Где ты?

Так я остался один. В мученическом забытье я провел сутки, двое, неделю, две. Мотался по всей квартире, не находя места для сна. Кровать казалась оврагом, кресло - уступом пред пропастью, стулья и диван были завалены мусором моей работы: красками, поломанными полотнами, коробками от чего-то громоздкого, забытого и ненужного. Прокуренная мною до фундамента квартира скорбела со мною. Скрипели половицы под моими бесконечными шагами, когда я вымерял комнату час за часом; закипал без устали чайник, о котором я спустя минуту забывал; темный тюль почти не позволял свету вторгаться в мое жилище. Одинокое, забытое, пустое. Наверное, открой кто-то входную дверь, его бы обволокло клубами дыма, мои серые глаза и сейчас видели его причудливые узоры, когда тот опускался к холодному полу, попадая на просвет двери, в щелке между полом и ею. Люди не начинают курить просто так. Даже под влиянием какой-то компании… будь человек счастлив, он бросит сигарету в ту же минуту, когда завернет за угол и из его поля зрения пропадет та самая компания. Не станет он вдыхать убийственный яд в одиночестве, просто лежа в кровати и смотря в потолок. Не будет он упиваться мгновением, когда никотин дерет горло, если резко вздохнешь. Я никогда не считал себя несчастным. Но когда поджигал сигарету, чувствовал себя от чего-то в сто крат печальнее. Не потому что это губит здоровье, или я не могу бросить, – просто преследовало чувство, что я стою у того порога, когда человек курит часто, много, с удовольствием. Словно какая-то последняя ступень перед чем-то… Когда появился он, я перестал курить. Мне не хотелось. Не чувствовал я потребность в том, чтобы под рукой была зажигалка, а в кармане непременно находилась полупустая пачка. Конечно, не сразу. Поначалу я не обратил на него внимания, да он и сам не показывался. Я помню ту самую выставку. Толпу, которую активно зазывала в этот музей моя школьная подруга, единственная, с кем я поддерживаю общение до сих пор, или кто просто в силах вытерпеть мой несносный характер. Ханджи любила все, что было ново и свежо, и, работая организатором всевозможных мероприятий, охотно принималась за все, где планировалось что-то интересное. Я не уважаю художников. И не уважаю себя, так как нахожусь в их числе. Скажи мне кто-нибудь в средней школе, что в свои двадцать три года я буду свободным художником, а не врачом, как планировал с детства, я бы только усмехнулся. Не нужно ни ума, ни стараний или особых талантов к рисованию. Да, к рисованию не нужен талант, хоть он у меня, без лести, имеется. Но рисовать можно и тогда, когда ты просто по пинаниям родителей отходишь в художественную школу. Заучишь правила перспективы, анатомии, наложение штрихов и теней… скучно и блекло потом ты всю жизнь можешь без остановки рисовать вазы с фруктами или собачек. Но на пороге выпуска я ощутил невыносимую пустоту внутри. Знаете, такое часто случается у подростков на рубеже вступления во взрослую жизнь. Я никогда не был особо активным, жаждущим перемен или стремившимся к цели, я шел столько, сколько нужно. Так далеко и с такой скоростью, с которой считал нужным. И вот, когда все мои одноклассники, словно тараканы, разъехались и разбежались, тут же прячась в бетонных коробках с какими-нибудь умными названиями, утешая себя тем, что потратят шесть лет своей жизни в «Университете имени вот этого бородатого дьяки», я остался в полной апатии, не желая ничего. Стремления, желания, амбиции, – все это выжглось во мне сигаретным дымом. Год я провел в полнейшем безделье, все сильнее привыкая к одиночеству и совсем становясь нелюдимым. Начиная сторониться любого общения и социальных стычек даже где бы то не было. А если и случалось с кем-то видеться, это портило мне настроение на остаток дня. Социофобия, да? Неважно. Все те шесть лет, пока я не встретил его, можно смело пропустить. Обмолвлюсь только, что мое существование ограничивалось лишь пространством моей квартиры и рисованием. Когда Ханджи, к слову, единственная, кто не вызывал у меня раздражения, как всегда неожиданно влетела ко мне в квартиру, притаскивая пакеты еды и красок, я скептически отнесся к ее предложению о том, чтобы просто… рисовать. Она умнее, чем кажется, и интуиция мою школьную подругу не подвела. Моя первая картина, для меня так ничтожно простая и пустая, с шумом прогремела в канун ее свадьбы с Петрой, миловидной блондикой, на класс ранее которая была младше нас. Кого-то удивляет тут однополые отношения? Тогда вам немедля стоит прекратить читать мой скромный рассказ. А дальше потянулась вереница выставок, съездов, каких-то мастер-классов, интервью… для меня это не имело значения. Возможно, вы не можете понять моего состояния полного отчуждения от мира. Удовольствие мне доставлял только горячий чай, книга и холст. Если честно, рисование меня расслабляло. Это можно отследить по хронологи моих картин, становящихся все мягче и более свободными по сюжетам. Куда я тратил деньги? Никуда. Они были, и единственное, на что я их спускал - это на краски и чай. Разнообразие, правда? В общем-то, когда он подошел ко мне впервые, что-то робко спрашивая, я даже не повернулся. Опять же, перечитывая эти строки, вы наверное возомнили меня кем-то вроде выскочки, который пафосно молчал и фыркал на любое слово? Отнюдь. Мои острые черты лица были истерзаны грустью и чёрствым равнодушием, но не наигранной пафосностью или актерским высокомерием. Он говорил тихо и, если честно, я, сидевший за заполнением какой-то формальной бумаги, низко склонившись к длинному столу посредине зала, где сидели все приглашённые художники для раздачи автографов и интервью, спутал его щебет просто с рядом проходящим человеком. Однако его робость пропала, и он в полный голос окликнул меня по имени. Я вздрогнул от неожиданности и почувствовал себя неуютно. Я не умел… красиво говорить, интересно отвечать на вопросы или даже улыбаться формальным приветствиям и шуткам. Однако, когда я взглянул на тебя, понял, что ты не очередной репортер или редактор журнала. Моему взору предстал простой подросток, смущенно на меня смотревший огромными зелеными глазами. Точнее, смущение его выдавали только пылающие щеки, а глаза, наоборот, отражали решимость. Растрепанные темно-шоколадные волосы, чуть пухловатые плотно сомкнутые губы, простая толстовка, какие-то темные зауженные джинсы… он располагал к себе своей простой и открытостью. Без какой-нибудь модной прически, дизайнерской одежды или того, чем пестрил весь этот зал на каждом втором. Ох… я не забуду твоего вопроса. Нетипичного, не сильно оригинального, но заданного впервые: «Сэр… что вы чувствовали, когда создавали эту картину..? Это было… одиночество?» Смугловатой сильной рукой ты указал мне на полотно на соседней стене моего, так сказать, производства. Более скажу, он не только указал на него, но и безошибочно понял его содержание. Одиночество, от которого меня в считанные дни освободил этот мальчишка. Эрен был в Париже с экскурсионной группой от школы на неделю. На ничтожно короткую неделю. Мы разговорились с первой минуты, и я, активно что-то объясняя, как в последний раз разъяснял только домашний материал у доски в школе, изумлялся про себя, отчего вдруг во мне пробудилась тяга к общению. Отчего мне так хотелось расспросить его в ответ? Почему было важно его мнение относительно чертовых тающих льдов Арктики? Почему не смущал факт, что Эрен только одиннадцатиклассник, который уже второй час стоял напротив меня, чуть осмелев, и звонко смеялся, что-то возражая и активно поддерживая разговор, а мне вот уже два месяца назад стукнуло двадцать три, и я также активно скатывался в бездну? Эрен пришел на следующий день, и на другой тоже. И знаете что? Я ждал его. Как бы стыдно мне ни было признавать это даже сейчас, я ждал его и высматривал в толпе все заходивших и заходивших людей. И, когда находил, со смущением видя, что мальчишка тут же бодро направляется к привычному месту, где разместились авторы всех находившихся в галерее картин, опускал взор, делая вид, что чем-то не первые минуты занят. «Аккерман, этот парень отпугивает от тебя других людей! Даже репортер не стал вам мешать, может, ты…» - ответом на подобные слова едва знакомых «коллег» был чужой средний палец. Меня буквально лихорадило, когда я думал о нем. По-детски бросало в озноб, меняло во мне ту корку, которая плотно обступила душу и делала нелюдимым. Вы можете представить? Я пригласил его в кафе, когда третий, официальный день выставки, закончился! Уму не постижимо, как я не сгорел от стыда? Я бы сам никогда не поверил, что мое лицо может меняться от эмоций, которые я раньше особо никогда не испытывал. Которые он дарил мне, словно птичий пух. Щедро и ежесекундно. Я ценил каждое мгновение, умирая внутри от противоречия и яда, которым хотелось залить открывавшуюся постепенно душу. Хотелось шутить о первой любви в своем возрасте и о его возрасте. Господи, он ведь ребенок… Понукать себя стереотипами нашего общества, вложенными идеалами и моралью. Но Эрен поцеловал меня первый. Придерживая за подборок, вынуждая чуть привстать на носочки и прикрыть глаза, как влюбленная школьница восьмого класса. Та толика нежности, то, как взволнованно дрожали его губы и руки, то, как трепетно он прижал меня к себе, свободной рукой придерживая меня за талию, стало последней каплей. Хах, я был ничуть не опытнее его, если только девственность имеет какое-то различие. Я перестал врать себе и убегать. Этим же вечером я позвал Эрена к себе, немного стыдясь своей пустой и простой квартиры. О том, что произошло два часа назад на одной из крыш парижских домов, мы умалчивали, о чем-то глупо шутили, выпили две кружки чая и только когда Эрен взволнованно поднял на меня преданный, влюбленный взгляд, тихо спрашивая, может ли он повторить то, что сделал недавно, я осознал ту глубину, в которую он меня утянул за пять жалких и смехотворных дней. Я видел в его изумрудных глазах то же, что думал сам. Вы вправе осуждать меня или считать… что все это было поспешно, простым романом или даже чем-то распутным. Но мы оба безмолвно знали, что это было не так. В наших словах, в тихом шепоте предназначенном друг для друга, не было ни капли пошлости или разврата. Я просто тонул в нем и забирал без остатка взаимные чувства. Я хотел выпить его до дна, терзая распухшие от поцелуев губы, хотел забрать все тепло юного тела, которое безропотно гнулось подо мной, словно не имея основы, до хрипоты слушать его стоны и признания, которыми он жестоко подхлестывал мое подсознание, с каждой секундой все сильнее и сильнее вынуждая себя прижимать к моему дрожащему от чувств телу, оставлять собственнические засосы и… и… просто любить его. Помню, как потом в каком-то очередном ресторане он впервые попробовал вино, через полчаса утащив меня в туалет, страстно шепча, как с самого утра ждет момента, чтобы сорвать с меня эту «чертовски сексуально сидящую на тебе рубашку». Помню свои стертые колени и как в отместку после того случая в ресторане, ты разделил со мной участь болящей пятой точки на следующее утро. Помню, как я целовал твою открытую шею, без конца переживая, что ты простудишься на таком ветре и высоте. Эйфелева башня ранее для меня предоставляла груду металла, а теперь открывала безумно красивый горизонт, которым Эрен восхищался, без устали призывая меня посмотреть то туда, то туда, то дальше, то вниз… И, смотря вниз, я действительно видел то же, что и он. Тот же мир, полный возможностей и красок, которых никогда не было ранее. Чувствовал те же крылья за спиной. Я заблуждался, думая, что вся моя жизнь пройдет серо и одинаково. Судьба рассмеялась и послала это чудо, с которого я сдувал пылинки. Я задаривал смущенного этим фактом Эрена подарками, водил куда только вздумается и таил в себе главный вопрос, который настойчиво выбивал от волнения воздух из легких – хочет ли он… отношений? Или их продолжения? Или… встречи вновь? Никогда я не думал, что так поменяюсь. Так изменюсь, и будет мое поведение так различно с ним, кого я так безропотно посмел полюбить, и с другими людьми, с давними знакомыми и с публикой, которую все равно приходилось видеть. Знаете… тогда бы я дал вам совет, которому следовал сам. Точнее, советы. Не бойтесь целоваться открыто, влюбленно закрывая глаза. Насвистывая нелепо известные мелодии, не бойтесь дурачиться перед тем, в чьих глазах вы различаете симфонию неба. Не думайте о сварливых женщинах, которые закрывают детям глаза, о мужчинах, которые крутят пальцем у виска. Не бойтесь дождя, это тоже повод для прогулки, для улыбки и теплых слов. В общем, любите, пока дают. Но вы можете утереть те сопли с сахаром, которые я размазал по вашему подсознанию, придавшись сладостным воспоминаниям. В тот день, день отъезда, когда он льнул ко мне, словно котенок, я запомнил цвет неба. Алого, рассветного, словно кто-то, постучав по артериям небес, поменял все краски. Тогда, осчастливленный ночью, которую Эрен мне подарил, я не смел грустить от расставания, выцеловывая любимое лицо. Скользить губами по чужим скулам, придерживая бледными ладонями лицо, по щекам которого катились слезы. Боже, когда я увидел их, эту бездну грусти в его всегда радостных глазах, я заметался сродни птице в клетке. Я не знал, как на это реагировать и что мне делать со слезами, теплыми, солеными, которые я собирал губами, утешая его на заднем сиденье такси, не обращая внимание на вытянувшееся лицо водителя. Он даже и не подозревал, насколько мне было плевать. И тогда тот самый мучавший меня вопрос неожиданно пробудил в больших грустных глазах надежду. Он думал об этом и плакал от этого вопроса, который не в силах был задать более чем от скорого расставания. Я лишь улыбнулся, шепнув, чтобы тот не надеялся пригласить кого-то на выпускной, который должен быть через четыре месяца. Что приеду сам и не постесняюсь забрать его из родного дома в ту же ночь, утаскивая навстречу новой жизни, хоть это было полное безумие и безрассудство. Такой улыбки, такого счастья в глазах человека я не мог представить. Не мог вынести и улыбался сам, чувствуя себя настолько тупо, что хотелось провалиться сквозь землю. Стоит ли описывать все те эмоции, которые мы с Эреном разделили на двоих в аэропорту? Все эти нашептанные признания и обещания, ту щемящую тоску и чувственные поцелуи? Думаю, нет. Чувствуя себя, по меньшей мере, дебилом, я был готов звонить ему каждую минуту, не находя себе места, но одновременно прибывая в дичайшем счастье. Этот снисходительный смех, которым он встречал каждый мой звонок, как смущал меня, описывая, как хочет провести бесчисленные ночи, которые мы обязательно разделим вместе… Дайте угадаю, вы ведь ждете? Точно ждете того, к чему я веду? Верно? Какой-нибудь сочной драмы, событий... какой-нибудь измены, угасания чувств или чего-то подобного? А, может быть, вы ждали смерти? А я не ждал. Я никогда не прощу себе той безмерной тяги к нему. Той тоски, которая пуще прежнего завладевала моим существованием при мысли, что ждать до встречи так долго. Если бы я подождал, если бы перетерпел лишний месяц… Я бы не пригласил Эрена к себе на еще одну желанную неделю, не оплатил поездку и даже не поговорил бы с его родителями по скайпу, уверяя, что мы с Эреном просто сдружились и я безумно хочу пригласить сына миловидной женщины на еще одну неделю в Париж, ведь он замечательный мальчик, который обязательно будет ложиться в одиннадцать и носить теплую куртку. Я ждал. Ждал в аэропорту задержанные четыре часа, потом отвечал на вопросы каких-то людей в форме, показывал твою фотографию и говорил номер рейса. Мужчины с седыми усами качали головами, спрашивая, кем ты мне приходишься. Что за глупый вопрос? Будто это было непонятно. Ты был моей жизнью, моим маленьким смыслом, который "пропал без вести, нам очень жаль". Те сутки в отделении полиции прошли седой незаметной дымкой. Я не понимал значение экстренных новостей, где дикторы обеспокоенно передавали, что обломки самолета не нашли, а теракт повторился в Италии. Причем тут обломки? Причем тут Италия? Где ты, Эрен? Ханджи молча привела меня домой, молча заварила чай и молча, зачем-то, отвернула твой портрет к стене. Недописанный портрет, который я бы никогда не продал и над которым работал каждый день с момента его отъезда. Почему он задерживается? Мне не закончить портрет без него! Ханджи ничего не говорила, только шмыгая носом. Простыла? Эрен очень ей понравился, хоть и увиделись они всего лишь два раза. Хоть я и промыл ей все уши о нем, хоть и рыдал у нее на груди, царапая ни в чем не повинный стол, крича, что сердце сейчас остановится. Хоть я и без остановки говорил, как я схожу с ума от его парфюма и как отругаю Эрена за опоздание. Она молча обняла меня и дала очередную пачку сигарет, которые я курил, словно сумасшедший, одну за одной, отмеряя пеплом его отсутствие. Вам приходилось бывать бурей, брошенной на пустом пути? Сгорать от чувств, когда гореть нечему? Когда плохая погода - это ты. Когда улыбка других людей рассекает бровь? Это когда не ты, а в тебе что-то плачет. Это когда ты падаешь, падешь, а тебе говорят - держись, а у тебя пальцы в кровь. Это когда никто другой не сможет. Когда другого никогда не захочется. Вам приходилось любить? Приходилось терять? Сколько времени прошло? Сколько раз закипал чайник? Сколько я смотрел на твое лицо на холсте? На глаза, которым даже не начинал придавать краски. Разве я могу без твоего присутствия закончить портрет, если не окунусь еще раз в омут этих глаз? Увидеть это бесконечное зеленое лето, эту радость, счастье… мне придется оставить его недописанным? Ох, Эрен, ты так жесток… Никого не было. Даже чайник перестал посвистывать, а половицы скрипеть. Ты не отвечал на мои звонки, почему? Ты что, забыл меня? Оставил меня? Эрен, где ты?