Спасительный берег

Когда дверь отворилась, шесть пар глаз одновременно уставились на Ямамото. Под их перекрестным обстрелом тот только улыбнулся и как-то неловко развел руками. - Идиот, - простонал Гокудера, в бессильном отчаянии роняя голову на руки. - Как она? – осведомился Рехей голосом, который догнал бы Ямамото даже с другого конца больницы. Но никто и ухом не повел: все понимали, что переживает сейчас Сасагава-старший… или просто слишком глубоко ушли в собственные переживания. И маленький Ламбо, занятый поисками конфет в вазе, которую сам же опустошил буквально пять минут назад. И Хром, комкавшая в пальцах легкую ткань юбки. И Хибари, с независимым видом застывший у окна. И… - Хорошо. Пальцы Докуро чуть разжались. - Но она меня не послушала, - поспешно (быть может, даже слишком) добавил Ямамото и поднял руку, останавливая вскинувшегося было Гокудеру: - И никого не будет слушать. Ей сейчас нужен покой. Мне кажется, будет лучше, если мы все… - Черта с два! – рявкнул Гокудера, вскакивая. Но он не успел достичь вожделенной двери – Ямамото среагировал мгновенно. В крепкой хватке бейсболиста Гокудера затрепыхался, как пойманная бабочка. - Тише, тише! - Пусти, бейсбольный придурок, - разъяренной кошкой шипел тот. – Иначе, клянусь, тебе не поздоровится! Я должен видеть Десятую! Пусти! Подоспел Рехей, и вдвоем с Ямамото они не без труда скрутили Гокудеру, который отчаянно сопротивлялся и ругался, то и дело переходя с японского на родной итальянский. Рехей восхищенно цокал языком. Ламбо оторвался от вазы, которую безуспешно исследовал уже двадцатый раз, и, приоткрыв рот, следил за побоищем. Хром испуганно дернулась в сторону, когда злой и помятый Гокудера, шумно дыша, плюхнулся рядом с ней на диванчик. Рехей и Ямамото возвышались над ним неумолимыми стражами покоя Десятой. Гокудера перевел мрачный взгляд с одного на другого, зыркнул на сжавшуюся Хром и, то ли успокоившись, то ли вконец обессилев, откинулся на спинку и выжидательно скрестил руки на груди. - Ямамото дело говорит, - авторитетно произнес Рехей. Он даже не успел запыхаться. – Саваде надо отдохнуть! Эти их женские дела так просто не решаются. Тут я бессилен, - честно признался он, - но мы можем позвонить Кёко, уж она точно знает, что делать. - Э-э, не самая лучшая мысль, семпай, - в улыбке Ямамото сквозила едва заметная напряженность. – Хром может посидеть с Тсуной, правда, Хром? – теперь он улыбался очень искренне и подбадривающе, и она, сползшая уже на самый край диванчика, подняла на него взгляд и несмело улыбнулась в ответ. - А она сможет? – Рехей в свою очередь посмотрел на Хром так, будто только что осознал, что она – тоже девочка. – Нет, я ничего такого не хочу сказать, - тут же поправился он, - но Кёко… - Это же ненадолго. К тому же Кёко сейчас наверняка еще в школе или помогает Хару с ее праздником. А Тсуне нужно совсем немного времени. Наверное, она просто в шоке, как и все мы. - Уж лучше б так, - буркнул Гокудера, бросив на Ямамото такой взгляд, точно это он был во всем виноват. Впрочем, гонцов, приносивших плохие вести, не очень-то жаловали во все времена. Ямамото сделал вид, что ничего не заметил, и, наклонившись, протянул руку Хром: - Вставай, я отведу тебя к ней. - Глупые травоядные. Такие торжествующие нотки в этот обычно ровный голос привносила разве что битва… или ее предвкушение. Хибари отвернулся от окна и смотрел теперь прямо на Хранителей – всех, включая Ламбо, который, усердно сопя, медленно, но верно толкал тяжелую вазу к самому краю стола. В уголках тонких губ притаилась улыбка – а любой обитатель Намимори знал, что улыбка Хибари Кёи ничего хорошего не предвещает. Гокудера завелся с пол-оборота: - Ты, бесчувственный… - Она будет драться за своего детеныша, - сообщил Хибари и, чуть помедлив, добавил утвердительно: - До последнего. Гокудера вскочил, а Хибари отступил назад, и в этот самый миг стекло взорвалось вихрем осколков, разом обрубив не начавшийся поединок. Всех ждало куда более увлекательное зрелище. Ибо, когда улеглись осколки и Завеса Тумана, замерцав, растворилась в воздухе, на подоконник спрыгнули двое. Две маленькие фигурки, похожие на мультяшных героев. Одна держала наперевес здоровенную винтовку, а другая… - Где она? – спросил Реборн, и в голосе его звенела сталь. Леон взобрался на шляпу хозяину и прикрыл глаза, явно собираясь вздремнуть после утомительного перелета. Все молчали. - Вы что, все разом языки проглотили? – нетерпеливо сказал Реборн. – Где моя ученица? - Реборн, эй, - окликнул его Колонелло, уже успевший закинуть винтовку за плечо. – Полегче. - Никаких «полегче», - отрезал Реборн. Видно было, что ему стоит больших усилий держать себя в руках. – Кто я ей, нянька? Почему, стоит мне только на секунду спустить с нее глаз, как она попадает в больницу, да еще и собирается официально заявить, что отказывается от поста босса Вонголы?! Такими вещами не шутят! Где она? Ламбо, оглушенный взрывом, безжизненно обвис на руках у Хром. Хибари прислонился к дальней стене со своим обычным «я-не-с-ними» видом, но глаза его неотрывно следили за происходящим. Время от времени он поднимал руку с платком к щеке: осколок задел на излете. Ямамото и Рехей обменялись взглядами, словно заключали некий молчаливый уговор. Но прежде, чем кто-либо успел произнести хоть слово, Гокудера выступил вперед. - Она в отдельной палате, Реборн-сан, к ней никого не пускают, - сказал он, отважно встречая взгляд совсем не младенческих черных глаз. – Только Ямамото прошел, да и то потому, что она сама попросила. Врачи сказали, ей нужен полный покой, и она не ранена, Реборн-сан, она только… - Гокудера запнулся, словно пытаясь найти подходящее слово, - беременна. Повисло молчание. Колонелло смотрел на Гокудеру в упор и размеренно моргал. Хром машинально гладила Ламбо по его безумной прическе, словно это могло помочь ему прийти в себя. Рехей переминался с ноги на ногу, как бегун, застоявшийся на старте. - Кто? – неожиданно спокойно спросил Реборн. Гокудера смешался. - П-простите?.. Реборн едва слышно вздохнул и снял Леона со шляпы. - Если это ты, - он направил Леона, неспешно преображающегося в пистолет, на Гокудеру, и глаза того расширились, - или ты, - пистолет качнулся, указав на Ямамото, - или он, - Реборн небрежно повел плечом, показывая, что речь идет о Хибари, - или… Мукуро, - Хром вздрогнула и крепче прижала к себе Ламбо, - словом, если это кто-то из вас… выбирайте. Либо пулю в лоб, здесь и сейчас. Никакого ребенка. И Савада Тсунакичи станет Десятым боссом Вонголы, хочет она того или нет. Либо она станет боссом, но ей разрешат оставить ребенка. Разумеется, вы должны будете жениться на ней. И… конечно, об этом нужно говорить с Девятым, но вам будет положен определенный процент от доходов Вонголы. Сверх того, что вы получите как Хранитель, - Колонелло присвистнул, но Реборн даже не обернулся. – Моему слову быть. Итак? В наступившей тишине громом отдался шепот Хром: - Мукуро-сама бы никогда… Ямамото рассмеялся, открыто и заразительно: - Малыш, ты думаешь, кто-то из нас способен на такое? Реборн улыбнулся одними губами: - То, что думаю лично я, не имеет значения. Кстати, я все еще жду ответа. - Реборн-сан, я не… это же Десятая!.. - Нет, Кёко бы… да я сам бы себя не простил! - Ребо-о-о-рн… я убью тебя. - Это не ко мне, малыш. - А если не к вам, - зловеще спросил Реборн, и тень от шляпы упала ему на лицо, скрыв глаза, - что же вы, Хранители своего босса, недосмотрели? А? Если бы это был не подросток со спермотоксикозом, а хладнокровный, решительный, ловкий убийца? Мы бы сейчас хоронили не только Вонголу, но и Тсуну. Как вам такая перспектива? Хром зажала ладонью рот. - Не говорите так, Реборн-сан! – растерянно взмолился Гокудера. - А может быть… - Реборн выдержал паузу, останавливая на каждом такой взгляд, что понурился даже неунывающий Рехей, - может быть, ты что-то знаешь? Покажись нам, я совсем тебя не вижу. Хранители недоуменно переглянулись. - Мне известно не больше вашего, Реборн-сан. Но я знаю, что Тсуна-чан никому не хотела бы причинить вреда, тем более своей семье. И я хотел бы… если можно… вы позволите мне с ней поговорить? Сообразив, откуда идет звук, Ямамото и Рехей расступились. Из-за большого грустного фикуса, отлученного от диванчика на несколько шагов, выглядывал маленький грустный Десятый босс семьи Шимон – Козато Энма. *** Адельхайд не любила, когда он уходил один. Никто не умел нарываться на неприятности так, как он. Но Энма все равно уходил. Отчасти из подросткового упрямства, отчасти потому, что ничто в мире не могло сравниться с тихим спокойствием этих одиноких прогулок. Когда он шел по зеленым улицам Намимори, смотря больше себе под ноги, чем в лица прохожим, или сидел на берегу реки, бездумно наблюдая за тем, как играет на вечно несущихся волнах закат, или поднимался на холм к храму, вслушиваясь в нежный перезвон колокольчиков – он начинал понимать, за что можно любить этот мир. И за что, может быть, кто-нибудь когда-нибудь полюбит его. До тех пор, пока не натыкался на очередную группку задир. Но в этот день ему повезло. Может быть, потому, что обидчики ждали его в школе, а он ушел оттуда после первого же урока, когда понял, что Тсуна не придет. На это можно было бы надеяться, если бы пришли хотя бы ее Хранители, но их не было: ни шумного Гокудеры, ни веселого отважного Ямамото… даже глава школьного Дисциплинарного комитета исчез куда-то. Тогда Энма понял, что у Вонголы в этот день какие-то дела. А еще – что никакая наука ему сегодня в голову не полезет. Ноги сами понесли его к единственному во всей Намимори парку, и, бездумно загребая дорожную пыль носками ботинок, Энма задумался о Тсуне. Кто же мог знать, что потомком Джотто окажется девчонка? Нет, не так – девочка. И такая… удивительная. Совсем не похожая на Адельхайд. Хранительница Льда семьи Шимон была защитницей – Тсуну хотелось защищать. Адельхайд в бою была безжалостной, Тсуна – милосердной. Для Адельхайд полем боя был весь мир, свою природную нежность и заботливость она считала слабостью и позволяла себе проявлять ее только перед близкими – членами семьи Шимон. Тсуна жила в мире, который согревала и смягчала своим внутренним теплом и лаской, и даже самый мрачный из ее Хранителей, нелюдимый Хибари Кёя, казалось, не мог противиться этой силе. «Любовь, что движет солнце и светила…» Когда-то давно, еще в самом начале их истории, когда они только планировали нападение на Вонголу, Джули – да нет, конечно же, Деймон Спейд – сказал, что новая наследница Вонголы слаба. Что она всего лишь девчонка. Что она не знает законов, по которым живет этот мир, и не хочет их принимать. И если единый крепкий кулак семьи Шимон ударит по Вонголе, то Вонгола рассыплется, как карточный домик, потому что ничто, кроме легендарных Колец и давно забытых долгов, не держит ее Хранителей вместе. Он бесстыдно лгал им. И теперь, оглядываясь назад, Энма видел: никаких шансов против Вонголы у них не было. Все их преимущество состояло в эффекте неожиданности и Спейде, который оказался союзником не менее опасным, чем противником. Но он побежден, и никогда больше его ложь не отравит ничьих ушей, а узы дружбы, когда-то связавшие Вонголу и Шимон, восстановлены спустя десять поколений. Приходя в храм, Энма всегда благодарил двух духов: Джотто Вонголу за то, что дал им встретиться, и Козарта Шимона, своего предка – за то, что не дал им уничтожить друг друга. Он не мог представить себе мир без Тсуны. И когда мимо него промчалась машина «скорой помощи», вой сирены которой заглушил отчаянный вопль изнутри «Десятая!!!», Энма в первую секунду даже не понял, что произошло. Во вторую – мгновенно представил себе худшее. В третью и последующие, сам не зная, как это произошло, он уже несся следом за машиной, спотыкаясь о камни, корни, плиты и даже, кажется, собственные ноги, но каким-то чудом ухитряясь не падать. Машина завернула за угол и на всех парах рванула к горделиво возвышавшемуся над разноцветными крышами зданию Центральной больницы. Только когда Энма увидел, как она въезжает в больничные ворота, камень – один из камней – свалился с его души. И сам Энма немедленно последовал за ним. Теперь, стоя перед дверью, по другую сторону которой находилась Тсуна, он прикоснулся к оставленному тем падением ушибу – лед, который приложила медсестра в приемном покое, не дал синяку расплыться на пол-лица, но все равно было больно. Боль немного отрезвила его. Конечно, в обычном состоянии он никогда бы не осмелился подобраться так близко к ее Хранителям. Не заговорил бы с ее учителем-Аркобалено. И уж точно не отважился бы сам просить о том, чтобы ему разрешили с ней поговорить. Но обстоятельства сложились в его пользу. Как ты можешь так думать, сердито сказал он себе, вспоминая, чем те же самые обстоятельства обернулись для Тсуны. Вздохнул. Еще раз потрогал синяк. И положил мгновенно взмокшую ладонь на ручку двери. - Привет, Энма-кун. Вот уж не думала, что ты придешь. Пожалуй, если бы не стойка с капельницей, да кровать, да решетка на окне, эту комнату можно было бы принять за обыкновенную, жилую. «Чего не сделают деньги», - такова была первая мысль, что пронеслась в голове Энмы, пока он осматривал маленькую палату со светло-бежевыми стенами, ажурные занавески, цветы на окне и простенький, но красивый пейзаж в рамке на стене. Тсуна лежала в кровати, укрытая безупречно белым одеялом. Ее непокорные темные волосы окружали голову на подушке усеченным подобием львиной гривы. Тсуна смотрела прямо на него. Энма кашлянул. - Привет, Тсуна-чан, - пробормотал он, против воли отводя глаза. – Разве тебе медсестра не сказала, что я иду? Тсуна рассмеялась, но смех вышел у нее невеселым, и она быстро оборвала его. - Конечно, сказала. Я не про то. Я вообще не думала, что ты придешь. Как ты узнал? «Ты все знаешь?» - так прозвучал этот вопрос для Энмы, и он растерянно забегал глазами по сторонам, пытаясь придумать, на что бы сменить тему. - У тебя такая красивая палата… - А, да, - Тсуна огляделась. – Знаешь, когда в приемную врывается этакая банда – кто с битой, кто с тонфа, у кого вообще динамит из куртки сыплется – и все они начинают на разные лады орать «Спасите ее, доктор!!!», тут даже денег никаких не нужно. Сразу понимают: пациентка особенная. Энма не удержался – засмеялся, и Тсуна присоединилась к нему, но снова умолкла так же быстро, как и раньше. - Иди сюда, Энма-кун, - сказала она, указывая на жесткий больничный табурет (принесенный шустрой медсестрой) рядом с собственной кроватью. – Поговорим немножко. «Поговорим?..» Он вспомнил все сразу: и сухие, четкие инструкции Реборна, и отрывистые фразы Гокудеры, и дружеские толчки и улыбку Ямамото. Никогда прежде Энма не чувствовал себя настолько в центре внимания – за исключением, быть может, Церемонии Наследования. Но тогда семья была за ним, и все они были уверены в своей правоте. А теперь он остался один, и на него одного возложили задачу, которая оказалась не под силу ни одному из могущественных Хранителей Вонголы. И винить некого – сам вызвался. Энма послушно опустился на табурет и, разглядывая бледную руку Тсуны со змеящейся по ней трубочкой капельницы, задумался, с чего ему лучше начать. Пальцы такие хрупкие, тонкие… и ногти обкусаны, почти как у него, но выглядят аккуратнее – девочка же, ухаживает, делает что-то… но все равно что-то не так. Что-то необычное есть в этой руке. И что… У Энмы враз пересохло во рту, когда он понял. Тсуна молчала – должно быть, ждала, когда он заговорит. Должно быть, знала. - Тсуна-чан, - язык с трудом ворочался, выталкивая изо рта тяжелые, неподъемные слова, - где твое кольцо Вонголы? Она откликнулась с величайшей готовностью: - Я отдала его Гокудере-куну. Или, может быть, Ямамото. Не помню точно. Больше всего на свете в тот момент Энме хотелось вскочить с неудобного табурета и убежать – прочь, на реку, в парк, во вчерашний день. Не слышать, не знать, не думать. Не сидеть у постели беременной наследницы Вонголы и не говорить никому – ей так уж точно – не нужные слова. Не видеть, как дает трещину гордый корабль величайшей семьи в истории. Но Тсуна отчего-то молчала. Ждала его слов. Все они ждали его слов. И слова эти, какими бы трудными, горькими, невозможными они не казались, должны были быть сказаны. Так вышло, что – им. - Зачем… зачем ты это сделала? - Разве ты не слышал? – в ее голосе прозвенела сталь, совсем как у Реборна, и она жестко прибавила: - Я собираюсь официально отказаться от всех претензий на должность босса Вонголы. Не выдержав этой пытки, Энма вскинул голову, и лицо Тсуны внезапно оказалось близко-близко – ближе только в бою. Должно быть, она сама придвинулась к нему – хотела, чтобы он видел ее глаза. В ее теплых карих глазах вспыхивали золотые искорки решимости, и в глубине зрачков – Энма ясно увидел это – зарождалось необъятное, всепоглощающее, готовое уничтожить все на своем пути Небесное Пламя. Энма смотрел, как завороженный. Что на земле могло сравниться с этой силой? Как можно было даже подумать о том, чтобы сразиться с ней?.. - … слышишь? Скажи им всем, - шептал в его ушах ее голос, - что я не остановлюсь ни перед чем, что я уничтожу любого из них, кто посмеет войти ко мне, что больше никогда никто из них не увидит меня и не услышит обо мне, потому что мы имеем право на достойную жизнь, и Вонголе никогда не сломить меня, и они никогда, никогда не узнают всей правды, потому что я! так! хочу! Он так и не понял, в какой момент гулкий голос Пламени Неба обернулся биением сердца испуганной девчонки, когда в обворожительном шепоте прорезались едва сдерживаемые рыдания, когда золотистые вспышки потонули в беспредельно-черном отчаянии… а может быть, ничего этого и не было, просто он в какой-то момент перевел взгляд чуть ниже и увидел на ее щеках засохшие дорожки слез. И волшебство кончилось. Уткнувшись лицом в подушку, Тсуна плакала глухо, навзрыд, безупречное одеяло сбилось, простыня перекосилась, и где-то в круговерти белого и каштанового Энма новым своим зрением разглядел знакомый и по-прежнему теплый металлический блеск. Она сунула его под подушку в последний момент. Так и не смогла с ним расстаться. От жалости и нежности у Энмы зашлось сердце. Не совсем сознавая, что делает, он протянул руку и дотронулся до вздрагивающего белого плеча – сначала осторожно, боясь спугнуть, потом смелее. Он думал о лжи Деймона Спейда, давно мертвого, и о том, что этой лжи ни в коем случае нельзя стать правдой. О тех, кто с нетерпением ждал его слов в коридоре, и о той единственной силе, которая могла собрать их воедино. Об ошибках и промахах, от которых не застрахован никто. И о небе, которому нельзя без земли. - Я всегда буду с тобой, Тсуна-чан. Что бы ты ни решила. Она вслепую нащупала кольцо под подушкой и стиснула его в кулаке.