Sweden Syndrome

      Такси несётся по ночному Парижу, за окном мелькают дома, сменяются улицы, бульвары. Прекрасный город, ночью — особенно. Есть в нём манящая тайна, загадка, которую мечтает разгадать всякий приезжий. Парижане-то точно знают, какую тайну скрывает их город; знают, но никому не говорят: пусть сами догадываются, так интересней. Вот и таксист этот тоже что-то знает, иначе почему он так странно улыбается, поглядывая в зеркало на заднее сиденье, где молодая девушка обнимает обеими руками сумочку?       Она задумчиво смотрит в окно автомобиля, прижавшись лбом к прохладному стеклу. Свет звёзд ворует городская иллюминация, и ночное небо кажется непроглядно-чёрным: хоть какое-то сходство с небом её родного города.       «Увидеть Париж и умереть?» Ну вот, увидела… На что мне Париж, если лучше Стокгольма во всем мире нет места? До летних каникул ещё целая вечность, но, может, бросить всё и на выходных улететь домой? Хоть на пару деньков, хоть на одну ночь!.. И забыть бы этот проклятый Париж! И мама то и дело зовёт домой, будто нарочно дразнит.       Водитель крутит регулятор громкости старенького приёмника. Вздрогнув, девушка рассеянно улыбается отражению мужчины в зеркале. Его глаза блестят, а она слишком расстроена, чтобы это заметить.       Даже радио поет о старом Париже. Как же его зовут, этого француза? Ив Монтан? А, впрочем, какая разница? Ив Монтан не поёт про Стокгольм. Если бы он увидел Стокгольм, он не пел бы про этот скучный пошлый Париж. Проклятый город.       Взгляд её блуждает по тёмным очертаниям деревьев, мелькающим за окном. Она не знает, по какой дороге таксист везёт её, но, кажется, они уже должны были приехать к университетскому общежитию. Свет фар выхватывает дорожный указатель.       Шантийи?..       Она узнаёт старинную усадьбу слишком поздно: оглушенная ударом, девушка падает на сиденье. Таксист, показавшийся ей странным с самого начала, распахивает заднюю дверь и рывком вытаскивает девушку на траву. Странные глаза, дикие глаза, страшные глаза. Руки трясутся, доставая из багажника хорошо спрятанный пистолет и веревку. Новая жертва, новая кровь, новые эмоции. Эйфория.       Он сидит рядом, прокручивая пистолет на пальце, смотрит на неё и просто ждёт. Стрелять — скучно. Девушка понемногу приходит в себя, и только тогда он накидывает верёвку на её шею, стягивает и упивается хрипами. Она пытается сопротивляться, но он намного, намного сильнее. Каблуки прочерчивают борозды в земле, пальцы вырывают траву с корнем.       Спасите… Пожалуйста… Я… хочу… домой…       Девушка обмякает в руках своего убийцы, а он отпускает петлю. Не так быстро, не так быстро. Бьёт её по лицу, приводя в чувство, и она заходится кашлем, жадно хватая ртом воздух. Пытается кричать и позвать на помощь, но он снова бьёт — в живот, в голову, — и девушка захлёбывается криком и кровью.       Удар за ударом, удар за ударом. Каждый вскрик, каждая мольба, каждый тяжёлый стон дразнит его сильнее, заставляет кровь закипать и желать большего. До замутнённого сознания доносятся обрывки старой песни. «В небо Парижа песня летит высоко…» У неё нет больше сил, она уже не чувствует боли. Он разочарован.       Он оставляет несчастную, будто бы даёт уйти. Девушка с трудом приподнимается на локте, не видя перед собой ничего, и пытается ползти, а он лениво поднимает пистолет. Над лесом Шантийи проносится страшный, нечеловеческий крик, вспугнувший птиц на деревьях.       Рёв мотора сойдёт на нет где-то за горизонтом, и старинная усадьба до самого утра погрузится в мёртвую тишину.       Прости, Стокгольм.