Золото солнечных лучей

Улицы параллельного Лондона удивительно быстро приняли в свои объятия Роуз Тайлер, девушку, что никогда им не принадлежала. Тени скользящих в небе дирижаблей, странно-родное и почти незнакомое лицо отца, улыбающееся ей с каждого голографического щита - фальшивая улыбка; её настоящую, редкую, искреннюю она ловила лишь дома. Да, она наконец научилась звать этот огромный особняк своим домом. К хорошему привыкаешь быстро, к роскоши - ещё быстрее. Роуз никогда не считала себя меркантильной, и отец, живущий в панельном доме в двух комнатах плюс кухня - такой отец был бы ей ближе. Лишь к двум местам сохранилась её ненависть, чистая, искренняя ненависть - залив Злого Волка и белые стены Торчвуда. Но ненавистная организация - единственная ниточка к её спасению, а залив никак не прекратит ей сниться. Лабиринты стен, что разлучили её с Доктором - в реальности, и серое небо, отраженное в зеркале морских песков - во снах. Роуз Тайлер поймана, захвачена в ловушку двух кошмаров. Каждое воскресенье - прогулка по Лондону. Девушка обходит каждую знакомую улицу, всё, что она когда-то знала - светится в её глазах, ложится свинцом асфальта под ногами. Сердце пропускает удар при виде знакомых лиц - боже, она знает этих людей! Ширин? Это Ширин?.. А та девушка? Напарница с работы в магазине одежды. В этом мире его не взрывали. Каждое воскресенье Роуз касается дрожащими пальцами стен зданий, что были ей дороги в том, другом мире - родной бутик, дом, где они жили с мамой, закусочная на углу, супермаркет, где она покупала продукты. И лица людей, которых она знала годами - но которые не знали её. Это было ужасно. Но Роуз Тайлер не могла отказаться от этой пытки. Воскресенье. Доктор никогда не приземляется по воскресеньям, но у девушки это единственный выходной. Джеки жалуется, что Роза редко бывает дома, отец на работе, Микки проводит время лишь с бабушкой. Невыносимо! Она заперта дома наедине с этой отвратительной собачкой! У Роуз нет сил слушать её пустые разговоры, и она уходит. Сегодня она хочет вновь побывать у прежде родного дома. Редкое лондонское солнце, тени на асфальте, цветные толпы спешащих по делам людей. Карие глаза - кинжалы, белые конверсы - пропущенный удар сердца, взлохмаченные каштановые волосы - иглы в душу. Девушка невольно ищет знакомые черты в чужих людях, она никогда не прекратит этого делать. Она то и дело убирает липнущие ко лбу светлые волосы - жаркий день, необычайно жаркий. Учёные грозятся глобальным потеплением - лишь в этом есть постоянство. Роуз замедляет шаг, впереди - панельные стены дома, серая узкая лента лестницы в окнах, мусорные баки в переулке; кажется, ТАРДИС их сбила на Рождество... нет, не думать. Не об этом. Прошлое нельзя тревожить, никогда, никогда; оно способно убить. Роуз хочет жить, боже, как же закрыть на замок эту память?.. Холодная стена под пальцами; вдох-выдох, тяжело дышать, тяжело, когда лёгкие сминаются под тяжестью мечущегося сердца. Вдох-выдох, вдох... оцарапанные об острый выступ пальцы. Белая стена разделила её жизнь на "до" и "после". После - тяжело дышать, тяжело просыпаться в чужом мире, тяжело видеть ту самую белую стену, тяжело... и Роуз становится сильной. Солнце слепит, стены наваливаются хладной могильной плитой, только не слёзы, только не... Роза хрипло дышит, прикрыв рот руками. Она больше не будет лить слёзы, нет, никогда. Если бы она не плакала, тогда, на пляже, у них было бы время, больше времени, она знает, знает это! Доктор бы успел сказать. Он успел бы поставить точку в их истории, и Роза прекратила бы задыхаться в отсутствии слов, которые так и не были сказаны. Шум окружающего мира наваливается на неё разом, девушка, открыв глаза, обнаруживает себя не на проклятом пляже - нет, она у родных стен дома, в котором жила когда-то, и солнце, солнце... всё вокруг залито золотом солнечных лучей. Солнечный день, жаркий. И оглянувшись вокруг, девушка замирает в неверии; сердце отказывается биться, непослушное сердце. Непослушное сердце! Синяя полицейская телефонная будка стоит в переулке у мусорных баков. Листы пришпиленных к стене объявлений треплет ветер, фонарик на крыше знакомо, ласково мигает, и двери закрывает знакомая рука - длинные пальцы, суставчатые, вечно сухие. Сухие... Карие глаза смотрят на неё в упор; смотрят неверяще, с ликующим восторгом, они влажные, эти разные распахнутые глаза, и изгиб левой брови создаёт неровные морщины. Мужчина в коричневом костюме, полы бежевого плаща распахнуты; белые конверсы - пропущенный удар сердца. Доктор стоит в пятидесяти футах, его силуэт огранен солнечным светом, и позади - синее дерево ТАРДИС. Даже на таком расстоянии Роза слышит его сбитое дыхание, шорох дрожащих в карманах рук. И девушка теряет опору, весь этот мир, тени дирижаблей на асфальте - всё это слишком тяжело и больно, и хладная поверхность стены ловит её обмякшее тело с разбитым где-то внутри сердцем. Разбитым? - Доктор! - кричит Роуз. Она плачет, лишь немного задыхаясь, и мир вокруг плавится в солнечных лучах. Она отрывается от стены, и... не бежит, слишком тяжело, слишком больно. Шаг. - Роуз? - на грани слышимости выдыхает Доктор, но девушка, слышит, слышит, нет - читает по губам. О, этот знакомый излом губ! Она тысячи раз видела, как он произносит её имя. - Доктор! - снова кричит Роуз; светлые волосы липнут ко лбу, и дрожащими пальцами слишком трудно их смахнуть. Её сердце разбито, разбито, его перемолола белая стена, и девушка только-только научилась в это верить. - Доктор! И она срывается в бег, словно срывается с обрыва, и асфальт плавится, плавится под ногами; зыбучие пески затягивают её в жадные глубины, ловят каждый шаг. Это сон, это очередной сон, всё слишком медленно, медленно! Роуз бежит, и волосы хлещут её по плечам. - Роза Тайлер, - на самом надрыве, хрипло, неверяще произносит мужчина, и эти слова стегают его плетью; слишком больно, больно, он не верит в то, что произносит. Звук её имени оглушает его, легкие разрываются от наплыва кислорода, и он вдруг бежит. Девятьсот лет знает он Вселенную, и единственное, чему он научился за века потерь, тоски и расставаний - это бежать. Они останавливаются в футе друг от друга; глаза распахнуты; дышат слишком жадно, слишком глубоко, словно бы они лишь сейчас научились дышать. - Доктор, - плачет-смеётся девушка, - это ты, это ты. - Роза, но ты, - его дыхание сбивается, - Роза, ты умерла. - Ты нашёл меня, - Роуз оглушена, сметена, и смысл его слов невнятен, чужд, пугающ, - это ты. Ты нашёл. - Рождество, королева Рахноидов, - Доктор путается в словах, их слишком много, слишком мало, а Роуз, Роуз, которую он похоронил - перед ним, слишком живая, слишком близко, слишком, слишком! Роуз смеётся и слезы, солнце, блики в карих глазах ослепляют её. Дрожащими пальцами она стирает влажную соль с щёк и всё никак не решается шагнуть ближе, коснуться, вдохнуть, запереть в себе его руки, мягкий коричневый костюм, веснушки, изгиб бровей; обнять, всё что ей нужно - чтобы он обнял её, и тогда она поверит, и тогда её сердце исцелится само. - Роза, я не... - Доктор судорожно, знакомо запускает пятерню в стоящие дыбом волосы, и рвано дышит. - Роза, ты... Я был... Ты умерла, Роза. Ты... Я... Ты жива, - выдыхает он наконец и вдруг оказывается слишком близко, слишком жарко, он притягивает её к себе, быстро, неверяще, до хруста в костях, так, словно от этого зависят их жизни, кладёт голову на её светлую макушку, и в этот момент боль вдруг отпускает их обоих. Три сердца больше не разбиты, и Роуз дрожит, и, кажется, немного задыхается. - Ты жива, - шепчет он, хрипло, резко, - ты жива, ты жива, ты... - Ты нашёл, - шепчет она в унисон, до боли сжимая в пальцах мягкие складки его костюма, и дышит, и плачет. Теперь она жива, действительно жива. И... больше не больно. Солнечный свет льётся на них. Жарко. Дрожь отпускает их, дыхание выравнивается; три сердца, три исцелённые сердца бьются ровно и спокойно. Спокойно. - Я попал в параллельный мир, - задумчиво, умиротворенно произносит Доктор, не выпуская из объятий Роуз. - Авария, и так не должно быть. Границы миров заперты, раньше не были, но сейчас - закрыты навсегда. Лёгкий диссонанс нарушает тепло спокойствия. Девушка, предчувствуя нечто странное, закрывает глаза. Не думать. Не сейчас. Но мыслям нельзя приказать. - Мы же были с тобой здесь, до Торчвуда, - голос девушки звучит глухо, - ты не помнишь? - Торчвуд? - переспрашивает Доктор. Спокойствие разбивается солнечным хрусталём. Девушка резко, судорожно разрывает объятья и отходит на шаг. - Доктор? Что всё это значит? Повелитель Времени вновь запускает руку в волосы, пропускает их сквозь пальцы. Сложно. Снова больно. Девятьсот лет памяти, законы, границы - он заперт в тесные рамки Вселенной, но сейчас запреты не действуют. Не при этом солнце и не в его лучах. Они льются белым золотом по волосам давно утерянной для него девушки. - Ты не моя Роуз, - произносит он наконец, медлит, вдыхая и выдыхая. - Моя Роуз Тайлер погибла в Рождество. Её убила королева Рахноидов, и Донна Ноубл помогала мне хоронить её. Темза погребла её тело в своих водах. Но ты... - он вскидывает на неё взгляд, отчаянный, надеющийся, взволнованный, - ты здесь, и ты жива. Девушка смотрит на него, словно видит впервые в жизни. Её пальцы изломом прикрывают чуть приоткрытый рот, карие глаза слишком печальные, он тонет, тонет... как прежде утонула его Роза. Больно. Слишком больно. - Так ты... - девушка набирает полную грудь воздуха, - ты не мой Доктор? Между ними гильотиной падает невидимая тень. Границы. Вся их жизнь поделена границами, законами и стенами. - Нет, Роуз, - качает он наконец головой и отходит на шаг. - Я из другого мира. - Я тоже, - вымученно улыбается девушка и дышит через раз. Доктор - нет, Другой Доктор - вскидывает левую бровь, но ответа не следует. Он чужой? Чужой. Но он стоит перед ней, и глаза сияют прежним светом, и веснушки всё те же, и солнце играет полутенями на высоких очерченных скулах. Он готов принять любой ответ - плечи расправлены горделиво, и руки на своих местах - в карманах брюк. Каждую пылинку на его плаще оттеняет солнечный свет, но Роуз словно бы вновь оказалась на зеркальном песке под серым небом в худший день её жизни. Он ждёт, и смотрит совсем так же, смотрит так, будто вот-вот исчезнет... Но он не призрак! Роза чуть подаётся вперёд, её рука дрожит в тысячный раз за этот солнечный день; под пальцами - тепло его щеки. Он закрывает глаза и едва заметно склоняет голову; так, словно не может надышаться, так, словно готов отдать жизнь за одно это прикосновение, растворить его в себе, так, словно он на грани безумия... ...И за секунду до того, как он бы вновь рванулся к ней, чтобы прижать, не дать ускользнуть, уйти, исчезнуть, она сама хватает его за плечо, тянет на себя, обнимает, жадно, на надрыве, дрожа; и всё вдруг становится на свои места, становится правильным и уместным. - Роуз, - шепчет Доктор, закрывая глаза. Её волосы, её руки, мятая футболка, всё это наконец найдено, и двум сердцам больно, их разрывает, их слишком мало для столь невероятного щемящего счастья этого момента. Почему их всего два? Нет, не два. Кожа, пиджак, плащ, ткань футболки, кожа - и третье сердце бьётся ровно и тягуче, и оно рядом, и оно желанно. - У меня есть двадцать четыре часа до того, как ТАРДИС будет готова улететь, - как бы невзначай произносит Доктор, морщинки вокруг глаз проявляются в улыбке, а дыхание наконец выравнивается. - Мы можем попрощаться с Джеки и Питом, - едва слышно говорит девушка, её слова гулко скрадывает пиджак; чертовы волосы липнут ко лбу, и наверняка растрёпаны, и футболка старая, и нет макияжа. Какая разница? - С Питом? - удивляется Повелитель Времени. - Долгая история, - со свободным смехом шепчет Роуз, и никак не может разомкнуть объятий. Но у них есть двадцать четыре часа. Солнце золотом лучей плавит их фигуры воедино.