Сасори и Дейдара...

Свинец. Нога тяжелая, свинцовая, непослушно ступает на закаменелую почву. Свинцовое сердце гоняет застывшую кровь по венам, свинцовая тяжесть сдавливает голову с затылка. Рука. Мне нужно найти свою руку, мне нужно доказать всем, черт побери, и самому себе в первую очередь, что на Взрывателе рано ставить крест. Рука и кольцо. Как только я найду их, все станет как раньше, или почти как раньше, кроме… Данна, почему я не чувствую вас сейчас? Почему я силюсь вспомнить ваши прикосновения – и не могу? Почему перед глазами не ваше лицо, а непроглядная черная бездна, скрытый край, у которого нет названия, и – НИЧТО. Пустота. Она разъедает сердце, она выкачивает всю кровь из мускулов, и я лежу, распластанный по черной земле, задыхаясь и не понимая. Как?.. Где вы? Где… где ты, Сасори-но-Данна, во имя всего святого, не оставил ли ты меня здесь одного? Солнце еще не взошло. Ветра нет. И боли тоже почти нет, просто саднит немного. А с другой стороны, Дейдара ведь давно уже перестал чувствовать боль, перестал обращать на нее внимание. Только одно имеет значение – красота конца, последнего издыхания, мы же спорили тогда, Данна, помните? Сейчас я готов признать вашу концепцию, я готов признать, что искусство – это вечное. Потому что мне даже вечности будет мало, чтобы сказать… Чтобы сказать, и вы поняли, кто вы для меня. Кто ТЫ для меня, кукольник, марионетка, бездушная кукла, игрушка на ниточках. Ты сам себя за ниточки подвесил, но во имя чего, я не знаю. Мы же после познакомились… Интересно, помнишь ты этот день? Я не забывал ни на секунду. - Шиноби скрытого Камня, он вполне подходит, чтобы заменить… - Бред. Кукловод сидит в дальнем углу, закутавшись в плащ, явно опасаясь, как бы собеседники не увидели его лицо. Без куклы-оболочки он себя чувствует, словно черепаха без панциря. Или птенец без скорлупы – кому как больше нравится. За последние три года они собирались все вместе трижды, чаще нет нужды, всем проще работается в парах. Только вот на этот раз одна из самых сильных пар осталась разбитой напополам. И куда направился напарник кукольника, никто не знал. Предатель. Но прежде всего – предатель для него, Сасори. Хмуро выглянув из-за красно-черного ворота, он бегло оглядел хрупкую фигурку стоящего перед ним юноши. - Кажется, у нас в организации одна девчонка уже есть. - Я парень! – взрыв негодования в ярко-голубых глазах, вспыхнувших детским гневом на миловидном личике. - О, неужели? И сколько тебе лет? Тринадцать? - Пятнадцать… Пятнадцать. И не учите меня жить. Как вам нынешняя молодежь, Сасори-но-Данна? - Не пойдет. - От одного вашего слова мало, что зависит. – уголки губ приподнимаются нахально, так же, как меняется выражение лица. Теперь он уверен в своей победе. - От одного моего слова много, что зависит. В пару-то тебя хотят мне впихнуть. - Сасори, ты забываешься. Голос лидера может отвлечь кого угодно от чего угодно. Но кукловоду давно уже плевать на субординацию, а оправдываться он перестал лет двадцать назад. Равно, как и спрашивать чьего-то мнения. - В восемь лет он уже был чуунином. Задумайся над этим. – багрянец глаз некого последнего из клана Учиха блеснул ярче. Сидя ближе, он задумчиво смотрит на блондина, и в самом деле похожего на девушку. - А я в четырнадцать Третьего казекаге своей куклой сделал, задумайся над этим, - передразнив тон Итачи, бурчит Сасори, прикрывая глаза, - Эта встреча меня утомила. Я не стану работать с ним. Едва было не сорвавшийся возмущенный возглас замер на губах шиноби, как только он подумал, что с таким напарником ему вряд ли что-либо светит в организации. - Ублюдок надменный. - опустив руку в карман, парнишка в упор смотрит на соперника, издевательски усмехаясь, - Сейчас я тебе… - Дейдара! - Тссс… Тише, Хидан. Пусть проявит себя. – в голосе Учихи по-прежнему никаких эмоций. Две белые птицы, сидящие на ладонях, отчего-то заставляют кукольника рассмеяться, весело, по-мальчишески, так, как он не смеялся уже давно. - Ты намерен со мной справиться этими гипсовыми фигурками? Мальчишка… Да они даже на произведение искусства тянут с трудом, что уж говорить о техниках. - Искусство… - сложенная лодочкой ладонь, издевательский сизый блеск в радужке глаз, - Искусство это – взрыв! Кукловод не ожидал. Ждал чего угодно, но не этого. И даже зависть какая-то легкая берет, и трепет перед пятнадцатилетним парнишкой, в сущности, еще ребенком. Но интуиция подсказывает, что ребенком он перестал быть слишком давно, чтобы помнить, что такое нормальное детство. «Мы похожи с ним» - совершенно невозможная мысль, проблеск какой-то еще человеческой грани сознания в совершенном теле куклы. - Взрыв? Что ж, я готов поспорить с тобой на эту тему. Едва облако рассеивается, Сасори встает с кресла, небрежно вынув что-то из кармана и швырнув в сторону Дейдары. Налету поймав вещицу, юноша раскрывает ладонь, и сердце делает невероятный кульбит где-то в области живота. - Твое отныне будет. – голос марионетки эхом отдается в ушах, а в руке счастливо зажато голубое кольцо. Отныне – отличительный знак его, как члена Акацуки. «Сэй». - Надень его на указательный палец правой руки. И идем уже, ненавижу ждать. …Всю дорогу до убежища кукловода, Дейдара сжимает кулак, только бы еще раз почувствовать, как холодная сталь впивается в кожу. Словно врастает. Он, без сомнения, достойная замена Орочимару. И Сасори-сан тоже это скоро поймет. Кольцо. Венец творений. А знаете, Данна, кольцом ведь заманивают в брачные узы. Связывают. Подчиняют. И все произошедшее тогда страшно напоминало обряд бракосочетания наизнанку, даже цель была такой же. Опутать. Привязать к себе как можно крепче. …Я не думал, насколько тяжело – тяжело физически и морально – работать с тобой. Постоянно вместе, каждую секунду. Я перестал спать, перестал замечать, каковы на ощупь вещи, какая на вкус пища, какие цвета окружают. Ты словно превращал весь мир в нелепую пантомиму, собственный теневой театр, а мне отвел отчего-то главную роль. До одного вечера. Помнишь? Мы говорили обо всем и ни о чем. А потом ты показывал мне своих кукол, как ребенок вопрошая, нравятся ли они мне, а я, как дурак, кивал головой. Порой мне была непонятна твоя жестокость, и я смеялся над твоей болью. Потому что наигранные чувства под оболочкой марионетки были так нелепы. А потом пришло осознание того, что ты не играешь… Кем угодно, но вовсе не собой. Небо светлеет, сидеть на камне становится холодно. И неприятно. Но еще холоднее становится в душе и неприятнее на сердце, когда память начинает издеваться, подсовывать такие фрагменты, от которых не отмахнуться, хоть кричи. Потому что когда-то я чувствовал тепло пресловутого камня, тепло балконных плит, нагретых солнцем, и самое волнующее ощущений, самое яркое, самое… Пальцы в волосах – ваши пальцы. Данна… Что же ты с собой сделал? - Данна? Дейдара вытягивает шею, вглядываясь в сторону балкона. Привычка господина Сасори наблюдать за закатом кажется ему нелепой, но, однако, добавляющей пару сентиментальных черточек его суровому портрету. - А? - Солнце уже село, что вы там делаете? - Созерцаю, Дейдара. Но тебе такого не понять… Обижено насупившись, мальчишка снова утыкается в книжку, делая вид, что происходящее его совершенно не интересуют. Но вопросы наскакивают один на один, и так и тянет бросить все и выйти тоже на балкон. И, черт с ним, полюбоваться на остатки заката. Непонятная и ненужная слабость кукловода, а впрочем, Дейдара ведь ничего не знает о его прошлой жизни. Поймав себя на том, что трижды прочел один и тот же абзац, взрыватель досадливо захлопнул книгу, и вяло прошлепал к окну, потягиваясь всем телом. Переход до этой деревни затянулся, все тело ломило от долгих часов пути, да и в одежду набился песок, задуваемый промозглым северным ветром. А Сасори словно бы все равно… Еще бы, он ведь с пеленок привык к тому, что в глазах все расплывается от надоедливой мерзкой пыли. Облокотившись о перила, мальчишка смотрит на поселение, после чего переводит взгляд на профиль кукольника, в закатном свете кажущийся особенно юным. - Сколько вам лет, Данна? Мы выглядим ровесниками. - Не важно, много. - По-моему, вы врете. - Врут только подростки. Не ровняй всех по себе, это плохая привычка, Дейдара. Стукнув кулаком по каменному бортику, юноша пожимает плечами, и садится у ног Сасори по-турецки, закидывая голову и вглядываясь в розово-оранжевое небо. Воздух настолько тягуч, спадающая жара висит слоями в воздухе, никак не желая уходить, принося вместе в ветром запах полевых трав и полыни. - Что интересного вы находите в созерцании? Сасори досадливо морщится, словно его мучает неопасное, но надоедливое насекомое. - Ты невозможен. Иди, почитай. - Не хочу. Ответьте! Вздохнув, кукловод тоже опускается по стенке на корточки, низко опустив голову, так, что даже тонкая, почти незаметная ниточка на шее совсем исчезает. «Странное дело, он – кукла. Кукла даже без своих марионеток. Но почему тогда от него что-то исходит, почему мне кажется, что бьется венка на его шее? Почему мне кажется, что если коснуться его руки – под пальцами разольется живительное тепло?» - Созерцание… вечно. Подумай, сотни лет назад, когда нас с тобой еще и в помине не было на этом свете, вот на этом же самом месте в этом же время стоял абсолютно точно такой же закат. И точно так же небо сохраняло на горизонте излишне яркие краски. Такова красота времени. Вечности. Запечатлевая что-то в первозданной форме, создается истинное искусство, и проверяется оно как раз таки временем. - Ничего подобного. – презрительно фыркнув, мальчишка растягивается на теплых плитах, подложив под голову руку. – Вот сидим мы сейчас, смотрим на все это, а через полчаса небо погаснет и станет синим. Как всегда. Значит, это не красота вечности, а красота последнего мига. Агония момента. Вот это – настоящее искусство. Сасори смеется редко и всегда тихо, как будто наедине с самим собой. Едва слышный смешок, а ничего не чувствующие пальцы отчего-то вдруг погружаются в медовые пряди, пахнущие сладостью. - Твоя молодость и глупость по-своему очаровательны. - Данна..! - Тихо, тссс… Ты мешаешь мне думать. - О чем?! Широкая ладонь закрывает рот, обманчиво-юное личико склоняется к самым глазам Дейдары, блестя карим взором. И мальчишке кажется, что в глазах марионетки отражаются звезды. - Ты надоел. Помолчи. Рука по-прежнему прижимается к его рту, слегка впиваясь ногтями в щеку, а время течет медленно-медленно. Кажется даже, что в обратную сторону. «Искусство… то, что создается и проверяется временем» - фраза вертится в голове, не умолкая, разносясь эхом, пока мальчишка не прикрывает глаза, неожиданно сам для себя поцеловав заставляющую его молчать ладонь. А господин и ухом не ведет, застыл, как манекен, неподвижно вглядываясь в темнеющее небо. И не разгадать, о чем думает… Вторая рука продолжает перебирать тяжелые пряди, пропуская их сквозь пальцы и сплетая в колоски с помощью нитей чакры. Дейдара сквозь золотые ресницы лишь тихонько наблюдает за голубоватыми всполохами, думая о том, что таким же точно нитями Данна накрепко привязывает его к себе. Не вырваться. «О чем его мысли? О деле, об этом городе, об организации? О погоде, о ветре, о… песке? Сасори из скрытого Песка – надежда и проклятие. Гордость и Позор. Одинокое дитя и безжалостный убийца, о чем ты думаешь? О чем?...» …Взглянув в лицо безмятежно спящего мальчишки, Сасори осторожно убирает руку с его рта, обведя пальцем контур еще по-детски пухлых губ. Ведет ниже, к впадинке у горла, ямочке между ключиц, другой рукой расплетая тяжелые шелковые пряди. А потом наклоняется ниже, невесомо поцеловав в лоб, и оставляя одного на балконе, уходя в комнату. Кукла устала и хочет спать. И место ей – на полочке… Как нелепо. А ты, ты – такой настоящий, такой потрясающе живой, мой мальчик. Кажется, даже по тончайшим нитям твоих пшеничных волос течет неведомая мне живительная сила, я чувствовал это чакрой. Какое это восхитительное, давно забытое, запертое чувство – тепло пальцев. Тепло приоткрытых губ, тепло мягких волос, нагретых лучами солнца. И эта юная красота прекраснее любого искусства, любой самой совершенной куклы. «Я разгадал вас, Сасори-но-Данна. Сколь мало нужно вам для счастья, оказывается. Всего-то живое теплое тело рядом. Или?..» Дейдара сам не понимает, почему продолжает улыбаться, почему все еще чувствует на коже холодный поцелуй кукольных губ. Мое время вышло, и уже давно пора. Только почему-то сил не хватает подняться на ноги, оттряхнуть пыль с плаща и сделать вид, что ничего не было. Выбросить из головы пять лет, почти две тысячи дней. И каждый день – вместе… Ты меня подчинил, ты же и выпустил. Сломал и создал. Вылепил из пятнадцатилетнего мальчишки свою самую совершенную куклу. Странный одинокий край передо мной, и конца ему не видно. Камни и небо, небо и камни, сплошь окрашенные в сизый цвет, и не дожить до рассвета. Я знаю, что мне нужно идти, нужно спешить, пока кольцо не нашел кто-то другой, не забрал… Мне ведь надо остаться, да, Данна? Ради вас. Ради себя. Чтобы сохранить память о Кукловоде и Взрывателе, извечных противоположностях, путешествующих, сражающихся, спорящих… Любящих… друг друга. Но почему-то все еще стою неподвижно на развилке дорог, не зная, куда мне нужно свернуть. Я понял. Я чувствую, что вам уже не помочь, слишком сильна связь между нами. Как нити от марионетки к кукольнику… Ведь если кукольник погибает, то и марионетка перестает двигаться. Что это, Данна, слезы или дождь? Капли с ресниц, ниже-ниже, к подбородку? Так странно… Ты любил причинять мне боль, заставлять плакать, только затем, чтобы сцеловывать слезы с впалых щек. Как так произошло, что я стал твоей куклой, любимой игрушкой, счастливой от этого? Что такое потеря обеих рук в сравнении с потерей того, ради чего стоило жить… Ничто. Тлен. А я до сих пор помню жар своего тела и холод твоего. Но вовсе не бесчувственность тому виной, я как никто знаю, насколько ты умел чувствовать. В спальне горели свечи, всего несколько штук, только чтобы развеять мрак, сгущающийся в углах, подрагивающий от танцующего пламени фитилей. Тихо… Звенящую ночную тишину разрывает лишь невнятный шепот, приглушенный стон удушливых поцелуев. - Данна… Распростертый по постели, обнаженный, уязвимый как дитя, Дейдара задыхается от не отданной нежности, несказанных слов, от прикосновений холодных ладоней. Кукловод держит его руки поднятыми вверх, сжимая запястья одной ладонью, а другой рукой дразнит, терзает, мучает, снова и снова припадая к губам. Кусая. Не умеет любить иначе, по-человечески. Обязательно с иллюзий полного подчинения, полного отречения. Но жертва рада, жертва только для этого и рождена. Сасори не чувствует прикосновений к себе, но ему не все равно, когда изнемогающий Дейдара прижимается к нему сильнее, отчего-то улыбаясь. - Данна… Ну, не везде же ты бесчувственный, а?.. Только позволь мне… - Нет. Кукла в смятении. Никак не думал Великий Манипулятор, что превращение собственного тела в марионетку станет такой роковой ошибкой. И самое главное – превращение неполное. Все-таки неполное. Стоило тогда уж совсем, отрезая любые возможные пути возвращения. Нитями чакры распяв мальчишку по постели, Сасори упоенно доводит его до безумия, до грани. В этом его удовольствие, его самая последняя слабость. Только живым сердцем он еще может почувствовать и дрожь желания и страсть, но только через любовника. Первого и единственного, как ни странно и смешно… А может – возраст. Последний этап чувственности. Сасори-но-Данна, тебе ведь только с виду шестнадцать, а на самом деле твое время на исходе. Ты отцветаешь, как подснежник во второй декаде апреля, когда появляются иные цветы. Скоро ты растаешь в ничто, и погибнет вместе с тобой твоя хваленая теория о том, что Вечность – есть Искусство. Значит, остается поверить Дейдаре. Поверить и признать, что агония конца, краткий миг, вспышка сверхновой – и есть жизнь. - Мне больно, Данна… - срывающийся шепот тонет в полузадушенных криках и стонах, в шорохе простыней и борьбе двух тел. Живого и мертвого. - Терпи. Боль – это жизнь. – рассекая тонкую белоснежную кожу голубоватой иголкой чакры выдыхает кукловод на ухо взрывателю, вынуждая его приподниматься, хвататься непослушными руками за сбуровленные простыни. - Я заставлю тебя… жить! - Искусство – это взрыв? – на ухо, прикусывая мочку. - Я заставлю тебя оценить красоту последнего мига, даже если погибну под его обломками! – лихорадочно, глотая сухой ком в горле, вырвав руку и запустив ее в красные растрепавшиеся волосы. - Я ничего не чувствую, Дейдара. - Да врешь ты! Врешь! ВРЕШЬ! Он не может поцарапать, не может причинить боль, не может заставить испытать удовольствие. Но может вытерпеть все это сам, оставив господину роль наблюдателя. …Пальцы кукловода в крови, он отворачивается, стараясь не подчиняться рукам Дейдары, но тот, глотая слова и слезы, умоляет Данну взять его, не останавливаться. Невзирая на боль, давно привыкнув к такой страшной, но единственно-возможной близости. Потому что иначе кукла не может никак, а Дейдара слишком сильно зависит, слишком хочет, слишком сильно… любит? - Нельзя меня любить… нельзя… - шепотом в спутанные длинные пряди, перебирая, наслаждаясь их шелковистой прелестью, успокаивая холодными губами судорожно вздрагивающее тело. - Данна… Ну зачем ты это сделал? Неужели это был единственный выход? - Для меня - да. - Ничто не бывает вечным, так не лучше ли сгореть в краткое мгновение, но чтобы огонь полыхнул до самых звезд? Взрыватель обнимает своего господина, и на краткий миг тому кажется, что куклы умеют все же чувствовать. Вопреки всем законам и правилам, даже кукольное, искусственное тело способно гореть, а сердце, спрятанное в глухо запертой коробке – умирать от любви. И Сасори чувствует, что, медленно но верно, кукла меняется местами с новоиспеченным кукловодом. И теперь уже Дейдара – его жизнь, его сердце, его властелин... А послушный Сасори готов плясать, повинуясь ниточкам на пальцах любовника, и это не кажется унизительным. - Я все отдал бы, только бы снова почувствовать. Почувствовать тепло твоего тела… Он прижимается щекой к груди Дейдары, невесомо касаясь губами печати четвертого рта на груди. У сердца. - Может, когда-нибудь и почувствуешь. Ничего нет невозможного, Данна. - Не тешь себя надеждами. Не в этой жизни. Пламя свечей дрожит, бросая коньячные отсветы на покрытое испариной тело взрывателя и кукольное марионетки. Скоро рассвет – еще одна Вечность для Сасори. Стоит удушливый август, период Падающих Звезд. Настоящая пора Дейдары, вглядывающегося в краткие вспышки на небе, и наслаждающегося агонией очередного сгорающего в верхних слоях атмосферы метеорита. Вот оно – истинное искусство. Истинный его идеал. - Спи. - …но когда-нибудь? - Молчи, прошу тебя. Если попадешь туда же, куда я – все возможно. - Туда же…? - Конец уже близок. Я чувствую, меня зовут песчаные дюны. Взрыватель молчит, закрыв глаза, все так же машинально перебирая красные прядки, медленно, глубоко дыша. Засыпающий на его груди Данна не видит, как по щеке Дейдары скользит, а затем падает на подушку одинокая слеза. Ты не ошибся, господин. Ошибся я. Как, должно быть, прекрасен был последний миг, последняя яркая вспышка, перед тем, как твое сердце навсегда остановилось. Я не видел этого, не был при этом, но знаю, что пронзили его два клинка. А еще знаю, как перехватило у тебя дыхание, как ты замер, не думая ни о чем. И стало поразительно – как кукла может чувствовать такую боль? Все-таки ты обманул меня, ты обманул себя, нас обоих, весь мир. Ты умел чувствовать. …Мне пора в мой последний путь. Осталось совсем немного. Найти и убить твоего врага, которым ты дорожил задолго до того, как мы встретились тогда, перед алым взором шарингана Итачи. Как все связано… Столько ниточек, подобным твоим путам чакры, тянущимся от меня к тебе, от тебя к Орочимару, от Орочимару к Итачи, от Итачи… к его брату. И у каждого – своя рана. Замкнутый круг, вырваться из которого пока удалось только тебе. А нам с Учихой сделать это будет не так-то просто. Рассвет. Вы видите этот рассвет, верно, Данна? Наверняка видите. Только вот, наблюдаете его из такого места, куда мне пока хода нет, но это лишь временная преграда. А пока я дам вам время порассуждать о своей концепции в одиночку, не доставляя триумфа признания мною вашей правоты. Хотя, наверное, мы оба были правы, только суть заключалась в том, что я видел Искусство в жизни, а вы в смерти. Просто вся наша жизнь – это краткий миг, в то время как смерть – ворота в Вечность.