Музыка: MERRY – Unreachable Voice
Ночи в июне пряные, а пальцы холодные: то ли сезон дождей служит тому виной, то ли привычное малокровие, из-за которого он постоянно мерзнет, даже здесь, в относительно теплой комнате, наглухо закрытой от неуютного мира звуконепроницаемыми стеклопакетами. Рассвет приходит неосознанно, размыто, он обесцвечен, сер. Вещи окончательно собраны, выбритая квартира напоминает опустевший вокзал. В жестяную баночку из-под кофе, наполовину набитую бычками, ребята поочередно стряхивают пепел, изредка, не рассчитав, сталкиваясь пальцами и невесело улыбаясь. Незаправленный диван темнеет обломком ускользающей жизни. - Я все уберу, – обещает Махиро сорванным хриплым голосом. Джунджи кивает: ему не хочется говорить. Совсем. Даже на отвлеченные темы, потому что они неминуемо возвращаются к позапрошлой неделе, понедельнику, первому официальному утру цую, неожиданной новости. «У тебя нет семьи – ты и поедешь», – распорядился директор, человек прямой да бесхитростный, ценивший Джуна с первого рабочего дня, безусловно, желая парню только хорошего. Теперь все действительно будет здорово, ведь молодой Токаи, перепрыгнувший через ряд карьерных ступеней, должен был возглавить северный филиал. «Счастливчик», – говорили товарищи. «Любимчик», – вздыхали соперники. «Прощай», – понимал Махиро. Они оба знали, что для них наступал конец, и рыпаться нынче в попытках хоть что-нибудь изменить тщетно. Просто потому что Куросаки не полетит: у него здесь слишком много людей, чей покой от него зависит. При одной мысли о том, что станется с ними, если они вдруг узнают о его «странности», Махиро всегда делалось тошно, ведь это только на форумах каждый готов глотку рвать за свободу, вблизи непринятое смотрится иначе: пошло, глупо. Неромантично. Джунджи не хотел причинять боль близкому человеку, но отказаться стало бы преступлением, вот они и решили попрощаться красиво, в квартире под самым небом, где когда-то предавались смелым мечтам. И понеслось: вещи, связанные в узлы, вечно помятая постель посреди бывшей спальни, жутко долгие дни, короткие ночи, крепкий утренний кофе, невкусный, обжигающий горло, сигареты, пропитавшие одежду и волосы... Больно. Даже если приказать себе не страдать. Сегодня Куросаки, пообещавшему в ближайшее время продать жилплощадь и перечислить деньги, уже вручили ключи. Джунджи прав, наверное, на все двести: не нужно сейчас что-то обсуждать или, чего доброго, извиняться – просто глупо, попросту незачем. Белесый дым вьется в воздухе, кружась на фоне окна, покрытого каплями, и Махиро, задумчиво наблюдая, как они стекают все ниже, не спеша прокручивает в голове кадры воспоминаний. Горячие касания заботливых рук, по-хозяйски забирающихся под выправленную из брюк рубашку, ставят на широкой спине невидимые печати, разжигая внутри безумное пламя, скованное строгими цепями табу, страстно жаждавшее свободы, грезившее моментом, когда, наконец, будет можно. Наедине, под крышей высотки, у облаков – там, где никто не найдет, не смутит, не увидит. Где не придется краснеть, объяснять. Махиро выгибается в пояснице, откинув голову, чтобы поймать умопомрачительный, невесомый переход условных границ. Руки Джунджи ласковые, уверенные, знающие каждый бугорок на податливом чужом теле, а губы одуряюще мягкие: он всегда целует вот так, чуть заметно засасывая и немедленно отпуская, чтобы не оставлять следов, даже когда Махиро просит быть с ним грубей. «Я против», – что на такое скажешь? Только «ладно, проехали». Мгновение позже подушечки принимаются скользить вверх-вниз, будто считывая секретный код, пропечатанный под кожей создателем. Куросаки мечтает, чтобы там значилось что-то еще, кроме рядового «Made in Japan». Это методичное действо постепенно сводит с ума, будит потаенную страсть, заставляя шире разводить ноги, придвигаться ближе, интимнее. Пальцы Джунджи горячие, они беззастенчиво проникают за ремень, гладят спину, бережно ощупывают ямки по обе стороны позвоночника – а пальцы Махиро, с не меньшим проворством исследующие плоть избранника, вечно холодные, ледяные даже. Говорят, от малокровия можно свалиться в обморок. Правда, двоим на мятой постели, в окружении пряной ночи, в высотке, прошивающей небеса, не до сторонних мыслей. Они целуются, точно сумасшедшие, щедро осыпая друг друга судорожным дыханием, они обнимаются крепко-крепко, безбожно смешивая ароматы скуренных сигарет конкурирующих табачных фирм, они рассыпаются, чтобы собраться заново. Махиро не запомнит, как поднимался на колени, разрешая возлюбленному снять с себя мешающую одежду – всю, полностью, – как ловко (не то, что раньше), избавил от нее же Джунджи, как затем, поудобней пристроившись сверху, позволил желанным пальцам, сильным, влажным, скользнуть в ноющее тело. Не запомнит и будет закусывать губы до крови, тяжело дышать, чувствуя, как сердце колотится в висках, сминать простынь, матерясь сквозь сжатые зубы, но продолжая терпеть, терпеть... Мучаясь, неистово прижиматься, насаживаться, изнывать от плотного смыкания истосковавшихся тел, стонать, не сдерживаясь, срывая связки... И не верить, что все это больше не повторится. Сигарета догорает, неслышно осыпается на пол, Махиро, спохватившись, тушит ее, смущенно взглянув на Джунджи: ничего, тот тоже, видимо, думал о чем-то схожем. За тонким пластиковым квадратом незаметно занимается утро. - Мне пора, – кивок. Прощание получается слабым, а объятья – дежурными, но какая разница? Все было предопределено с самого начала, задолго до «черного понедельника», до первого несмелого поцелуя под хлипкой крышей беседки, до последнего «не скучай». Может быть, поэтому Куросаки не просит помнить или писать. Без Джунджи дом сиротеет. Усевшись на подоконнике, Махиро лениво смотрит на четкие линии шоссе, по которым бегут и бегут куда-то бесконечные потоки машин – реки огней в туманной пелене мороси. Из-за хронического малокровия холодеют пальцы, поглаживающие раму; последний рассвет на пороге завтра невзрачен, скучен и сер. «Все ушли на Север», – вяло думает Махиро, ежась и сильней кутаясь в шарф, выкуривает явно лишнюю сигарету, нарушая тем самым обещание, когда-то данное Джунджи. В углу прихожей белеет забытый зонт... впрочем, не важно: говорят, на Хоккайдо нет сезона дождей.The end Написано и отредактировано: 28.01.2015 г.