Семь грехов

Гордыня Камия любит свою работу. Он — настоящий мастер своего дела. Не только исследования, но и контакты с людьми — все, что он делает, он делает на высшем уровне. Он не испытывает гордости, просто выполняет свою работу. Его долг, его задача, его прямая обязанность. Школьный наставник, который перешучивается с учениками, и одновременно — манипулятор со стажем; если понадобится выполнить еще какую-то работу, Камия справится и с ней. Он в этом даже не сомневается. Камия манипулирует людьми с поразительной легкостью. Неважно, что они думают, не имеет значения, подозревают ли, — они делают именно то, чего он от них ожидает. Камия готов покровительственно им улыбнуться — всем и каждому. И этому школьнику, который оказался драгоценной «самкой» и в потенциале может стать матерью одного из «изгнанников Божьих». И другому, идеальному «самцу»; даже третий, неполноценный, появился неслучайно. Благодаря ему общаться с его отцом, со старостью впавшим в фанатизм, стало намного проще. Камия не может поручиться, что сам никогда не утратит разум. Но точно знает — поклоняться «изгнанникам» не станет никогда. Причина этой уверенности очень проста: Камия не умеет поклоняться. Возможность собственными руками вернуть к жизни целую расу, которой Бог в свое время отказал в праве на существование, поспорить с Его предполагаемым замыслом, — наука, восставшая против религии, разум против инстинкта; проходят века, но эта дихотомия остается неизменной, — именно такая возможность укрепляет Камию в любви к работе. Если этот эксперимент увенчается успехом, мир изменится. Раз и навсегда. Камия знает об этом. Остальные — нет. Их судьба — блуждать в потемках, с готовностью подчиняясь его непроизнесенным приказам. Камия любит свою работу. Настолько, что порой забывает об интересах своих нанимателей, в чьих руках находится его собственная жизнь. Скупость Кунихито любит своего господина. Любовь в нем смешивается со страхом потерять — извечное проклятие. Эти два чувства всегда идут рука об руку. Кунихито боится неожиданных звонков и холодного голоса по ту сторону провода. Обладатель голоса, должно быть, думает, что Кунихито заботит судьба его «неполноценного» сына, но это только часть правды. Кунихито боится, что ему велят отдать господина. Обладатель холодного голоса не раз и не два говорил, что не заинтересован в «раннем экземпляре». В сыне Кунихито, который в раннем детстве попробовал священную плоть, этот опасный человек не заинтересован тоже. Так он говорит. Кунихито ему не верит. Любовь в нем смешивается с желанием защитить — эти два чувства всегда идут рука об руку. Разве не так? Кунихито держит своего господина в подвале и молится ему ежедневно. Он не допускает в подвал никого больше. Больше никто не достоин. Если бы Кунихито не думал так, он и сына запер бы в том же самом подвале. В конце концов, в том тоже есть часть господина. Кунихито любит своего господина. Однажды, после посещения могилы матери, сын Кунихито впервые говорит отцу: «За все эти годы я ни разу не видел от тебя ничего, похожего на заботу». Кунихито в ужасе качает головой. Это чудовищная ошибка. Просто любовь к сыну в нем смешивается с любовью к господину, и он не может разделить это чувство между ними поровну, не может отдать сыну больше, чем… Разве не так? Зависть Зенья любит Кристи. Кристи — игуана, она никогда не ответит на его любовь пренебрежительным взглядом. Никогда не посчитает его недостойным. А если и посчитает, то промолчит. «Неполноценный», — говорит человек с холодным голосом, которого Зенья знает слишком хорошо. «Неполноценный», — думает отец. Он не говорит этого вслух, но Зенье не нужно слышать. Он точно знает: для отца он — никто, по сравнению с той пакостью, скрытой в подвале. Как бы он хотел взять канистру с бензином, облить ту мерзкую штуковину и поджечь. Это ведь она испоганила ему жизнь. Она сделала его неполноценным. Она — и отец. Это из-за них другие всегда будут смотреть на него свысока. И «самка», ученик с тем особенным нежным запахом, которому стало нехорошо на вступительной церемонии; «самка» никогда не примет такого «самца». Конечно, этот, светловолосый и самоуверенный, лучше. Он не «неполноценный», он — идеальный. У него могут быть дети. Зенья его ненавидит. И его, и «самку», и отца, и всех остальных. Список непрестанно увеличивается; но Зенья все еще в игре. Он все еще может доказать, что ничем не хуже остальных. Зенья подбрасывает кости на ладони, но его не устраивает результат — кости никогда не выпадают в его пользу. Зенья любит Кристи. Если он хоть на миг усомнится во взаимности своей любви или заподозрит, что Кристи предпочитает ему кого-то еще, лучше и сильнее, — игуана не проживет долго. По счастью, Кристи никогда не покидает его дом. Гнев Китани любит семью Окинага. И Окинага-старший, и Окинага-младший одинаково дороги ему. Первый когда-то заставил его поверить в то, что есть смысл жить. Улыбка второго стала этим смыслом. Китани умеет о себе позаботиться. Он одиночка по жизни и не боится трудностей. Были люди, считавшие его надежным человеком, на которого можно положиться в любую минуту. Были те, кто называл его сорвиголовой, и те, кто считал его на редкость рассудительным. Китани никогда не задумывался об этом. Есть те, кто говорит: Китани постарел и опустился. Прислуживает сумасшедшему старику вместо того, чтобы заниматься настоящими делами. Китани не задумывается над этим. Ему не до мыслей. Слыша, как его босса называют сумасшедшим, Китани с трудом сдерживает рвущуюся ярость. Он знает, что сумеет сохранить самоконтроль — на этот раз. Он сдерживается там, где большинство людей давно бы уже сорвались, только потому, что отдает себе отчет в силе собственного гнева. Китани любит семью Окинага. Ему есть ради кого сдерживаться. Не будь их, он давно бы сгинул в пучине разрушения. А так — спокойный, но при этом острый взгляд профессионального телохранителя; у Китани есть его смысл. Ему не нужно ничего никому доказывать и незачем возвращаться в хаос преступной жизни. Возможно, когда-нибудь Китани лишится своего смысла. Тогда ему придется попрощаться с самоконтролем. Но сейчас Китани не задумывается об этом. Похоть Любит. Любить. Какое странное слово. Тецуо не верит в любовь. Он не знает, что это такое, и уже не стремится узнать. Его вполне устраивает все как есть. Устраивало? На уроке английского — повторение прошедших времен, а Сакиямы снова нет в школе. Тецуо слишком хорошо знает, почему он не пришел. Он дрожал под дождем. Наверное, ему было холодно. У него слабое здоровье, он плохо выглядел, когда открывал дверь, чтобы забрать распечатки с домашним заданием. Он дрожал. Тецуо сжимает зубы, чтобы не вспоминать об этом. Там, под дождем, он был теплым и податливым, Сакияма. Его запах сводил с ума; сумасшествие. Секс — это сплошное сумасшествие, Тецуо не верил в это раньше, но теперь готов поверить. Сакияма был против, а Тецуо не смог, не сумел сдержаться. Физическое удовольствие ни о чем не говорит — Сакияма был против. Тесный внутри и теплый, даже горячий, и дрожащий под дождевыми струями — источник испепеляющего жара, который не остудить никакому дождю. Тецуо сжимает зубы, чтобы не вспоминать, потому что от одних воспоминаний в низу живота возникает знакомая тяжесть. Когда все было кончено, он облизнул собственную ладонь, перепачканную в крови и сперме Сакиямы. Не смог сдержаться. Больше никогда, обещает себе Тецуо. Против его воли — больше никогда. Он сам не знает, почему это так важно, согласие. Если секс — сумасшествие, если он уже однажды взял то, что хотел, не озаботившись спросить разрешения, почему в следующий раз все должно быть иначе? Почему он вообще должен быть, этот следующий раз? Тецуо не верит в любовь. Поэтому он не знает, как назвать чувство, которое испытывает. Обжорство Макото любит еду. Свежие булочки, еще горячие, с упоительно-сладким вареньем или нежным кремом; хот-доги, политые кетчупом, горчицей и майонезом; гамбургеры, чизбургеры и другие сэндвичи; тосты, хрустящие на зубах; леденцы с разным вкусом; мороженое, которое тает слишком быстро и оставляет холод в горле; торты, непременно с клубникой и сливками; картошка фри и густые коктейли — молочные, апельсиновые, ананасовые; поджаристые пирожки, которые можно запивать фантой, кока-колой или спрайтом; чипсы и йогурты; вафли и шоколадные батончики. Макото любит фастфуд; Макото любит сладкое. Столько калорий больше не содержится ни в какой другой еде. Макото может есть часами и при этом не толстеть. Пицца, которую он заказывает на дом; шоколадная смесь в пластиковом стаканчике, купленная по дороге домой; рамэн в забегаловке; спрятанные в сумке крекеры и бутылка лимонада; бэнто — рис, суши, колбаски в виде осьминогов, соевый соус со жгучими листиками маринованного имбиря… Макото может есть часами и все равно испытывать голод. Иногда ему кажется, что он — не человек. Для людей подобное питание не проходит без последствий, мать Макото может говорить об этом бесконечно, пока он поглощает приготовленную ею домашнюю еду. Мать Макото говорит: нужно есть овощи. Никакого фастфуда. Макото слушает и кивает. И ест. Все, что угодно. Иногда Макото кажется, что это ненормально. Никто из его друзей не может в охотку есть сливочное масло — сто, двести, пятьсот грамм, и этого все равно мало. Никто из его друзей не подрабатывает на нескольких работах, лишь бы насытиться. Никто из тех, кого знает Макото, не может съесть несколько арбузов за раз и остаться голодным. Иногда Макото кажется, что он никогда не наестся, что его голод имеет иное, не физическое происхождение. А возможно, он просто ищет свое идеальное блюдо. То самое… настоящее. Макото любит еду. Он перепробовал многие блюда. Единственное, чего Макото не ел никогда — это человеческая плоть. Лень Йоджи любит свою сестру. Сидя на окровавленной постели, он старается не смотреть на шевелящиеся комки плоти вокруг. Закрыть глаза, прикрыть уши ладонями; Йоджи не понимает, на каком свете находится. Оживший кошмар, который необходимо пережить. А так ли необходимо? Не проще ли сдаться? Это и вправду был бы лучший выход. Самый безболезненный — опустить руки, прекратить сопротивление. Все равно в этом мире ничего от него не зависит. Он ничего не может решить в собственной жизни. Он не справляется, и повторяющиеся раз за разом боли сводят с ума. Кровь — повсюду, движущаяся плоть, отделившаяся от него, оставляющая за собой влажные склизкие следы. На полу… потолке… стенах. Боль и покидающие тело плотные сгустки крови. Аквариум — единственное место, не затронутое передвигающимися вокруг комками плоти, но вскоре они доберутся и до него. Сомневаться в этом не приходится. Ему все равно ничего не изменить; не проще ли сдаться? Каждый раз, стоит Йоджи подумать об этом, его взгляд падает на телефон. Сестра опять оставила сообщение, а он не нашел в себе сил ответить. Так нельзя, она будет волноваться. Он не может сдаться. Он должен перетерпеть и справиться, и ответить ей, наконец, чтобы она не волновалась. Ей нельзя переживать. Он должен ответить. Йоджи думает об этом, глядя на телефон, но его протянутые руки мелко дрожат, а на теле от малейшего усилия выступает пот. Незнакомый мальчик с длинными волосами, которого нет, не должно быть в этой комнате, кладет Йоджи на плечо перебинтованную руку. «Доверься нам. Тебе вовсе не обязательно что-то делать. Доверься». Йоджи бессмысленно кивает, пока очередной приступ боли не заставляет его приглушенно застонать, хватаясь за живот. Телефон, напоминающий Йоджи о сестре, лежит совсем близко. Только вот дотянуться до него Йоджи не может. Любовь Эрика любит мужа и брата. И своего ребенка, в котором будут сочетаться они оба. Если бы кто-то попросил Эрику объяснить, что такое любовь, она только улыбнулась бы.