Портреты горечи и сожаления.

      Эта девушка самое невероятное, что Жан когда-либо видела. Это лицо замечательное, его можно рисовать вечно, выводя аккуратные контуры лица тщательно, раскидывая по лицу очаровательные веснушки, вкладывать всю душу в эти пронизанные теплотой и светом глаза.       Жан нравится это. Нравится проводить кончиками пальцев по губам Марко на листке бумаги. Но особенно чувственными ей кажутся моменты, где она наспех срисовывала подругу, которая даже не подозревая об этом сидела рядом с остальными. Сидела и смеялась, как это умела делать только она. И эти моменты были чем-то невероятным, даже фантастическим – красота Ботт только увеличивалась, заставляя Кирштайн прятать лицо в локте, в надежде спрятать позорный румянец. Но, кажется, подобное поведение было заметно. Обрывок мятого листочка, на котором блондинка с аккуратностью рисовала Марко в профиль, была вырвана прямо из под носа. - О, Кирштайн, так вот кого ты так любишь? А если кто-то узнает? – Эрен. Чёртова девчонка, которая вечно суёт свой нос, куда не следует. - Отдай, Джагер, это тебя не касается!       На них уже обратила взоры вся столовая. Они обычно ссорились по пустякам, но сейчас, кажется, одна из них задела другую за больное. - А я и не подозревала. Хотя на тебя ни один парень и глаз не положит, а с ней ты вечно рядом, а она и не догадывается о подоб… - Джагер не успевает договорит, так как Кирштайн с силой хватает её за грудки и приподнимает вверх. - Это не твоё дело, так что отдай! – глаза Жан пышут огнём, а она даже не замечает, что та бумажка уже брошена на пол возле ног… да, она прямо под ногами Марко. Это какое-то проклятье.       Пару долгих мгновений весь взор обращён на Марко небольшой клочок бумаги, который вскоре оказывается в тонких пальцах Ботт. Жан наблюдает за тем, как она распрямляет обрывок, а потом внимательно всматривается в такое реалистичное лицо себя. А Жан просто не в силах заставить себя пошевелиться. Не в силах провернуть языком и слова. Но молчание нарушает Марко. - Жан, почему ты не говорила, что рисуешь? Это же великолепно! – пухлые губы девушки складываются в потрясающе чистую улыбку, которая, как думает Кирштайн, адресована только ей. Марко улыбается так чисто только ей. Пальцы слабнут, и Жан выпускает рубашку Джагер из хватки, краснеет и отводит смущённый взгляд в сторону. А потом, кажется, хватает Ботт за руку и со скоростью ветра выскальзывает в коридор. - Марко, ты ведь не злишься? - Конечно же нет, ты не сделала ничего плохого, просто рисовала. - Спасибо. – так она разговаривает лишь с этой девушкой и ни с кем больше. Просто Жан не может даже представить, что будет хамить этому ангелу во плоти. Это противоестественно.       Марко очаровывающе улыбается и накрывает своей ладошкой макушку Кирштайн, аккуратно треплет по светлым вихрам и смеётся. А Жан Кирштайн улыбается. Она рада, что это никак не отразилось на их дружбе, что это не наложило свой тёмный отпечаток на лицо Марко, не заставило её скрываться от такой, как Жан, а продолжать даровать солнечный взгляд только ей, ласкать слух звонким смехом. Всё слишком хорошо, чтобы это было правдой. - Марко, я всё-таки люблю тебя, - это вырывается само по себе, вгоняя саму Кирштайн в краску. - И я тебя, Жан, ты прекрасная.       Как там было написано в той книжонке, строчки которой зачитала Бертольд вслух? «У тебя болит голова, а у меня - сердце»? Кажется так. Жан уже не так радуется, ведь она прекрасно знает, что Ботт любит её только как друга. Она прекрасно понимает, что она говорит открыто и от всего сердца.       Но Жан никогда не могла читать людей так, как это делала Марко, поэтому она могла и не понять истинного значения этих слов. Ведь люди глупы, чтобы вникнуться в такие фразы с гораздо более глубоким смыслом. Достаточно просто убедить себя в том, что это любовь друга, а не нечто большее. Возможно, Кирштайн задумалась бы об этом раньше, если бы уже на следующий день не стояла напротив трупа Марко и не пыталась скрыть предательские слёзы.