Комплекс бетонных коробок

      Я - человек. Житель очередной замшелой, холодной и обесцвеченной бетонной коробки.       Напротив меня - точная зеркальная копия нагромождения рассыпающихся боксов, что досталось мне.       И раз за разом, засидевшись допоздна, я неосознанно поднимаю глаза к стройным рядам зияющих чернотой оконных рам, праздно пробегая по ним в поисках горящих прямоугольников. И, по обыкновению, вижу один и тот же - тот, что не гас практически никогда. Признаюсь, никто иной не вызывал во мне даже тени участия и интереса: мне было искренне наплевать на копошащиеся за двойными стеклами семейки дрожащих под бичом отцовского алкоголизма, дряхлых старух с кошачьими легионами и развлекающейся под грохот и скрежет "музыки" оравы малолеток. Где-то там сновали и заботливые мамочки, добропорядочные граждане, примерные детишки; но по негласной договоренности они и все вышеперечисленные как один опускали взгляд в пол, не позволяя юркой мыслишке "а кто это там, напротив?" закрасться в блаженные головы.       Нет, не в отместку - просто так заведено. Иногда казалось, что всеобщее неведение и ограниченность текут у нас в крови; многие журили друг друга за это. Брат за брата, копейку в дом, расставляйте приоритеты... А ведь если отбросить всю христианскую - ха-ха - добродетель, то в здоровом эгоизме вроде бы и не находится ничего плохого.       И только об одну-единственную оконную раму разбивались мои сухощавые принципы.       Хитро подвешенная лампочка на голом проводе отлично маскировала обрамленное кудрявыми патлами лицо молодого человека, засвечивая без устали сидящего в своем еженощном бдении курильщика; тонкие, как изогнутые ветки, ноги свисали за подоконником и лениво скользили по мятому козырьку; пустующая комната дразнилась уголком одеяла, спадающего с голого матраца. Одна сплошная несуразица - и даже никаких штор!       Вдуматься только - без штор!       Этот наглец будто бросал вызов хищным пастям обрамленных цветочными кадками ячеек, водя своими узловатыми пальцами перед ртами тяжелого тюля: мол, попробуй, ухвати.       Нахальный и насмешливый, а так обреченно покачивает головой в ответ местным воронам, толпящимся на закрученном проводе, который кто-то весьма безразличный натянул между нами.       В шутку прозвав его Повелителем Мух, я еще не знал, насколько, мать его, прав.       Нечесаный антихрист - по обоюдному мнению Ивановны и Люси из киоска - не сходил с насиженного мнения даже при откровенно невыносимых погодных условиях. Особенно, как мне кажется, ему полюбились наши редкие и опустошающие ливни: взглянешь на его отчаянно широкую улыбку, обнажившую кромку неровных зубов, - и в груди что-то начинает предательски саднить, а просачивающаяся из щелей в старом деревянном балконе грязная вода, что методично накрапывала в щербатую чашку с растворимым кофе, переставала волновать.       Порой стоило Повелителю достать какую-то книженцию и зачитываться ею, смело повернувшись хронически невыспавшимся лицом к треплющим страницы порывам ветра; а может, начать перебирать струны облупившейся гитары, или даже засветло возвратиться с какой-то рыжей потаскухой, мне хотелось схватить его за грудки и с чувством встряхнуть.       "Твоя мама не учила тебя умываться по утрам?! Найди работу, женись; стань полноценной ячейкой общества, в конце концов!"       Как же. Тогда он уставится на меня своим пронзительным серым - а может, зеленым; или даже голубым! - взглядом, нальет чаю и усадит прямо на пол. Это окажется не в пример больнее пощечины.       Однажды, на самом рассвете выбравшись подышать воздухом, я в немом восторге уставился на зардевшиеся верхушки наших бетонных нагромождений и, как ребенок, потянулся ладонью к горделиво восставшему светилу.       Подумать только, первый рассвет. Сколько мне там? 19? 6? 38? Вечность?       Что-то отвлекло мое внимание: на периферии зрения какая-то фигура размахивала руками.       Я повернулся - и столкнулся с улыбающимся отшельником. Признаться, сначала подумывал ретироваться и едва не сгорел со стыда, но тот лишь приподнял вверх один палец, доставая из пачки, с которой даже не удосужился до конца снять целлофан, сигарету.       Я повторил за ним, чувствуя себя так по-дурацки, словно снова возвратился в первый класс и сел за прописи. Повелитель, удовлетворенно кивнув, ухватил фильтр зубами и выверенным движением поджег набитую всевозможными смолами и прочими страшными вещами раковую палочку.       Я не отставал, соблюдая продемонстрированное с таким усердием, будто от этого зависела моя жизнь. Затем, втянув в себя дым и пропустив его через легкие, свернул губы в трубочку и выдул кольцо - в точности так, как показывал кучерявый баламут.       Дрожащий круг полетел вперед, расплываясь голубоватой дымкой, а в самом его центре неожиданно обнаружился мой бессловесный учитель, вовсю ухмыляющийся моему удивленно-обрадованному выражению лица.       И, поминая, что через 10 минут следует ехать в управление, я засмеялся - так, как не смеялся еще никогда, состязаясь в беззвучном хохоте с тем, кто, казалось, знал больше всех на свете. Нестройные ряды дымных колечек заполнили воздух, и в каждом их них отливала красным светом фигура Повелителя.       Лежа в больничной койке, когда всякая боль уже отступила, и поддаваясь финальному желанию опустить невыносимо тяжелые веки, я припоминал всех: жену, которая настойчиво и насильно любила своего супруга, детей, расстроившихся вынужденному переезду в другой город - "ненавижу тебя, папочка", "любимую" высокооплачиваемую и престижную работу, мертвых родителей, первую девушку, сбитого пешехода, колледж, отпуск в Алуште - одним словом, все, что можно и нельзя.       Но самым последним меня посетил именно он - давно забытый парень напротив.       А что этот жалкий идиот вспомнит на смертном одре? У него, тщедушного, не было ничего. Ни-че-го-шень-ки.       Только, разве что, рассвет. И неистовые ливни. И струны, и искренние поцелуи, и неподдельный смех, и дымные колечки...       Подождите!..