Мутный

      Когда Роман Годфри впервые появляется в их школе, Лидии Мартин хочется орать, надрывая связки до хрипа в горле, чтобы уголки губ кроваво потрескались. Громко, долго, пронзительно. Не кричать, не вопить, а именно орать, разрывая тишину, забивающую мутной водой голову, заставляющую поджилки трястись, а сердце биться чаще, захлебываясь в собственной крови. Мартин давится предсмертным криком, сквозь выступившие слезы хрипло кашляет и бежит прочь от этого странного парня, который смотрит на неё так, будто он уже мертв. Её друзья непонимающе переглядываются между собой, пожимая плечами, мол, что поделаешь это же Лидия.       Лидия не понимает, почему именно она. Годфри улыбается только ей, полные не по-мальчишечьи губы растягиваются мгновенно, обнажая ровный ряд зубов, и это было бы мило, если бы его узкие ладони с пальцами пианиста не сжимались до белеющих костяшек в кулаки всякий раз, когда возле нее появлялись вездесущий Стилински и компания молодых оборотней.       Хрупкие белоснежные лилии поздним вечером на пороге не приносят должного эффекта: Лидия Мартин не рада – а это значит, что Роман Годфри в ярости. Темно-алая кровь вязким сиропом стекает по бледному запястью, прозрачный пар из-за ночного мороза вьется вверх, смешиваясь с дыханием и табачным дымом. Ненужный. Годфри нервно ведет плечами и слизывает кровь с кончиков пальцев, мутным взглядом провожая одинокую фигурку в ста метрах от него. Хемлок Гроув позади, а он все еще никому не нужен. Даже пресловутой Лидии, которая, казалось бы, способна была его понять, как никто другой.       Той же ночью Мартин снова находит труп. Рыжая девушка под собственным соусом с выдранным куском из горла и поломанными руками валялась на окраине леса Бейкон-Хиллз. Прикусив губу, Лидия брезгливо морщится, доставая телефон, и пугливо озирается по сторонам, будто зная, что за ней следят. Она уже профессионально, без дрожи в руках делает несколько снимков и отправляет их Стилински, который уж точно сообщит о происшествии волчьей «службе спасения», ну, и своем отцу-шерифу заодно. Остается только ждать.       Девушка в курсе, кто это сделал, вернее, точно чувствует это, также как и ощущает расползающийся волнами ужас по спине от пристального взгляда. Она оборачивается почти мгновенно, когда слышит со стороны хруст веток под чужими ногами. Шпильки ее каблуков увязают в пропитанной кровью теплой земле, и, подвернув лодыжку, она падает прямо в его мертвые объятья вместо того, чтобы рухнуть на труп. – Псих. – Психи.        Взамен аромата дорогого парфюма соленый, оседающий в легких запах смерти. Годфри, измазанный и до мерзости бледный, улыбается испачканным ртом, сжимая ее плечи в тисках, не давая упасть. У Лидии спирает дыхание, словно ее придавило гранитной плитой, она драматично округляет губы, чтобы вобрать в себя воздух, но вместо него получает склизкий отвратительный поцелуй, потому начинает биться в руках Романа, как рыба, выброшенная на сушу. И он исчезает, будто кто-то стер его из реальности, оставив Мартин дрожать возле остывающего тела.       Лидия Мартин молчит. Молчит, уткнувшись взглядом в свой блокнот, молчит и не говорит, что видела Годфри тогда, молчит непонятно зачем. Ее когда-то чистые глаза теперь мутные, как и у Романа. Она не сводит их с листка, где каждый чертов раз вырисовывает один и тот же профиль. Девушка ломает карандаш от злости, и, решившись посмотреть в сторону, видит болезненную ухмылку и смерть.       Когда она в очередной раз сходит с ума, то оказывается в его постели, или он в ее. Банши – эта предвестница смерти – вновь давится криком, сжимая веки, чтобы не запомнить его нависшего над ней лица. Вспышками, привязанностью, болью. Тело отзывается чем угодно, только не любовью. Смешно сказать, но она не может от него уйти, будто загипнотизированная. Глаза открываются, и ради того, что она видит перед собой, Мартин готова молчать вечность, впихивая в себя наркоту, алкоголь и ту грязь, которую скрывает в себе Годфри. Лидия перестанет быть собой, убьет мать и продаст перспективное будущее, лишь бы вопль прекратил рвать ей горло, а Роман не останавливался.       Но ведь он когда-нибудь сожрет ее, выплюнув из своей жизни, такой мутной.