится его взгляд. - Что еще за время? - Время заседания суда, - спокойно бросает он. - Я не пойду. - Пойдете. - Нет! - Да, - говорит Чо, аккуратно помогая ей встать на ноги. - Я не могу, - шепчет она, сильнее сжимая олеандр. – Чо, я не могу. - Эй, - говорит он, смотря ей прямо в глаза, - Он нуждается в вас. Мы уезжаем через десять минут. Он оставляет ее в одиночестве, и она медленно одевается, натягивая костюм Агента Лисбон, ее кожу, поправляя ее прическу, осторожно бинтуя ее плечо. Она смотрится в зеркало и видит совершенно другую женщину. Агент Лисбон заползла в какую-нибудь зловонную яму и сдохла там. Здесь осталась Тереза – хрупкая, напуганная, влезшая в чужую шкуру. - Вы выглядите лучше, - одобрительно замечает Чо. – Гораздо лучше. - Чо, я не хочу делать этого. - Но он нуждается в вас, - убежденно повторяет агент, осторожно подталкивая ее к выходу. В дверном проеме Лисбон снова остановилась, вслушиваясь в рокот ветра, чувствуя, как температура поднимается все выше, заставляет мир полыхать в огне, подводя языки пламени все ближе к городу. - Чо, - отчаянно говорит она в последний раз. - Идемте, - повторяет он. Лисбон несколько секунд всматривается в его торжественное лицо, смотрит в темные глаза. Он открывает дверь, а по ее спине пробегает жар. - Хорошо, - сдается Лисбон и делает шаг навстречу горячему воздуху. * Санта Ана убил ее мать. Она узнала об этом в двенадцать лет, когда мама не вернулась домой, а отец впервые за долгое время приложился к бутылке. - Время олеандра, - так говорила ее мать. – Время огня и безумия. Если сейчас кто-то из любовников убьет друг друга, все свалят на ветер. - Всего пара коктейлей, - оправдывался человек, сбивший ее маму. – Совсем немного. Но на улице было так жарко. И ветер, братишки, Санта Ана. Из-за него у меня в горле так пересохло. * Лисбон и Чо подъезжают к зданию суда. У входа, будто стая обезумевших от голода собак, толпятся репортеры. Грызутся они пока что между собой. Кто-то из них оправдывает Джейна, а кто-то (кого он, скорее всего, доставал в свое время) называет его убийцей, пожалуй, еще похуже всех тех, кого он сумел отправить за решетку. Лисбон осторожно выходит из машины, стараясь натянуть маску Агента Лисбон и идти прямо, быстро и уверенно, с гордо поднятой головой. - Полегче, босс, - бормочет Чо. Непоколебимый, преданный Чо. Всегда на ее стороне. – Просто игнорируйте их. Репортеры уже видят ее, обступают со всех сторон. Уже не псы, а стервятники, пожирающие останки животных, погибших в огне. - Что вы чувствуете, Агент Лисбон? - Действительно ли Патрик Джейн убил Кровавого Джона? - У вас действительно были отношения? - Джейн сможет когда-нибудь снова работать в КБР? Лисбон не обращает на них внимания, уверенно шагая мимо. Запах Санта Ана, олеандров и огня, забивается в нос, оседает во рту. Огонь подступил к предместьям города – зеленые вопят о глобальном потеплении, фанатики настаивают на конце света, призраки и те меняются. И повсюду огонь. И время олеандров. - Агент Лисбон, правда ли, что вы влюблены в Патрика Джейна? Лисбон оборачивается и смотрит репортеру прямо в глаза. - Идите к черту! - говорит она и скрывается в здании суда. * Джейн плохо выглядит. Он сидит за столом и рассеянно слушает то, что плетет его адвокат. В нем что-то сломалось. Его глаза кажутся серыми в этом освещении, он бледен, сильно исхудал. Недавно побрился, а волосы все так же безумно вьются. Но что-то жизненно важное исчезло, ушло что-то неосязаемое. Его глаза сканируют толпу, собравшуюся сегодня в суде. Он читает истории жизни и смерти по их лицам. От людей пахнет олеандрами и пеплом, Санта Ана пробирается в здание и путается в волосах присутствующих. Он улыбается, замечая Чо, слегка помахивает рукой Ван Пелт и Ригсби. Наручников на нем нет – его посчитали неспособным причинить ущерб. За прокурорским столом сидит какой-то общественный представитель, жены убитого нет. Она сидит в первом ряду, не мигая смотрит на Джейна, словно хочет прожечь его взглядом насквозь. А Джейн на нее не смотрит, он изучает толпу. И Лисбон опускает голову, боясь встретиться с его взглядом. - Встать, - говорит секретарь, и в помещение входит судья. - Начнем, - говорит он, садясь на свое место и трижды ударяя молотком. * Бам. Бам. Бам. Вот так рушится мир. * - Патрик Джейн, - говорит судья, - вы обвиняетесь в хладнокровном убийстве человека, в общественном месте и незарегистрированным оружием. Что вы скажете в свое оправдание? Джейн изгибает губы в едва заметной усмешке, а Лисбон закрывает глаза. Этот человек – Консультант Джейн – обманка, трюк, мастерская ложь. Джейн – умный и хитрый экстрасенс, герой этой истории, мертв. Он заполз в дальний угол, в ночь, когда Кровавый Джон убил его семью, и умер. Мужчина, стоящий здесь, с едва видной усмешкой и пустым взглядом, не Джейн. Это Патрик. Просто Патрик. Джейн мертв, и она должна была понять это много раньше сегодняшнего дня. - Я виновен. Лисбон встает и тихо покидает зал суда. * А потом все закончилось. Суд длился семнадцать дней и закончился в октябре. А Санта Ана продолжал реветь, биться в окна и сжигать нежные олеандры. Она целыми днями сидела на чердаке, не желая уходить, не слушая уговоры Ригсби, Ван Пелт и Хайтауэр, ЛаРоша или Бертрама. Даже Чо. Непоколебимого, преданного, доброго Чо. Олеандры медленно отцветали, превращались в пыль, и Лисбон стояла, прижимаясь лбом к стеклу, наблюдая, как Сакраменто вспыхивает то красным, то синим. Стук в дверь. - Босс, - тихо говорит Чо. Она не отвечает, раздумывая, не наглотаться ли Перкоцета, все еще ждущего своего часа на столе, или же просто свернуться калачиком на чужой жесткой кровати, сжимая в ладонях сушеный олеандр и наблюдая, как пыль лениво плавает по комнате. - Суд вынес приговор, - продолжает Чо. – Джейн возвращается. - Они отпустили его? – вопрос вырывается прежде, чем она успевает остановить его. - Условный срок. Но суду было предоставлено смягчающее обстоятельство – у Кровавого Джона нашли оружие. - Мы даже не знаем, действительно ли это Кровавый Джон! – злость, горячая как сам ветер, наполняет ее и выплескивается наружу. Она сердита. Очень сердита. - Но Джейн уверен. Лисбон смеется, но это звук больше похож на звук, с которым бьется стекло. Бьется, а осколки вонзаются в ее горло. - Питер Холбрук говорил о том, как пахло тело его дочери, - объясняет Чо. – Мы слушали записи. Он насмехался над Джейном, причинял ему боль. Он был Кровавым Джоном, Лисбон. Он сам об этом сказал. - А зачем Кровавому Джону так поступать? – спрашивает Лисбон, мотая головой. Она все еще сердита. И она запуталась. Ее плечо ноет. А в груди будто решето из пулевых ранений. - Не знаю. Он был самоуверен, но, может быть хотел, чтобы Джейн прикончил его. Но он и был Кровавым Джоном. Я уверен в этом, судья уверен, присяжные уверены, даже его вдова. Лисбон смотрит на отблески сирен, на холмы, по которым танцует пламя. - Как вы можете быть настолько уверены? – шепчет она так тихо, что Чо не слышит ее. Он уходит, медленно спускается вниз по лестнице, а она продолжает смотреть на полыхающие холмы. Она больше не может выносить этого. * Есть один бар, в трех кварталах от их офиса. Негласно считается полицейским баром. Бармен не задает вопросов. Ему достаточно одного взгляда на нее, чтобы понять, кто она. ( - Я настолько похожа на копа? – смеясь, спрашивает она, и Джейн, усмехаясь, оборачивается к ней. - У тебя все на лице написано, моя дорогая Лисбон. Даже ребенку понятно.) Бармен наливает ей пива. После этого мир становится несколько… расплывчатым. После седьмой или все же восьмой?.. А, может быть, и одиннадцатой кружки – она давно потеряла счет – кто-то садится рядом с ней. Но она не совсем хорошо его видит. Или ее. Или их. Она вообще почти ничего не видит. Ох, - думает она, - так вот что значит напиться до слепоты. - Вы кто? – хочет спросить Лисбон, но произнести получается набор невнятных звуков. Человек говорит что-то мягким по-тигриному рычащим голосом бармену, подает ей руку (ну, она уверена, что он подает ей руку, или, конечно, это теле-мать-его-кинез ) и помогает подняться. Он аккуратно поддерживает ее, и они – Лисбон и крайне загадочный человек (серийный убийца? Помощник Кровавого Джона? Чо?) покидают бар. Санта Ана врезается в ее лицо, и она кашляет, а в горле остается горечь пепла и олеандров. Тигриный голос нежно говорит что-то, но она слишком пьяна, чтобы слышать его слова. Руки ласково обнимают ее, направляя и поддерживая. Она слышит вой сирен, рев ветра, а когда закрывает глаза, под веками танцуют языки пламени и О’Лафлин вскидывает свой пистолет, а Джейн смотрит на нее и протягивает белый олеандр. - Черт побери, оставь меня в покое! – взрывается она, но язык не слушается, снова получается какая-то невнятная чушь. Хотя Лисбон надеется, что этот человек достаточно умен, чтобы понять смысл ее послания. Они продолжают идти. Он продолжает говорить что-то, а потом Лисбон слышит щелчок двери, и ее обдает приятным прохладным воздухом. Еще несколько шагов, какой-то скрежет – может быть, лифт? – потом снова успокаивающий голос и нечеткие шаги, а затем лестница. Чертова лестница. Она чертовски ненавидит лестницы. Скрип двери, тихое ворчание, запах пыли и сгнивших олеандров. Ее осторожно кладут на что-то мягкое, приглаживают растрепавшиеся волосы и укрывают теплым одеялом. - Оставь меня одну, - бормочет она, проваливаясь в забытье, ради которого, в общем-то, и пила. - Хорошо, - очень ясно говорит кто-то, а потом она отключается. * - Джейн, - говорит она, стоя посреди поля, заполненного цветами. То там, то тут виднеются огромные кусты олеандров, и их сильный резкий запах тут же забирается в нос. - Привет, - улыбается он. На нем черный жилет, а рубашка белая, будто лунный диск. У него лицо человека, побывавшего в тюрьме, пережившего судебное заседание и признавшего себя виновным. У него лицо Патрика. Консультант Джейн ушел. - У меня есть кое-что для тебя, - у него в руке одинокий олеандр – белоснежный и очень красивый. - Джейн, - выдыхает она. Слова царапают горло как битое стекло. – О, Джейн. - Прости, - говорит он, снова улыбаясь. Грустно и немного потерянно. Как Патрик. А потом протягивает ей олеандр. – Я не хотел сделать тебе больно. - Иди к черту, Джейн, - в ее груди растет что-то. Что-то тяжелое, обжигающие, и она уверена, что ее ребра сломаются под весом такого чувства. – Что ты со мной делаешь? - Мне так жаль, - снова повторяет он своим мягким тигриным голосом. – Это не из-за тебя, понимаешь? Ты никогда не была виновата в этом. Я должен был убить его. Должен был. - Ты лгал мне! – кричит она, и хочет кинуть в него что-нибудь, ударить его, причинить ему боль… - Но в этом нет твоей вины, - говорит он. Его глаза серые даже на свету, а его голос отзывается эхом, медленно затихает вдали, замолкает, кажется, навсегда. – Мне так жаль. - Ты обещал! – снова кричит она, и рычание Санта Ана смешивается с ее голосом. – Ты обещал!.. (спасти меня, защитить меня, всегда быть со мной) А теперь ничего этого нет! - Мне жаль, - шепчет он, и Санта Ана путается в волосах мужчины. – Мне так жаль. Его охватывает пламя, огонь лижет его ноги, его лицо, его глаза. Поле заполняет удушливый запах олеандров и дыма, и он протягивает ей руку, а огонь хватает одинокий белый олеандр, и он горит, горит, горит, горит и исчезает. * Лисбон открывает глаза и резко садится на кровати. Она чувствует тяжесть в груди и животе, голова раскалывается, сердце стучит как бешенное, образ сгорающего Джейна висит перед глазами. - Бог мой, - вздыхает она. Ауч. Давненько она так не напивалась. Ей требуется несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя, остатки алкоголя и сна все еще циркулируют вместе с кровью по телу. Черт тебя возьми, Джейн. Много позже она замечает белоснежный олеандр, расположившийся на столе рядом с Перкоцетом. И записку, написанную знакомыми наклонными каракулями. Мне жаль. Д. Лисбон смотрит на маленький кусочек бумаги, наверное, несколько часов. Затем медленно отправляет в рот одну-единственную белую таблетку и спокойно кидает стул в окно. * После этого все как в тумане. Она извиняется перед ЛаРошем и берет небольшой отпуск. Через две недели она созывает свою команду, снова готовая приступить к работе. Сначала они занимаются небольшими плевыми делами, в основном связанными с наркотиками. Но так они мало-помалу облегчают возвращение делам об убийствах и себе прежним. Она учится носить кожу Агента Лисбон, и скрывать под ней все то, что так страшно болит. Они снова начали раскрывать преступления, не так много, как раньше, но все же. Ван Пелт присоединяется к ним в январе. Она жестче, чем прежде, а в ее огненных волосах появились тонкие стальные прядки. Ригсби следует за ней – он всегда следует за ней – но и работу свою он выполняет хорошо. Он будет ждать Ван Пелт вечно. До того момента, когда огонь не поймает их в ловушку и сожжет заживо. Такой уж Ригсби человек. Чо – это Чо. Лояльный, надежный Чо. Всегда на ее стороне. И он останется здесь, что бы ни случилось. Такой уж он человек. О Джейне никто не слышал. Январь превратился в март, а тот стал апрелем. А апрель перерос в май. Лисбон ходила на могилу Питера Холбрука – Кровавого Джона – и не была слишком удивлена, обнаружив там одинокий белый олеандр. Июнь. Букет роз для Ангелы Джейн, плюшевый медвежонок и яркие гвоздики для Шарлотты. Лисбон выражает свое уважение и возвращается домой поздней ночью, вертя засушенный олеандр в руках. Июль. Убийства одно за одним. Их команда почти восстановилась, снова раскрывая большинство преступлений. Да, не так быстро как раньше, но все же. Август жаркий и незабываемый. Ван Пелт и Ригсби снова вместе. ЛаРош заявляется к ним однажды, скорее всего, желая сделать выговор, но Чо вручает ему письмо (которое мужчина читает, бледнея на глазах), и ЛаРош уходит и больше не возвращается. Чо сжег письмо, а Лисбон так никогда и не спросила, что в нем было написано. Сентябрь. Санта Ана возвращается. Этот ветер сильнее прошлогоднего, и холмы снова полыхают алым и оранжевым. Пресвятая Мария, полная благодати. Время олеандров. Лисбон снова остается в одиночестве, наблюдая, как Сакраменто переливается оранжевым, коричневым и красно-синим. Кровать Джейна больше не пахнет как он. Остался только запах пыли. Пыль ровным слоем покрывает всю комнату. - Черт тебя возьми, Джейн, - бормочет Лисбон. Перкоцет все так же стоит на столе, хотя ее плечо больше не болит. Зато боль в груди не исчезает. И не исчезнет никогда, так Лисбон думает. Ее мобильник звонит. Один раз. Дважды. Но она игнорирует звонок. Уже слишком поздно, ей не хочется говорить с кем-либо. Дверь поскрипывает, открываясь, и в комнату врывается ветер, приносящий аромат олеандров. Лисбон оборачивается. - Джейн, - спокойно констатирует она. - Привет, - его голос, мягкое тигриное рычание, заполняет пространство. Санта Ана путается в его волосах. Он по-прежнему тощ, его костюм в полном беспорядке. Он не брился, пожалуй, несколько дней, зато его глаза до безумия голубые, с примесью зеленого. - Что ты тут делаешь? – в ее голосе больше нет опасного стекла, только сухость сгоревших олеандров. - Я скучал по тебе, - отвечает он, пожимая плечами. – Скучал по всему этому. - Но ты ушел. - Ты сказала мне уйти, - он одаривает ее своей коронной усмешкой, но Лисбон не реагирует на нее. За те месяцы, что она не видела его, она мастерски научилась надевать маску Агента Лисбон. А вот он, кажется, так и не смог влезть в шкуру Консультанта Джейна, Парня-у-которого-всегда-есть-план и полного придурка. Она смотрит на него и думает, что теперь эта роль ему не подойдет. Он слишком мал для такой большой игры. Его вида и запаха вполне достаточно, чтобы ее сердце болезненно замерло. - Черт тебя возьми, Джейн. - Я знаю, - говорит он, осторожно приближаясь. Санта Ана ревет снаружи, разъяренные тигры бродят в ночи, и в их раскрытых пастях полыхает огонь. – Чо мне передавал. - Старый добрый Чо, - криво усмехается она. Сейчас он так близко, что она может различить крошечные шрамы на его лице, белые, словно лунный свет. Раньше их не было, и Лисбон задается вопросом, как он мог получить их. - Я должен был уехать ненадолго, - говорит он. – Уладить все дела. Навестить моего отца и еще парочку старых друзей. Все они говорят, что я поступил правильно. - И ты счастлив теперь? – ей хочется закричать, но сил на крик не хватает. – Его убийство облегчило твою жизнь? - Нет, не счастлив, - бормочет он, подступая еще ближе, вторгаясь в ее личное пространство. Запах олеандров и огня пропитал его кожу. – Мне жаль, Лисбон. Так жаль. - Джейн, - повторяет она, - посмотри на меня. Его убийство. Облегчило. Твою. Жизнь? Он смотрит в ее глаза и уже знает, что ответит. - Да, - просто говорит он. - Хорошо, - она устало кивает ему. – Теперь ты останешься? - А ты этого хочешь? - Мое мнение не важно, - в ее сознании резко вспыхивает старая обида. Она снова прячется в кожу Агента Лисбон, и он не сможет увидеть ее, дотронуться до нее настоящей. – Все говорят, что ты поступил правильно. Ты отомстил. Кому важно то, что думаю я? - Посмотри на меня, - он берет ее лицо в свои ладони, и они гораздо жестче, чем Лисбон думала. – Тереза, посмотри на меня. И она поднимает глаза, встречаясь с его взглядом. - Твое мнение важно. Куда важнее всех остальных. Ты хочешь, чтобы я остался? Ее губы дрожат. Что-то в груди продолжает болеть. Ей тяжело, все тяжелее и тяжелее. Еще немного, и она сломается, все здесь сломается к чертовой матери. Годы жизни вырезаны на его коже небольшими шрамами-полумесяцами. Рукава его рубашки закатаны, и она видит еще один шрам - тонкий белесый шрам - на мужском запястье, а другой шрамик игриво прячется на лбу, у самых волос. Так много шрамов. В его глазах горечь, и Патрик криво ухмыляется ей, и из-за этой ухмылки Лисбон хочет крепко обнять его, прижать к себе, и никогда больше не отпускать. - Ты хочешь, чтобы я остался? Она вспоминает его на горящем лугу, и олеандровые ветви, тянущиеся к нему. Она вспоминает свою мать, поглаживающую ее по волосам, шепчущую про олеандры и огонь на холмах и подпевающую радио. Она вспоминает Сэма Боско с сэндвичем у рта и Крэйга О’Лафлина, вскинувшего пистолет. И кашель вперемешку с кровью. Так много шрамов. Ей стоит взять маркер и срисовать их с его кожи на свою. Что бы показала эта карта из шрамов? Сокровище, скрытое от глаз людских, или просто пустоту? - Ты хочешь, чтобы я остался? – шепчет Патрик Джейн, и она чувствует запах Санта Ана на его коже. Она изучает его глубокие, резкие глаза. - Да, - Лисбон тоже переходит на шепот, и мужчина, смеясь, притягивает ее к груди, и она тоже смеется. И смех переходит в сдавленные рыдания, и слезы впитываются в его жилетку, а он обнимает ее и гладит по волосам. – Но это не значит, что ты полностью прощен. - Я понимаю. Наверное, пришло время олеандра, - бормочет он, обжигая дыханием нежную кожу ее шеи. - Огонь и безумие в самом ветре, - говорит она и целует его. У его поцелуев нет привкуса олеандров, хотя она ожидала именно этого. У его поцелуев вкус чая и мяты, а не прекрасных, но ядовитых цветов. - Иди сюда, - выдыхает женщина и тянет его на незастланную жесткую кровать. А потом ощущает его руки (этот теле-мать-его-кинез) повсюду, мягкие, словно тигриные лапы, его голос, мягким рычанием отдающийся в голове, его волосы, в которые она запускает пальцы, его губы, накрывающие ее собственные… Лисбон обхватывает его плечи, притягивая мужчину ближе, так, будто теперь она уж точно никогда-никогда его не отпустит. - Больше никогда так не поступай со мной, - задыхаясь, говорит она. – Никогда. - Обещаю, - выдыхает он ей в ответ. – Никогда больше. * - Черт тебя возьми, Джейн, - бормочет она на следующее утро. Рассвет расстилается над городом, а сирены умирают одна за другой. – Что ты со мной делаешь? Он усмехается ей в шею и слепо шарит руками по карманам своего жилета, успевая при этом губами выплетать узоры на ее коже. - Вот, - наконец, сообщает он, приподнимаясь на локте и протягивая ей руку. На его ладони лежит снежно-белый олеандр. - Больше никогда, - повторяет она свое предупреждение, важно смотря на него. - Никогда, - соглашается Патрик. От Консультанта Джейна, Джейна-лжеца, не осталось и следа. Она улыбается и осторожно берет цветок, а потом вплетает его в волосы. - И как я выгляжу? – не переставая улыбаться, спрашивает женщина. - Красиво, - говорит он. - Олеандры ядовиты, ты знал это? - Тогда тебе не стоит готовить из этого цветка закуску, - улыбается он в ответ. По-настоящему улыбается. Так, что, наверное, каждый человек на десять миль вокруг может почувствовать силу его счастья и рассмеяться. Она тоже улыбается, ловко переворачиваясь в постели и оказываясь у него на груди. - Я обещаю, - шепчет она. - Хорошо, - шепчет он в ответ, блуждая руками по женской спине. А она смеется и отталкивает их. Он напрягается, вслушиваясь в тишину. – Слушай. Ты тоже слышишь это? - Это только ветер, - говорит Тереза, пожимая плечами, - Санта Ана. - Нет, - еще шире улыбается Патрик Джейн, - нет, Лисбон, это дождь. *** Примечания: 1. Перкоцет - сильнодействующий обезболивающий препарат кодеиново-морфиновой группы. Вызывает привыкание. 2. Санта Ана - катабатический ветер. Обычно северо-восточный воздушный поток, характерный для холодного времени года, часто имеющий разрушительные последствия. Ветер Санта Ана тёплый .