Злость, ревность, горечь, усталость, надежда, похоть, любовь. Это везде. Это абстракция. Вы просто ее не видите.*
- I miss you, miss you…
3 года спустя… Стало как-то душно. Сквозь плотно закрытые жалюзи пробивались ослепительные лучи солнца, в чьем свете можно было проследить медленно покачивающиеся волны пыли в разгоряченном воздухе. От аномальной весенней жары не спасало ничто: ни ледяная вода с доброй порцией кубиков льда, ни зашторенные окна. К сожалению, именно в самый распаленный день недели кондиционер в офисе сломался. А мастер обещал явиться лишь завтра… Муторное постукивание по клавишам компьютера, едва различимое гудение монитора, обволакивающая тишина – вся обстановка так и клонила в сон. А от удушливого воздуха голова уже ничего не соображала. Даже мерзкая капелька пота очертила дорожку на лбу – сил терпеть такое больше не было. Однако не закончить ответного электронного письма он себе позволить не мог. «…а кто говорил, что будет легко? Сколько раз тебе повторять – везет сильнейшим! Сакура, комплименты ценны тогда, когда говорятся в первый раз! Я уже устал повторять тебе, что столь первоклассному, пускай и начинающему врачу - цены нет! Прекрати хандрить: завал работы в твоей профессии - норма. Ты ведь понимала, на что шла, да и не увиливай, что тебе это не в радость! Тогда б к тебе не шли массово пациенты… А вообще, я горжусь тобой, честно. Жаль, не могу каждый месяц проверяться у тебя, хоть ты и кардиохирург. Все-таки перелет из Штатов в Японию раз в месяц постоянно – большое удовольствие, но скоро лето, так что до встречи ждать осталось совсем недолго! У меня все хорошо, правда. Наконец, закончил свою компьютерную программу, над которой столько корпел. Ее по достоинству оценил мой профессор! На работе я незаменим: Итачи постоянно все просят, чтобы я помог то там, то тут. Приятно все же, хоть и работой мне это вовсе не кажется. Вот только работать в дикую жару – с ума сходить! Конечно, в Калифорнии в принципе не бывает особо приемлемой весны: либо холодное лето вместо зимы, либо просто лето в остальное время года с небольшими прохладными неделями. Короче, очень надеюсь, что ты, моя дорогая подруга, прекратишь страдать из-за пустяков! Жду отчета о твоей операции по удалению опухоли! Помни, что тебе, окончившей университет на год раньше всех, столь одаренной девушке, не доверили бы такую сложную операцию-мы все будем держать за тебя кулаки! Обними маму за меня, а Наруто передай щелбан! Верю всегда в тебя!Твой Саске»
Хорошенько потянувшись, брюнет одобрительно кивнул самому себе. Он был доволен написанным письмом, так что решил ничего не исправлять, а сразу отправить его. Да, подбодрять Сакуру Харуно – вторая неофициальная работа Саске Учиха. Ведь столь преданную, добрую, заботливую подругу, хоть и с весьма требовательно-язвительным характером нельзя не поддержать! Несмотря на сотни миль, разделяющих их, несмотря на встречи два-три раза в год, они не просто общаются, а в самом деле дружат. Нет, темные воспоминания того злополучного года не вернулись к Саске. Нет, тени былого страшного времени никак не всколыхнулись в сознании парня. Но вот у чувств нет памяти, чувства нельзя убить по щелчку. И, покорный внутреннему голосу, Учиха ни на миг не переставал ему внимать. Потому, после реабилитации, после того, как он окончательно пришел в себя, брюнет решил сам осознать, что к чему, решил сам прочувствовать «своих» людей. Почему вернулся Итачи, и Саске так легко принял его в свою жизнь; почему Наруто простил отца; почему именно Сакура стала его избранницей? И, со временем, не без ссор и слез, все встало на свои места: брат вновь стал по-настоящему братом, вторым лучшим другом; крепкая дружба с Наруто стала лишь крепче, если такое вообще возможно; отношения с Сакурой возобновились, пусть и с самого начала, но охарактеризовать их уже как «любовь» - нельзя, а вот как «романтическая дружба» - очень даже можно так сказать. Конечно, жизнь стала другой абсолютно: с чистого листа на новом месте. Итачи, самовольно и настырно, решил перевезти брата в Штаты. Старший Учиха боялся, что мрак подсознания может вновь вернуться, если они останутся в прежних местах, так что переезд в другую страну можно было списать на настоятельный совет врача - сменить обстановку. Тем более что в Калифорнии, где Итачи не нужно было скрываться, шифроваться, где его бизнес процветал и не являлся подпольным, Саске нравилось все и вся. Везде были сплошные плюсы. Однако… не бывает ничего идеального. Еще в больнице Саске решил для себя, что не будет бередить прошлое, потому не требовал ни от кого ответов. Он выбрал роль смиренного, покорного излеченного, стремящегося обрести счастье в новой жизни. И по сей день Учиха младший действительно виртуозно исполнял свою роль. Никто не пытался помочь вспомнить ему былое, никто не пытался рассказать что-либо о произошедшем, хоть как-то осветить те роковые события. Единственным, кто контролировал, имел смутные предчувствия, что все не так-то просто забыто, был старший брат Саске. Итачи помог организовать новую жизнь младшего: перевод в университет, устройство на подработку, постоянное врачебное наблюдение. Главное, что старшему Учиха эти все нелегкие заботы были только в радость, мужчина с удовольствием исполнял роль отца-старшего брата. А также самым главным был тот факт, что Саске охотно шел навстречу без всяких лишних вопросов, что несколько настораживало Итачи… - Только не говори, что ты уснул! – резкий вопль брата пробудил заторможенного старшего Учиха ото сна наяву. - Ты своими делаем занимаешься, а я работаю, - встрепенувшись, Итачи вытянул перед собой руки, заодно и разомнув шею, - я через минут тридцать закончу, потом поеду на встречу, могу подбросить… - Нет, спасибо, у меня свои планы, - лукаво произнес младший брат, и какой-то воодушевленный, ожидающий чего-то взгляд не укрылся от Итачи, - я наберу тебя, если в центре буду. - Сакуре ответил? – потребовать ответ на предыдущий вопрос - значит надавить на брата, а надавить - значит поспособствовать тому, что Саске замкнется в себе, так что старшему Учиха пришлось пока попридержать язык. - Конечно, вот надо будет перед операцией ей позвонить, - словно сам себе ответил брюнет. Итачи лишь одобрительно улыбнулся младшему брату, отмечая, что при упоминании имени девушки, Саске никогда не мог сдержать улыбку. – Ладно, до вечера! И все же открой окна, а то как в парилке! - Ладно, уговорил, - старший махнул на прощание рукой брату, решительно встав, направляясь к окнам. И как же хотелось пойти вместе с ним, проследить, все ли будет в порядке, подстраховать, помочь… Естественно, гиперзабота всегда идет во вред, да и вечно опекать Саске нельзя: он должен сам справляться с каверзами новой жизни, однако события трехлетней давности настолько живы и ярки в сознании, что Итачи порой едва совладает с собой, чтобы куда-то отпустить брата. Боль, даже и успокоенная временем, не сможет угаснуть полностью. Никогда. Неотвратимые повороты судьбы меняют порой саму суть человека, так что позабыть, отвернуться от таких моментов – невозможно. Выше всяких сил. Он не сдвинулся с места, пока Итачи, с хмурым, глубоко задумчивым лицом, не открыл настежь окна и не скрылся из виду в недрах своего офиса. Против воли какой-то обреченный вздох сорвался с угрюмо поджатых губ: вот всегда брат берет на себя слишком многое, не давая отчет, что никому от этого не легче. Уж точно не Саске. Давящий груз вины, что брюнет портит старшему жизнь, что эгоистично приковывает все внимание к себе изводил парня каждый день. Да, с момента выписки даже маму Итачи оттеснил, превосходя ее в заботе и беспокойстве о состоянии младшего Учиха. Понятно, что старший брат пытался таким образом искупить все омраченные исчезновением, вступлением в круги мафиози года, однако прошлое - эфемерный калейдоскоп воспоминаний, и пытаться изменить, исправить его - пустая трата настоящего. В конце концов, Саске удалось приструнить взыгравшуюся не на шутку опеку брата над собой: Итачи перестал тратить все свое свободное время на младшего, наконец, занявшись собой, своей личной жизнью. Не только младший Учиха заплутал в самом себе, хоть и в более жутком смысле. Наручные часы показывали ровно три часа дня. Что ж, брюнету стоит поторопиться, если он хочет успеть осуществить задуманное. И с улыбкой, подогретой внутренним рвением сердца, он спешно зашагал по накаленному солнцем тротуару. Хоть и не намного, но все же дышать на улице было гораздо приятнее, нежели чем в душной, сумрачной комнате. К знойным лучам дневного светила Саске, с большим трудом, смог привыкнуть. А в хорошем расположении духа он и наслаждался им. Вот и сейчас, совсем не ища тени деревьев, парень с явным удовольствием подставлял слегка тронутое загаром лицо ярким лучам. Лишь черные авиаторы защищали глаза от пестрого света. Весна выдалась чудесной, хотя и чересчур жгучей. В груди теснилась неукротимая буря эмоций, в голове кипел целый шквал мыслей. Неуемные чувства опережали одно за другим, отчего разобраться, что он чувствовал на самом деле, было непостижимо. От трепещущего волнения, распаляющего хаотичные видения предстоящего, в груди как-то сладко ныло, а вот от опасливой опрометчивости, уверенность в которой росла и росла, во рту ощущался мерзкий горький привкус. Что сказать? Что спросить? Как вести себя? Как смотреть? От собственных бешеных вопросов, сбивающих с толку, крушащих воодушевление души, Саске полной грудью вдыхал знойный воздух, надеясь, что горячий воздух выжжет всю вакханалию чувств. Однако несколько сумасбродная, воистину сумасшедше радостная улыбка не сходила с его тонких, искусанных губ. Единственная возможность. Единственная встреча. Единственный шанс, чтобы, презрев чужие доводы и предрассудки, самому понять и прочувствовать, кто же он есть, кем же он был – Минато Намикадзе – для Учиха Саске. С того момента, как его высокий прямой силуэт скрылся в больничных дверях, даже никакого упоминания об этом загадочном мужчине не встречал Учиха. Нарицательным стало его имя среди мамы и Итачи - это вразумил Саске быстро. Осторожные, ненавязчивые вопросы об отце у Наруто стали табу: друг неопределенно, как-то завуалированно мог упомянуть о Минато пару слов, но мгновенно замолкал. Сакуру же словно кто-то настойчиво попросил не сметь и думать вести разговоры с Учиха о Намикадзе. А постоянный контроллер в лице старшего брата не позволял лишних самостоятельных происков. Потому Саске запретил себе предпринимать какие-либо попытки выяснить, что к чему. Ему так не хотелось бередить свои канувшие в пропасть воспоминания, от которых веяло лишь зловещим мраком. Ему так не хотелось вновь окунуться в эту удушающую опустошенность после своей комы. Ему так не хотелось… познать чернь потемков своей души. И вот сама судьба даровала ему возможность столь невероятной встречи: Минато Намикадзе, как высоко уважаемый профессор, со своей недавно изданной книгой, которая была принята восторженными овациями, прочтет лекции о наиболее редких занимательных фактах истории Гражданской войны США, а также проведет, так сказать, пресс-конференцию о своей рукописи. Ажиотаж в научных кругах действительно был нешуточный, потому, из-за непомерного желания людей воочию увидеть профессора, специально для Намикадзе выделили местный зал главного театра города. Учиха заранее выкупил для себя билет по интернету. Ни единой души брюнет не обмолвился и словом, что сегодня будет присутствовать на этом значительном научном событии. Конечно, ему хотелось пуститься в бег, чтобы как можно скорее очутиться в концертном зале, чтобы поскорее взглянуть повзрослевшими глазами на этого знаменательного, во всех смыслах, человека. Саске не мог объяснить внятно самому себе, почему столь непреодолимая, рьяная сила магнитом притягивает его к этому мужчине. Что такого важного могло произойти между ними, чтобы внутри бушевал разъяренный пожар всколыхнувшихся предчувствий, разом пробудив спящие, успокоенные размеренной жизнью, усмиренные комой чувства?! Лишь призрачные догадки жалили сердце, одурманивая распаленный рассудок. Томительное предвкушение опаляло взмокшую от переизбытка эмоций кожу. Облизав пересохшие губы, Саске запрокинул голову назад, чтобы полностью рассмотреть величественный театр с его необъятными колоннами, искусным фасадом, роскошной широкой лестницей перед парадным входом. Он покрутил головой по сторонам, ощущая себя жутко неуютно в царящей атмосфере всеобщего ожидания. Он прекрасно понимал, что абсолютно не вписывается в этот круг интеллектуальной элиты, облаченной в дорогие костюмы, ведущей высокопарные беседы, в руках которой красовались цветы и книга Намикадзе, наделавшая столько шума. Саске с горькой ухмылкой признавал, что по-глупому, по-трусливому тянет время всеми доступными способами, которые могли взбрести в его растерянную голову. И до последнего, до самого начала выступления парень не мог сдвинуться с места, не мог войти внутрь театра, не мог собраться с духом, чтобы шагнуть навстречу…бездне, когда-то поглотившей его. Нет, никакого страха, отчаяния. Просто оцепенение перед неизвестностью собственной главой жизни, что была жестока вычеркнута измотанным подсознанием. Миновали последние опаздывающие гости, миновал последний предупредительный звонок, возвещавший о начале выступления. Выждав еще пять долгих, удручающих, изнемогающих минут, Саске, заскрежетав зубами от дикой злости на свою слабость и детскую нерешительность, твердым шагом направился ко входу. Охранники, вздохнувшие с облегчением, стоило рассеяться многолюдной толпе, бросили весьма сомнительные взгляды в сторону брюнета, когда тот предъявлял свой билет: хоть и статный и широкоплечий, молодой парень не вызывал доверия в простой черной безрукавке, по-модному рваных джинсовых шортах, с непроницаемо черными очками на бледном, несколько осунувшемся лице, едва тронутому калифорнийским загаром. К счастью, благодаря надменной манере поведения, вышколенной с детства привычке, как подобает вести себя в высшем обществе, Учиха избежал лишних вопросов. Сориентировавшись в гигантском холле здания, брюнет поспешил к боковому входу в зал, чтобы не бросаться кому-либо еще на глаза. Шум приветственных аплодисментов все нарастал, как и учащенный ритм взволнованного сердца, по мере приближения Саске к залу. Резкий выдох, глубокий вдох-он проворно юркнул между рядами, между контролершами, оказавшись возле одной из колонн, как бы в потаенном уголке рядом с занавесом, где ты не виден никому, а сам видишь все и вся. Сжав мокрыми кулаками ткань полов грузного бархатного занавеса, прикусив нижнюю губу, парень, наконец, устремил напряженный взгляд туда, прямо на сцену, где в свете софитов одиноко стоял возле микрофона высокий складный мужчина, лучезарно улыбающийся всем присутствующим. Оттого ли, что он был совершенно один на этой громадной сцене, оттого ли, что в холодных лучах прожекторов его улыбка единственная источала искреннее тепло, оттого ли, что его мелодичный, ласковый голос совершенно волшебным образом вмиг пресек любой шум или шепот, Минато казался странным, фееричным миражом, будто Учиха видел невообразимый сон. Так немыслимо близко, и, в то же время, так безумно далеко находился Намикадзе. Саске и не заметил, как на пару секунд перестал дышать, как диким, горящим взором всматривался к каждую черточку, каждую морщинку этого по-абсурдному родного человека. Неистово вопил в затуманенной голове вопрос: «Почему ты?! Почему ты?!»… Для Минато не было ничего проще, чем выступать перед публикой. Мужчина даже говорил, что не выступает, а общается со зрительным залом, чувствуя себя, как рыба в воде, полностью в своей стихии. Потому он без лишних сомнений и раздумий согласился на организованное специально научным сообществом Штатов турне по стране с его недавно изданной книгой «Феномены Гражданской войны Соединенных Штатов Америки и их разгадки». Естественно, столь противоречивое, интригующее произведение, создаваемое японским профессором в течение почти семи лет, написанное очень грамотно, со многими невероятно интересными разоблачениями, с восторгом приняли в Штатах. А Намикадзе внутри себя дивился, с довольной усмешкой отмечая, как порой то, что мы считаем лишь своим несерьезным увлечением, которому не предаем должного внимания, может стать нечто большим, выйти за рамки нашего внутреннего мира. И только одного человека мог благодарить мужчина за то, что эта книга вообще увидела свет: ведь без настойчивой, воодушевляющей поддержки Саске Учиха, во времена их тайных отношений, Минато бы ни за что не решился трудиться и дальше над свой юношеской задумкой. После всех страшных событий, после окончательного увольнения из японского университета, Намикадзе покинул родину, переехав в Голландию, где и самозабвенно предался продолжению работы по защите диссертации, в последствие переросшей в целую книгу. И бесперебойно работая над этой рукописью, Намикадзе медленно, постепенно освобождался от отравляющей душу хвори всего пережитого. Выкарабкиваться из мрака бездны было неимоверно тяжко, мучительно долго, однако мужчина преодолел самого себя, избавившись от убивающей боли прошлого. Хоть и образ этого невероятного брюнета неизгладим из памяти Минато, он с отчаянным радостным рвением писал безостановочно свою работу, осознавая, что благодаря ей не забывает ни на секунду черноокого брюнета, тотально сломившего, изменившего его жизнь. Никаких более сожалений и терзаний, лишь душевное освобождение и оттененная печалью отрада.В заботливых руках прекрасный дом Не дрогнет перед натиском зимы, И никогда не воцарится в нем Дыханье смерти, холода и тьмы. О, пусть, когда настанет твой конец, Звучат слова: "Был у меня отец!"
Именно такими проникновенными строками сонета Шекспира, которые в данном контексте звучали страстно патриотически, заканчивал свой монолог Минато. Под бурный возглас нескончаемых оваций мужчина несколько раз кланялся, с его сияющего лица не сходила широкая, преисполненная благодарности, блаженная улыбка. И лишь оказавшись за кулисами, Намикадзе мог дать себе передышку, мог мысленно прийти в себя от такого взрывного восторга и внимания. Да, в столь безумные минуты ему до одури хотелось очутиться в своей уютной, небольшой квартирке в Нидерландах. Его помощница, Алекса, не знающая и толики усталости, оповестила едва отдышавшегося мужчину о скором начале автограф-сессии. Машинально Намикадзе кивнул в ответ, прохрипев от сухости и усталости во рту, что пару минут побудет на улице. Алекса лишь пригрозила, что не более пятнадцати минут дается Минато для собственного антракта. Сухой, знойный воздух Калифорнии, мягкий жаркий ветерок, сияющее лазурное небо – лучшее успокоение взвинченному состоянию. Жизнерадостная благодать весны придавала искомых сил, умиротворяла вечную взбудораженность после каждого выступления. Сделав пару глотков прохладной воды, Минато с наслаждением прикрыл глаза. Нужно настроиться на новый поток всеобщего внимания, разожжённого предстоящими вопросами. Еще стоит сделать короткую разминку руками и запястьями, ведь раздача автографов - еще то испытание… - Подпишите? – раздался вдруг совсем рядом чей-то смутно знакомый, родной голос, из-за чего мужчина внутренне смутился. С плохо скрываемым недовольством, приняв как можно более добродушный вид, Минато повернулся к непрошенному гостю и тут же замер, выронив из рук бутылку с водой. Разом весь напущенный доброжелательный вид сменился безумным изумлением. Глаза расширились от шока так, что слезы навернулись от палящего солнца. Минато безмолвно стоял и смотрел, стоял и не понимал, как здесь очутился Он. Тот, чей взгляд жаркой июльской ночи преследовал каждую ночь. Тот, чья неповторимая улыбка-ухмылка грезилась повсюду. Тот, кто… перевернул весь его скучный, тривиальный мир с ног на голову, раскрасив обжигающими сердце красками. Все такой же, однако что-то едва уловимо изменилось в Саске. Прищур ониксовых глаз не был, как в прежние времена, угрюм и нахален - сейчас скорее лукав и приветлив. Тонкие губы не изгибались в фирменной улыбчивой усмешке -сейчас скорее мягкая улыбка, напоминающая ухмылку. Весь облик не говорил о скрытой враждебности и надменном равнодушии - сейчас скорее спокойная отчужденность с благодушной вежливостью. Все такой же, но другой, абсолютно другой - новый Учиха Саске. - Конечно, подпишу! - и от этой мягкой, с потаенной нежностью теплой улыбки, никогда не виданной никем более, в груди Саске что-то отчаянно защемило, отчего руки слегка задрожали. – Здравствуй, - стоило их рукам при передаче книги соприкоснуться, вдруг с придыханием произнес Намикадзе, - Саске… - взглянув в эти льдисто-голубые глаза, весь ропот тревог исчез, воцарилось лишь безграничное, всепоглощающее доверие. Будто душившие оковы недосказанности, боязни, непонимания, наконец, рухнули сами собой, выпустив спрятанные мраком беспамятства истинные, давно страждущие чувства. Ведь именно это мгновение, в страхе лелеемое ими обоими, осветило тьму бездны, прекратившей навсегда свое существование. - Здравствуй, Минато…- Я скучаю по тебе, скучаю…
У каждого — свой тайный личный мир. Есть в мире этом самый лучший миг. Есть в мире этом самый страшный час, но это все неведомо для нас.**
*Skins **Евгений Евтушенко