Сорочиное перо

Мой добрый католик, Нет пользы душе моей Оттого, что ты колешь ее крестом, Ты льешь на нее Милосердия лживый елей, Угрожая мне смертью потом. Ну что ж, если хочешь, Сегодня меня убей: Ведь я называюсь всего лишь Еретиком!

- Прости меня, Отче, ибо согрешил… Укрепи мой дух, мою веру и помоги не поддаться искушению… Послушник стоял на коленях на холодной земле, перебирая в руках четки и обратившись лицом на восток. На улице была глубокая ночь, в лесу, куда он пришел творить свою покаянную молитву, было темно, а в обители, откуда он пришел, уже все давно спали. - Я грешен, грешен, Отец мой, как же я виновен… Послушник был совсем юн. Еще не инквизитор сам, он был главным помощником святой инквизиции в их городке, учеником ее главы, тем, кто когда-нибудь и сам должен был ее возглавить. Он участвовал в допросах и пытках еретиков и слыл одним из лучших дознателей; он участвовал в отправлении людей на костер и виселицу, истребляя еретиков, ведьм, колдунов и инакомыслящих в их городке на юге Австрии. Руки юноши, сжимавшие четки, дрожали; дрожали бледные губы, но не от холода пронизывающего ветра. Он не услышал, скорее, почувствовал за спиной чужое присутствие и замер, оборвав молитву. - Что же ты замолчал? Юный послушник закрыл глаза и прижал к груди руки. - Мой милый католик… - Зачем ты здесь? – хрипло спросил юноша. – Зачем, зачем ты меня мучаешь? - Я? Мучаю тебя? – за спиной послышался негромкий смех. – Не ты ли пытал меня все это время, что я провел в тюрьме? - Я… - Прости, да, я забыл. Ты всего лишь бил меня кошкой-девятихвосткой*. Но это тоже очень и очень больно, знаешь ли. - Оставь меня. Я и так взял на себя грех, который мне никогда не отмолить… Послушник вздрогнул, когда почувствовал, как его уха коснулись чужие губы. - Может быть, именно за этим я и пришел? Скажи мне, Фрэнк, зачем ты это сделал? Нельзя было точно сказать по одному лишь виду, сколько лет этому колдуну. Иногда он казался совсем взрослым мужчиной, который пережил уже многое. Иногда он казался совсем молодым, даже моложе Фрэнка, однако, если верить его словам и записям в документах о рождении, он был буквально на пару лет старше послушника. У него было необычное имя – Джерард, он жил на самой окраине их городка, в старом доме, за которым уже начинались поля и пастбища. Он смеялся в лицо инквизиторам, отвергая все обвинения в колдовстве, говорил слишком непотребные вещи, пел, когда его били (и когда Фрэнк хлестал его «кошкой» - тоже) и был отчаянно красив. Молодой, высокий, стройный, белокожий, с ярко-рыжими волосами до плеч и зеленющими глазами. И когда Фрэнк впервые его увидел, связанного и коленопреклоненного, понял, что этот колдун – настоящее испытание его веры и силы духа. - Покайся, и останешься жив. - Да-да... Меня обратят в лоно церкви, наложат епитимью… Только мне не в чем перед тобой каяться, мой милый католик, - он улыбался разбитыми губами, обнажая залитые кровью зубы, но ничто не могло испортить его красоты. - Кайся перед Господом! Спаси свою душу, пока не поздно! - О своей душе бы лучше позаботился, - шептал Джерард. – Или тебе кажется, я не знаю, о чем ты думаешь? О, я знаю, потому что думаю о том же. И эти его слова и выражение лица, эта улыбка и этот шепот на грани слышимости слишком сильно злили Фрэнка, и рука с кошкой поднималась и опускалась снова и снова; металлические острые наконечники каждого из девяти хвостов распарывали кожу и мышцы, а колдун лишь смеялся или пел. - Тебя казнят на рассвете. Сожгут на костре. Джерард, цепями прикованный к стене, медленно поднял голову. Казалось, что он чувствует себя вполне комфортно, не смотря на все истязания, перенесенные им за эту неделю, и его не трогали даже крысы, в избытке водившиеся в этой тюрьме. - Сожгут на костре… - медленно повторил он. – Ты пришел со мной попрощаться, Фрэнк? Как это мило. Юноша поджал губы. - Не говори со мной так. Я пришел дать тебе последний шанс. - Не начинай снова, прошу! – оборвал его колдун. – Я жил так, как жил, и ни в чем виниться не собираюсь. Если мне суждено сгореть – что ж, да будет так. Хотя я даже рад, что ты будешь одним из тех, кто поведет меня на костер. Ты мне хотя бы нравишься. Фрэнк сжал кулаки, раздраженно и отчаянно одновременно глядя на юношу. - Зачем ты… Зачем ты тот, кто ты есть? Джерард ласково улыбнулся. - А ты, Фрэнк? Его рыжие волосы были коричневыми от запекшейся в них крови. - Надежней связывайте ему руки, чтобы он не мог сотворить магические пассы, нужные для заклинаний. Фрэнк, проверишь потом. - Да, - отозвался юноша, глядя на своего учителя, который был сегодня в прекрасном расположении духа, избавляя город от еще одного «проявления зла». Джерард стоял у столба с совершенно равнодушным выражением лица и спокойно смотрел на то, как у его ног складывают хворост. На главную и единственную площадь городка все прибывал и прибывали люди, и в его сторону сыпались ругань и проклятия, но тот, кто был обвинен в колдовстве и ереси, не реагировал ни на что. Лишь когда Фрэнк поднялся на помост, уголки его губ дрогнули в улыбке. - Ты выглядишь бледным, - услышал послушник, хотя готов был поклясться, что Джерард не двигал губами. Фрэнк заколебался лишь на одно мгновение, когда стоял за ним и смотрел на связанные руки. - Будь проклят тот день, когда я увидел тебя в этой тюрьме, - только и сказал он. Фрэнк стоял посреди этой толпы, глядя на то, как пламя быстро поднимается по сухому хворосту, растет и ширится. И, добравшись до самого столба, оно вдруг взметнулось высоко-высоко вверх, скрыв рыжеволосого юношу, затрещало, повалил черный дым, но не было того, что всегда сопровождало подобные казни – криков того, кто сжигался заживо. А они кричали, они всегда кричали: громко, отчаянно, срывая глотку, потому что невозможно сгорать молча. Но они услышали смех, тихий и даже мягкий смех, и его услышал каждый, стоявший на этой площади. А из костра, из безумствующего огня и черного дыма вылетела сорока, и толпа ахнула. Люди, испуганно загомонив, быстро стали расходиться, послышалась ругань инквизиторов. Фрэнк почувствовал, как холодеет и немеет всё внутри. На кострище они, конечно, не нашли никаких костей. - Так зачем? Зачем ты это сделал? Зачем ослабил узлы? – шептал колдун над самым его ухом. - Оставь меня! Фрэнк вскочил, отступая на шаг вперед. Джерард стоял за его спиной, и юноша был готов услышать его хрипловатый смех, но колдун молчал. - Эй, посмотри на меня. Послушник, вздохнув, повернулся. Хоть его собеседник и стоял в трех шагах от него, в осеннем лесу было слишком темно, чтобы рассмотреть что-то, кроме смутного силуэта. Джерард, поняв это, сделал едва заметное движение рукой, и над его левым плечом появился небольшой светящийся шар. - Не бойся, - улыбнулся он, заметив, как отшатнулся послушник. – Он не опасен. - На моей памяти впервые человек, которого сжигали по обвинению в колдовстве, действительно оказался колдуном. Джерард покачал головой. - Я не сделал никому ничего плохого. И я не виноват в том, в чем меня обвиняли. - То есть это не из-за твоих происков погиб весь урожай на северных и восточных городских полях? - Нет. И я не насылал никакого проклятия на семейство Латимеров. Но я все равно никак не могу это доказать, и мне никто не поверит. Мои проблемы начались уже с того, что я родился рыжим и зеленоглазым, - фыркнул юноша. Фрэнк покачал головой. - Я просто не знаю, как тебе поверить. Джерард сделал шаг вперед. - Послушай… - Не подходи ко мне! – вскинулся юноша. – Не приближайся! Оставь меня, оставь навсегда, уйди из моей жизни! Я и так уже погубил свою душу из-за тебя, я… - Вот как, - перебил его Джерард. Фрэнк поднял голову, впервые позволив себе открыто посмотреть на него. Колдун был бледен, бледнее обычного, но уже переодевшийся и отмывшийся от тюремной грязи. Все синяки и повреждения теперь были видны еще сильнее, особенно в неестественном свете магического светоча. - Значит, тебя вовсе не беспокоит тот факт, что ты был пособником гибели стольких людей, но ты не можешь смириться с тем, что помог бежать мне? Причем помог добровольно, я не просил развязывать мне руки! - Да как ты смеешь! - Считаешь, я не прав?! – сузил глаза Джерард. – А ты подумай над тем, как ты живешь. Ваша инквизиция пачками отправляет на смерть людей, всех, не разбираясь – прав он или виновен, отправляет всех. Если кто-то даже просто думает не так, как вы – казнить. Еретики? Не смеши меня. Вы убираете неугодных себе, прикрываясь вашей верой! - Замолчи! Тебе ли говорить о вере? - А тебе? Да, я колдун, да, у меня есть этот дар, но я никого не убивал. Ты только вдумайся, Фрэнк, вдумайся – вы убиваете ради веры! Ты действительно считаешь, что эти несчастные заслуживали смерти? Даже та двенадцатилетняя девочка, которую повесили две недели назад?! А кто вам дал такое право – судить других? Судить, решая, прав он или виновен, распоряжаться чужими жизнями? Не Господь ли говорил «Не судите, да не судимы будете»? Или вы решили, что вы выше Него? Эмоциональную речь Джерарда прервала пощечина: сильная, он даже отшатнулся, светящийся шарик над его плечом дрогнул и едва не погас. - Замолчи, колдун, - прошипел Фрэнк. – Ты хочешь, чтобы я отрекся от веры? - Нет, нет! Я не хочу лишать тебя веры, Фрэнк, я не хочу, чтобы ты отрекался от Бога. Я хочу, чтобы ты ушел от тех, кто считает себя достойными вершить чужие судьбы! - Замолчи, я не желаю это больше слушать! - Еще бы тебе нравилось это слушать, - усмехнулся Джерард, стирая кровь, которая пошла из раскрывшейся от удара ранки. – Ты ведь всю жизнь думал, что занимаешься правым делом. Я понимаю – тебя так воспитали, и я не сужу тебя за это. Послушник отвернулся от него и отошел на пару шагов. Он сгорбился, обняв себя за плечи, его спина напряглась, а маленькое тело ощутимо дрожало. Джерард снова сделал шаг вперед, поднял руку, но так и не решился прикоснуться. - Я ведь тоже такой, - тихо сказал он. – Мои родители передали мне этот дар, когда мне исполнилось четыре. Они учили меня принимать и любить магию, показали, какие удивительные и прекрасные вещи можно творить с ее помощью, научили управлять ей и… скрывать ото всех. А потом они умерли, и я остался один, и мне больше не у кого спросить совета. И ты будешь обвинять меня в этом? В том, что я был совсем ребенком, и моего согласия даже никто не спросил? Он замолчал, ожидая ответа, но Фрэнк не говорил ничего, он был слишком шокирован и слишком устал от всего. - Магия, - едва слышно повторил он. – Ты – маг. - Фрэнк, - Джерард сделал последний шаг, разделявший их, взял юношу за плечи и решительно развернул к себе. – Фрэнк, послушай мен. Да, я владею магией, но это не значит, что я использую ее во зло, понимаешь? Вы так привыкли к тому, что все колдуны и ведьмы – есть зло, что отказываетесь увидеть в них что-то другое, но так нельзя, Фрэнк! Послушник посмотрел на Джерарда, и в свете своего магического шарика колдун увидел, что глаза его полны слез. В руке он все еще сжимал четки. Юноша поджал губы и покачал головой, и Джерард вдруг отпустил его, по-своему истолковав этот жест, шагнул назад, в темноту. Магический шар остался рядом с Фрэнком и теперь едва освещал самого колдуна, лишь выхватывая из мрака его неестественно-бледное избитое лицо. - Ты погубишь меня, погубишь, я это понял еще тогда, когда впервые тебя увидел, - сказал Фрэнк. – Ты уже погубил меня. Я никогда больше не смогу быть тем, кем был раньше, я никогда больше не смогу смотреть, как пытают, сжигают, топят и вешают. Я… как бы я просто хотел не быть тем, кто я есть. - Мы можем… - начал было Джерард, но послушник его перебил. - А ты? Ты не тот, кто был в тюрьме, кто вёл себя, как безумец и поносил всю церковь, на чем свет стоит. Колдун улыбнулся. - Здесь только ты. И я могу быть сам собой. Фрэнк удивленно посмотрел на него. - Я не хочу, чтобы ты стал таким же, как они, - просто сказал Джерард. – И ты прекрасно понимаешь, о чем я. Прошу тебя, давай уйдем отсюда. Прошу, Фрэнк. Я могу отправить нас куда угодно, куда только захочешь, и клянусь, я сделаю все, чтобы убедить тебя в том, как ошибались твои наставники; я покажу тебе, что магия может использоваться и для благих целей, поистине благих. На лице юноши отразился такой испуг, что Джерард, хотевший было вновь приблизиться, остановился. - Оставь меня, оставь, оставь… Ты не колдун, ты демон! Джерард горько усмехнулся. - Правда? Как ты думаешь, будь я таким, каким ты себе воображаешь, стал бы я тут с тобой о чем-то говорить? Я правда выгляжу в таких глазах таким монстром? Тогда ответь мне еще на один вопрос, всего один: будь я кем-то другим, будь ты кем-то другим, что было бы? - Откуда мне знать? - Кем бы мы могли стать друг другу? - Я не знаю! Джерард вздрогнул и опустил голову, кусая губы. Потом он протянул руку, и шарик, так и висящий рядом с Фрэнком, поплыл к нему, пока не приземлился на протянутую ладонь. - Знаешь, я мог бы уйти отсюда, когда захочу и куда захочу. Сразу же. Но я вернулся, я вернулся к тебе. Потому что я хотел уйти с тобой. Я правда верил в то, что мы могли бы начать новую жизнь вместе, где-то не здесь. Я всегда хотел жить где-нибудь, где нет гор и камня, где-нибудь на равнинах, в маленькой деревне, где больше солнца и длиннее лето. Но ты… не знаю, не хочешь? Не готов? Фрэнк, ты слишком юн и слишком чист для того, что происходит здесь, и я так не хочу оставлять тебя им. Но и принуждать тебя и тоже не хочу. Маленький шарик света гас на его ладони, пока он говорил. Его свет становился все слабее и слабее, и, когда Джерард закончил говорить, померк совсем, погружая их в темноту. - Я не хочу уподобляться им, - послышался тихий голос колдуна. – Ты свободный человек, и я оставляю тебе эту свободу выбора, но… Если ты когда-нибудь все-таки захочешь меня видеть, просто сожги его. А я тебя все равно буду помнить. Фрэнк не сразу понял, о чем говорит Джерард, но спрашивать было уже поздно – он услышал лишь шелест крыльев, а через секунду ему на ладонь опустилось перо. Он сидел в лесу, прямо на холодной земле, до тех пор, пока не взошло солнце. А когда совсем рассвело, Фрэнк все равно не сразу смог понять, что на его ладони лежит черное перо из сорочиного крыла, потому что глаза его были полны слез. И все, чего юноша сейчас хотел – уснуть и проснуться кем-нибудь другим, чтобы не знать того, что он знает. Он хотел оставить это перо здесь же, в лесу, оставить и забыть, как страшный сон. Выкинуть все лишнее из головы, из сердца, забыть зеленоглазого колдуна и его слова, и постараться жить так, как раньше, но Фрэнк признавался сам себе, что это было выше его сил. Сорочиное перо он унёс с собой. И в то холодное осеннее утро, глядя на бледное солнце, встававшее над землей, и сжимая в ладонях это одно-единственное перо, он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете. * - кошка-девятихвостка – плеть с девятью или более хвостами, на концах которых были металлические наконечники, специальные узлы, либо железные крючья; длина обычно составляла порядка 75 см.