С крысами и масляными пятнами

Он приходит быстро, бесшумно, бесплотной яркой тенью оставаясь в сознании, а перед глазами — красным всплеском клинка. Он приходит беспрекословно и, что пугает больше всего, — всегда, как неуступчивая стрелка часов; он приходит и падает перед тобой на колено, мол, взмахни рукой и приказывай, а я подчиняться стану. Наполеон сжимает часы в ладони, ощущая, как уходят сквозь пальцы пески его времени. Наполеон смотрит первому попавшемуся черепу в глаза — потому что смотреть в лицо Арно невозможно — и кивает. С венка на голове Арно капает свежая кровь. Он уходит, освещая себе путь маслянистыми глазами фонаря. Арно зачищает катакомбы Сен-Дени, Наполеон знает: завтра он вернется. Про него разное говорят. Наполеон, опершись на грубо сколоченную ограду, вытягивает ноги, слушая рассказы мародеров. Пес королевский с ржавой цепью на шее зарезает каждого, кто ступил на мертвую землю. Спящий рыцарь в золотых латах: он отрубит голову, если возьмешь что-то из королевской гробницы. Призрак безымянного короля с горящими глазами, пеной у рта, фехтующий подобно дьяволу, может заразить безумием и тебя, никогда не смотри в алую пустошь его глазниц. Наполеон звонко хохочет, даже запрокидывая голову. Наполеон говорит, какие это все байки и удаляется спешно, запахивая мундир, потому что рядом повеяло холодом, морозными струпьями замерзают паутины вверху. А затем он чувствует горячее дыхание Арно у шеи, пар изо рта морозом в воздух вцепляющийся и самое страшное — защищенность. Арно хватается за его плечи, Наполеон без раздумий особых шепчет «убей». Венец на голове Арно давно врос шипами ему в виски. Он уходит, призрачным саваном фонаря прокладывая дорогу. Арно заливает кровью подземные ходы, Наполеон знает: завтра он вернется. Своды из костей украшают подземные арки, как наполеоновскую двууголку кокарда. Граница между мирами здесь, под кладбищем, под аббатством, слишком различима впереди, здесь неупокоенность — дело привычное. Кто-то считает, что призраки возвращаются из-за старых долгов и обещаний, которые выполнить не смогли. Туман пробирает живых до самых костей без разрешения, туман окаймляет базилику смертоносным венцом. Короны, они, всегда тюрьма. Короны — кандалы, чтобы было чем греметь печальным духам монархов. Наполеон не задумывается, рассматривая золотой шар Яблока, чем эта увлекательная экспедиция закончиться может. Ассасин, просачивающийся сквозь решетку в его покои, не издает ни шороха, ни лязга. В первый раз Бонапарт испугался его. Сейчас Арно приближается к нему беззвучно, сдавливает рот бестелесыми крепкими пальцами, плечи обрызгивает кровью с тернового венка. Наполеон не боится теперь, когда кислород в легких заканчивается, когда по шее скользит вполне осязаемая сталь клинка поцелуем смерти. Теперь он не боится, не выбивается из ласковых рук убийцы. Наполеон касается губами изнанки ладони так же осознанно, как умирает. Он не помнит в дымке беспамятства, должен ли Арно вернуться. Туман цепляется за улицы Сен-Дени костлявыми пальцами. Наполеон, проснувшись, находит седой волос на подушке, Яблоко — под ребрами, а истрескавшиеся губы в пятнах фонарного масла. Собравшись наружу, он переступает через свежие трупы, отыскав суетящихся солдат, отдает небрежно приказ закопать этих, очередной раз закопать, или, лучше, сжечь. Он выбирается на поверхность, разодрав по дороге сухой рот, пытаясь безуспешно оттереть масляные пятна. Педантично отряхивает мундир, перед тем, как направиться в трактир в центре города. Обескровленную улицу пересекать немного жутко, но на поверхности нет хотя бы подземных существ или призраков. Говорят, они плавятся в солнечном свете. Говорят, блуждающие огни всплывают по вечерам. Вид военного для жителей стал слишком привычен. Поэтому, Наполеона особым вниманием обделяют, кроме трактирщика и мужчины, проделывающим трюк с луидором, он смотрит вполоборота. Де Сада можно узнать по напудренному парику или вызывающему аромату парфюма: он не жалеет ни одного, ни второго. Эта встреча беспрецедентна, но неизбежна. Мертвецы не пудрят парики, не отдергивают рюш манжетов, Бонапарту кажется, — только, черт возьми, кажется — мертвецы не изрезают томным взглядом. Маркиза хочется отрезвить пощечиной перчатки, но Наполеон чурается: вдруг его лицо осыплется порошком пудры. — Вечер добрый, — мурлычет де Сад. — Достопочтенный маркиз, — отвечает любезностью на любезность Бонапарт, присаживаясь визави. Золотая монета ловко перетекает по пальцам. Донасьен серьезен, как никогда ранее и позже. Критическая точка задела в нем что-то. Нечто, отвечающее за струну иронии: она лопнула так, что связать ее обратно пока не удавалось. Маска безумца спала с него, вырвав с мясом настоящее лицо. — Вина? — не предлагает, а настаивает де Сад, подкидывая луидор. — Немного нуждаюсь. Наполеон отвечает механически, он бы хватился за горло — на шее под платком горят царапины от ногтей Арно, Наполеон наблюдает за монетой, она приземляется точно на ребро, застряв в щели между досок стола. Когда им приносят вино, собранность из де Сада никуда не улетучивается, приторная улыбка не разрезает зефирные губы. — Слышал, вы нашли, что искали. Грустные такие глаза. — Слышал, что вас казнили. Очередная любезность вызывает полуживую насмешку. — И мертвецы сохнут по виноградным лозам, — он оживает, но лишь на мгновение, тяжелые мешки под глазами почти просвечивает из-под толстого слоя белил. — Мертвецы не отвечают на приветствия, — говорит Наполеон будничным тоном, словно поддерживает светскую беседу о погоде, а не разгоняет собирающийся вокруг него беспросветный замогильный холод. — Они должны молчать. — Обычно, — что-то щелкает, в голосе де Сада пробуждается знакомая вкрадчивость, — так и есть. А еще я слышал, что наш общий знакомый так и не отплыл из Тулона. Ох, Тулон, проклятый Тулон. Стоило Наполеону мимолетно упомянуть спасенный не без его плана осады город, старшие офицеры обращали на него непонимающие взгляды, мол, Тулон, это по-прежнему где-то во Франции, где-то там на бунтующем юге, да? Бонапарт расправляет искусанные губы в улыбке. Настойчивостью взгляда де Сада можно заряжать пушки. — Это бесполезная жертва. Несчастный случай. Мне стоило извиниться, хочет добавить он, но не добавляет. И Арно стоило, действительно кому-то из нас стоило, хмурится Наполеон, вспоминая ту парижскую ссору: туго поджатые губы Арно, он немногословен, порой, словно пистолетный выстрел, но так же меток. Он просил, он настаивал, но о чем думал Наполеон, ослепленный сиянием неувядающего фрукта? Арно пришлось убрать ассасина, убить брата, убить быстро, бесшумно, без разговоров лишних, присланного по душу Бонапарта, защищая. Дориан показывал окровавленные ладони, Дориан почти кричал, чтобы Наполеон обернулся. Стоя на краю пропасти. И глядя в бездну. Голос Арно царапал по ушам. Он пытался забрать Яблоко, но был отбит. С такой силой, что на его зарубцевавшемся шраме на лице прорезалась кровь, а Наполеон уже падал. Он горел праведным гневом, сжимая кулаки, и тени в комнате затрепетали. Из задумчивого оцепенения выводит де Сад, поднявший кружку и произносящий тост: — За милого Арно. Вино попадает не в то горло, Наполеон задыхается, пока невидимая ладонь не стукнет его спине. Безвкусное вино проваливается в желудок, он сипит в ответ, жмурясь от непроизвольных слез в глазах: — Только за него. Наполеон уверен, глядя в немытое окно, что видел в цепком тумане искру блуждающего фонаря, которую несла истончавшаяся фигура в бледно-желтом плаще с капюшоном. Сквозь прорехи в плаще рассеивался свет, настоящий, вполне осязаемый глазами. Призрак улыбнулся ему. Мертвый Арно улыбался так живо, пока из пореза на шее сочилась кровь. Наполеон знает, что он возвращается за ним. У де Сада были все основания ему не верить. Бонапарт останавливал себя на мысли, что себе верит еще меньше. Пауки покрывают равномерным слоем стены пещеры, где двое солдат откапывают могилу. Наполеон держит фонарь повыше, пауки боязненно разбегаются, шурша лапками. Он морщится брезгливо и отворачивается, чтобы посмотреть в лицо Арно. Лица у него — нет, больше нет. Мерный стук лопат не успокаивает трепещущее сердце, Наполеон сжимает свободной рукой золотистый шар, в объеме меньший, чем Яблоко. Он светится так же, шепчет на неизвестном языке, но сила его пока неизвестна. Он зовет, он просит, он стирает границы с реальностью чуть больше. Когда солдаты заканчивают, Наполеон протягивает сферу в воздух. Фонарь мерцает испуганно, гаснет затем. Тьме летучих мышей мрак — родной дом, они впиваются в лицо, в глаза несчастных солдат, наполняют высоким треском пещеру, у солдат стерты колени и уши в кровь, солдаты замертво падают. Летучие мыши рассеиваются, позволяя фонарю вновь засветить. Наполеон засучивает рукава, сбросив камзол, он почти восхищен перспективой уничтожать целые поля урожая, выедать целые полка противников живьем, его колени почти подкашиваются, но он берет в руки лопату. — Прости меня, — говорит Бонапарт, укутывая тело ассасина ветхим плащом бережно. — Прости меня, — говорит Бонапарт, когда щедро обливает тело Дориана маслом, а солдаты уже закопаны. — Прости меня, — говорит Бонапарт, занеся фонарь над ним, слишком много тайн хранит это тело, у него трясутся руки, как не тряслись давно. Тело Арно сгорает почти полностью. Наполеон не знает где, не смог отыскать его голову. Он хоронит Арно вместе с головой Сен-Дени, увитой терновым венком. Наполеон сгорел немного сам с ним. Каркасный скелет базилики торчит почти осуждающе, безмолвно обращается в Небеса: Господи, как ты не видишь, Господи, почему ты хранишь молчание в паутине этого сизого тумана, Отец, видишь ли ты, как стирается дом твой божий, расплывается нечетко в глазах широко открытых ассасина, Отец, почему ты нас оставил, нас, облупленных, нищих детей твоих? Жадных и безбожных детей. Гиены ныне покойного Роуза отрезают Арно голову. Они забирают артефакт, бросив тело, но в лучших традициях падальщиков обыскивают многочисленные карманы. Они оставляют разбитый фонарь, они оставляют масляные отпечатки ладоней на белой сорочке. Позже Бонапарту доложат о наконец найденном артефакте, причудливой этой голове из холодного синего камня. Еще позже ему сообщат, что мародеры раскололись и показали тело того, кто вынес голову Сен-Дени из подземелий. Головы Арно уже нет. Наполеон разгоняет собравшихся позади себя недовольными возгласами, успокаивается нескоро, и нескоро приходит понимание того, что все это время ассасин — был рядом. Был всегда в тени, незримым щитом укрывая. Арно приходит беспрекословно, бесшумно, быстро. Он по прижизненной привычке иссекает подземелья с фонарем в руке, распугивая крыс, пауков, мышей летучих. Он — это наполеонов призрак, знакомящий горло его врагов со своим клинком. Он — это тень, неуступно его преследующая, слышишь за спиной глухие шаги? Он — это парижский мученик, принесший и оставивший голову свою Сен-Дени на растерзание. Он — отсветы мертвого фонаря, под покровом бесцветного тумана пульсирующие. Арно все-таки говорит временами и пытается разговаривать с ним, но Наполеону кажется, будто лишь эхом повторяет кого-то: спрашивает, когда ты стал таким ублюдком? — и наклоняется слишком близко, становясь почти плотным, а не из воздуха, кричит, когда Наполеон? — задевая бесплотными пальцами нутро, а Наполеон только ярко-желтые прожилки в его призрачных глазах способен рассматривать. И все повторяется. Бог покинул нас, слышится из призрачной глубины сетей тумана. Бог покинул нас, эхом повторяют мародеры или солдаты — любые, на кого блуждающий Арно наткнется. Туман съедает Сен-Дени, туман съедает тела в пещерах, туман съедает крыс, которые окружают Наполеона. Здесь, под кладбищем, под аббатством, его окружают лишь скользкие крысы, алчно преследующие каждая свою цель. Ему становится невыносимо. Он забирает из рук Арно вежливо предложенный фонарь и аккуратно бросает его на маслянистую ниточку, ведущую в подземелья. Крысы горят. Арно рядом — истлевает следом. Бонапарт покидает Сен-Дени, осознавая почему-то, что вернется сюда с какой-то иной целью. И хоронит в себе Арно, как он — его ранее, потому что они — они никогда не возвращаются, живые в мир мертвых. Корабли из Тулона уходят на восток.