"Я рад, что ты есть"

Естественно, каждый из нас знает о запретности любви в определенных случаях. Нельзя, запрещено, и все такое… Но, Господи, а почему бы не плюнуть на всю эту ерунду и просто наслаждаться жизнью, которой не так много отмеряно, а? Она и так всего одна, а если срок ее у тебя урезан до предела, то поневоле начинаешь ценить ее больше, чем обычно. Мы, конечно, зачастую не обращаем на это внимания, но, увы, самый страшный вариант – когда тебе всего шестнадцать, а ты знаешь, что в лучшем случае едва-едва доживешь до тридцати. И то – если ну очень сильно повезет. Пока что Аллену очень везло, он был везунчиком и в самом деле. Пациент диспансера, молодой мальчишка с сияющей улыбкой был наполовину сумасшедшим раковым больным. Метастазы к тому времени пошли по всему телу, и мальчонка просто умирал, медленно угасал на глазах врачей. Но нежные серые глаза смотрели все с той же радостной искрой и так же ласково и сочувствующе, а приветливая улыбка играла на бледных губах. Вообще, сам мальчик был очень интересный. Особенно своими бледностью, седыми волосами и странной рукой. Бледность и худоба были последствиями болезни, сколько бы мальчик ни ел, он никогда не поправлялся. Болезнь начисто сжигала все ресурсы. Странная рука была непонятной аномалией, из-за которой кожа потемнела и покрылась коростой, после чего мать бросила ребенка и сдала в детский дом. А оттуда его забрал странный бродячий музыкант. В том месте не придавали особого значения тому, кто заберет проблемного ребенка, мальчик ушел вместе с Маной Уолкером. К сожалению, юноша не знал ни имени, ни фамилии своей, ни даже дня рождения, поэтому его записали как Аллена Уолкера, рожденного двадцать пятого декабря. Также было неизвестно, когда начала прогрессировать его болезнь, когда она вообще появилась. Но факт оставался фактом. На тот момент, когда мальчика нашли на могиле приемного отца, он был абсолютно сед и бредил о странных железных силуэтах. В ту же ночь, когда его увели с того места, он снова прибежал на могилу и железным гвоздем вырезал себе на лице пентаграмму, перевернутую вниз, и росчерк внизу, напоминавший молнию. Наутро же, когда его спросили, какого демона он это сотворил, юноша сказал, что это проклятие Маны, чтобы Аллен не забывал о своем долге и всегда шел вперед. Тогда же его и определили в психушку. Однако вскоре вышло так, что результаты тестов показали, что юноша абсолютно здоров в психическом плане, единственное что его нельзя слишком волновать, иначе он теряет любое представление об окружающем мире. И тогда же у него обнаружили первую метастазу в руке. Определить, где же первоисточник, оказалось невозможно. Так мальчик оказался в горном диспансере, где мирно доживал свой век. Главврач Комуи Ли разрешал Аллену многое, ибо ребенок фактически умирал на его глазах. Его сестра Линали была в похожей ситуации, но у нее была надежда, даже если учесть, что девушка уже полгода передвигалась исключительно в коляске, ступить на ноги для нее было настоящим испытанием. Милая китаянка часто разговаривала с юношей, пыталась даже подружить его с одним из пациентов, японцем Юу Кандой, в прошлом – великолепным мечником, оказавшемся в горной больнице из-за проблем с гормональным фоном, из-за чего его тело регенерировало так, что только диву даваться, но при этом организм изнашивался куда быстрее. И у Лины, и у Юу были шансы на выздоровление, и они даже уже выздоравливали, в то время как Уолкер сидел на скамейке перед входом и наслаждался каждой порцией воздуха, которая могла стать для него последней. В отличие от Комуи, который пытался приободрить мальчишку, тот знал, сколько ему отмеряно. Куда меньше, чем десять лет. — Скорее, скорее, в операционную! Да шевелитесь вы! Голос Сенешаля Комуи вырвал седовласого из печальных размышлений и заставил поспешить к операционной, куда уже вкатывали кого-то. Возле створчатых дверей уже были Линали и Канда. — Что тут произошло? — удивленно спросил Ал. — Новенького привезли, ранение в глаз, шальная пуля зацепила, — с тревогой ответила Ли, теребя небольшой платочек из тонкой ткани. Девушка все еще пользовалась коляской, хотя передвигалась уже вполне нормально и без посторонней помощи. — Комуи вытащит парнишку, уверен, — вставил и свое слово заносчивый мечник. Он тоже скоро должен будет выписываться. – Будет тебе, мелкий, компания. — Я Аллен, — уже привычно напомнил мальчик. — Я так и запомнил, Мояши, — ухмыльнулся брюнет. — Мальчики, хоть тут бы совесть поимели! – шикнула на них китаянка. — Имели мы эту совесть… — вздохнул Юу, повергая девушку в краску. В таких перепалках прошло часов шесть, причем троица нечасто повторялась. Интерес к новенькому был велик, но не мог заглушить естественные потребности, поэтому компания спустилась в столовую и там чинно отобедала. Когда же они вернулись к операционной, то оказалось, что новенького уже увезли в палату реанимации. Погрустнев, они разошлись. Прошла неделя, прежде чем новенький смог покинуть свою палату и выйти на улицу. И первым, что он выдал, было: — Господи, как же здесь хорошо! — Я рад, что тебе нравится, — тихий спокойный голос произвел эффект разорвавшейся бомбы. — А? Кто здесь? – удивленно замотал головой пациент. Недоумение юноши вызвало тихий смех у невидимого собеседника. — Повернись направо и пройди к дереву, — посоветовал голос. Парнишка пожал плечами и последовал совету. — И я все равно тебя не вижу, — жалобно сказал он. — А теперь приподними голову, — и снова тихий мелодичный смех. И теперь только новичок увидел невысокого подростка с веселой улыбкой, сидевшего на нижней ветке, скрытой листьями. Странное дело, мальчик был абсолютно сед, да и рука его, пусть даже укутанная в бинты, казалась чем-то нездешним. — Привет, — лучезарно улыбнулся рыжий юноша. — Привет. Тебе уже лучше, как я погляжу, — чуть наклонил серебристую голову парнишка. – Я Аллен. — А я Лави. Да уж, получше, чем было. А кто меня сюда привез? И где я вообще?! – спросил юноша. — Приятно познакомиться, — кивнул Уолкер. – Ты сейчас в диспансере для поправки здоровья, привез тебя сюда твой дедушка, Книжник. — Дедушка… Старик мне не дедушка, а Учитель… — поморщился юноша, тихо вздохнув. — Но это неважно! — Расскажи о себе, — попросил Аллен, внимательно глядя большими серебристыми глазами, казалось, в самую душу. Что-то было в этом мальчике, что заставляло верить ему. Словно смотришь в глаза Вечности. – А я пока что покажу тебе территорию нашей больницы. И мальчишка слушал и рассказывал сам, а Лави с удивлением рассматривал самого парнишку. Такой странный, какой-то слишком хрупкий, чистый, невозможный мальчишка. И глаза… такие спокойные, знающие… Аллен казался совсем маленьким и беззащитным, и в тот же момент в нем чувствовалась редкая сила воли. Странный юноша. — Аллен, а почему ты тут оказался? – спросил у мальчика Лави, когда они вернулись в главное здание. Парнишка вздрогнул и грустно улыбнулся. — Потому что я болен. Потому я тут. Уже лет пять, наверное… — Чем же ты таким болен-то? – удивленно вскинул брови рыжий парень, недоумевающее глядя на мальчика, говорящего об этом с такой кроткой и до невозможности милой улыбкой. — Я псих, — ушел от разговора юноша, и Лави знал, что это лишь часть правды. Но пытать мальчика ему не хотелось. Если он захочет, то расскажет сам. После этого они расстались, расходясь каждый в свою палату. Утро встретило Лави в состоянии легкого шока от шума, которым была наполнена больница. Выйдя из своей палаты, такой же белой, как и все в этом диковинном месте, он увидел, что все бегут куда-то переполошенные и нервные. И Младший Книгочей не был бы собой, если бы не захотел выяснить правду. Он так и поступил, спокойно проследовав за всеми. Его ждала полностью разрушенная палата и чхающий Аллен в ней. — Уолкер, как это произошло? – допытывался какой-то блондин с двоеточиями на лбу у сонного и замерзшего больного. — Я не знаю. Просто стена обвалилась. Во сне… я не знаю, я не знаю! – было видно, что сам седовласый находится почти на грани истерики. — Оставьте моего подопечного в покое! – а вот и Сенешаль пришел, расталкивая персонал. – Какое право вы имеете допрашивать больного?! — Говард Линк, уполномоченный Центром По Наблюдению. А теперь, мистер Ли, вам хочется спрашивать, какое право я имею допрашивать мальчишку? – с издевкой ответил «уполномоченный», показывая свое удостоверение. — Да будь вы хоть представителем и главой Центра, права не имеете! Ребенок тяжело болен, ему нельзя находиться здесь! Плюс ко всему, если вы не в курсе, ему противопоказано любое давление на психику. У мальчика синдром множественной личности, — процедил сквозь зубы Комуи, буквально выдергивая дрожащего ребенка из лап этого непонятного проверяющего. – Или вам напомнить, чем чревато диссоциативное расстройство и что больные им не подлежат судебным искам и так далее? «Двоеточие», как окрестил его про себя Лави, поджал губы и фыркнул, удаляясь. Комуи же подхватил надсадно закашлявшего мальчишку на руки и понес куда-то вглубь больницы, раздраженно встряхивая головой и ворча что-то про себя из мыслей о таких «проверяющих, которые заставляют больных чихать и кашлять». Естественно, что Лави не смог остаться в стороне и ужом рванул за китайцем. Он остановился у двери и замер, прислушиваясь к разговору. — Аллен, ты как себя чувствуешь? – в голосе Сенешаля было слышно неслабое беспокойство. — Все в порядке, Смотритель, — голос же мальчика был бодрым и веселым, но слишком неестественным. — А как твоя рука? — Болит немного, но не так, как в начале, похоже, что лекарство действует. — Да как сказать, малыш… — Что-то не так? – в то время как в голосе Комуи появились замешательство и вина, голос мальчика оставался таким же ровным и мягким. — Лекарство дало очень неожиданный результат. На время клетки приостановили свое развитие, но, боюсь, нужно ждать худшего. Мы уже разрабатываем новое лекарство. Скоро твои клетки выработают иммунитет к теперешнему снадобью. Увы, пока мы не найдем основной источник, полосовать тебя – только вред приносить. Но если мы его не найдем, ты понимаешь, какие будут последствия? – тревожный тон совсем не понравился Лави. — Конечно. Слишком спокойно, рыжику даже показалось, что седовласый сейчас улыбнулся. Он смирился. И это уже было страшно, страшнее, чем все остальное. — Как ты можешь быть таким равнодушным и спокойным?! — Я просто знаю это. — Странный ты мальчишка, я не перестаю тебе удивляться… — Комуи, не стоит, все будет хорошо! – веселый, бодрый голос вселял надежду. — Ладно, мальчик мой, я тебе верю… Сейчас ты пока поживешь вместе с нашим новеньким, Лави. Это довольно милый молодой человек, вы подружитесь! — Мы знакомы уже, — в голосе Аллена послышались теплые нотки. — О, это даже хорошо! Вот, выпей для иммунитета и иди. И не забудь забрать вещи. Думаю, Лави покажет тебе свою палату. — До свидания, Сенешаль. Дверь аккуратно приоткрылась, выпуская наружу хрупкую фигурку, похожую на призрака в белой рубашке и белых штанах. Тонкие запястья, такие хрупкие, придерживают створку двери. Красивый, невесомый, нежный… Лави даже не пытался задумываться о природе своих чувств к парнишке. Просто нравится, хоть убейте. И это просто необъяснимо. Впрочем, Лави всегда любил все таинственное и необъяснимое, а тут мальчик был абсолютной загадкой. — Ну что, провести тебя? На улице все равно дождь, — улыбнулся Лави, глядя веселым зеленым глазом на своего нового сожителя. — Да, пожалуй, — полурассеянная улыбка, легкий скользящий взгляд… Сейчас Лави и в самом деле поверил, что мальчик сошел с ума. Слишком уж нездешним был вид юноши. Но когда чуть загрубевшая и загорелая рука Книгочея коснулась тонкого запястья, вся странность Аллена мгновенно улетучилась, он снова стал обыкновенным мальчиком, просто слишком уставшим и несколько измотанным болезнью. Какой – рыжик пока не догадывался, но спрашивать седовласого подростка предпочел бы без посторонних глаз. Когда они перенесли вещи, Аллен сел на кровать возле окна и стал задумчиво смотреть вдаль сквозь струи дождя, сунув в уши тоненькие наушники, но даже они не блокировали полностью мощные аккорды, бившиеся в венах-проводах. Лави же безуспешно пытался сосредоточиться на книге, но все равно хрупкая, ломкая фигурка приковывала взгляд, заставляя снова и снова перечитывать один и тот же абзац раз за разом. Уолкер был слишком похож на сломавшуюся куклу или потерявшегося котенка, чтобы игнорировать его присутствие или хотя бы не обращать внимания. Поэтому рыжик краем глаза наблюдал за парнишкой, едва заметно, поверх книги. Ничего особенного вроде бы в нем и нет, но абсолютно седые волосы… тонкие черты лица… худощавый… невесомый… снова нездешний и неощутимый. — Аллен, можешь ответить на один вопрос? – почти неслышно спросил Лави, даже не надеясь, что его услышат. Но нет, парнишка вытащил наушники из ушей и обернулся к рыжику, внимательно на него глядя пронзительными серыми глазами, казалось, светящимися в темноте ровным белым светом. Рыжий юноша едва не задохнулся от такого, но вовремя сумел себя одернуть, чтобы не превратиться в соляной столб под таким пронзительным ясным взглядом. — Аллен, что с тобой случилось? – выдохнул Лави, неотрывно глядя в серебряные глаза. — Я болен, — ответил юноша так же, как отвечал до этого. — Чем ты болен, что для тебя нужны особые лекарства? – продолжал его собеседник. Серебристые глаза мгновенно опустились, чуть потухая. — Рак, — тихий, почти неслышный шепот. «Приговор…» — мелькнула мысль у рыжика, но он тут же подавил в себе эту мысль. — Сколько тебе осталось? – такой же тихий, серьезный шепот. — Комуи сказала, что лет десять при хорошем раскладе. Он хороший человек и взял к себе сироту, пытается вылечить… — Значит, десять лет… Немало. — Жизнь не вернешь. Да я и не смогу жить с такой болезнью. — Но Ли ищет лекарство. — От чего? Он и сам не знает, где очаг болезни. — Что-нибудь придумаем. Лекарство найдется, — Лави и сам уже не понимал, как оказался напротив Аллена и сидел на его кровати. Он лишь осторожно протянул вперед руку, касаясь мягких пушистых волос, а затем просто обнимая парнишку и чувствуя, как тот обнимает его в ответ, утыкаясь носом в плечо и тихо вздыхая. Так они просидели и вечер, и всю ночь, и все это время рыжик упорно пытался понять, что творится у него внутри, когда он чувствует тепло мальчика. Так приятно, просто оторваться невозможно, и в ту же секунду невероятно странно. Как и сам Аллен. Он просто невероятен, ибо сама вероятность его возникновения равна нулю. Ученик Книгочея прекрасно осознавал, что это неправильно, что вообще-то ему девушки нравятся, а не парни, что и сам мальчик, проведший почти всю свою жизнь здесь, на грани смерти, заглянувший ей в глаза, что это окажется невзаимно, что им нельзя любить: мальчик смертник, а он Историк; что… он передумал много всего, но самым здравым было то, что он просто не хочет отпускать юношу из объятий. Болезнь под именем «Аллен Уолкер» решила вступить в силу. И больной теперь был болен безнадежно. Сам же источник болезни мирно дремал в объятиях рыжика, даже не подозревая о том, какая буря эмоций разбушевалась внутри его нового друга. День не принес желанного облегчения для Лави, но он решил, что самым правильным будет не трогать мальчика и не рассказывать ему о своей странной мании в отношении седовласого. Тем более для верных выводов ему нужно было время и больше информации о своем таинственном друге. А если он узнает слишком много об объекте своей болезни, то сможет легко излечиться от таинственного недуга, постепенно начавшего заражать каждую клеточку сознания, слишком заинтересовавшегося чужеродным объектом и не заметившего, как этот объект начал постепенно отравлять доверчивого наблюдателя. Лави даже думал, что подросток специально так сделал, впрыснул сильный яд, пока тот спал, а теперь он медленно умирает, отыскивая антидот. Всю неделю своего пребывания в больнице Младший Историк наблюдал за сребровласым юношей. Он был в замешательстве. В который раз мальчик ставил юного Историка в глубокое недоумение, не давая возможности сделать какие-либо выводы для себя. И чем больше он знал, тем сильнее осознавал, что влюбляется в приговоренного мальчика. И тем сильнее разгоралось в нем желание помочь парню. Вот только порой реальность была слишком неумолима. Эта ночь была не лучше предыдущих. Снова лил дождь, ставший уже привычным и родным. За последнее Аллен стал еще меньше, почти невесомее и хрупче, словно истончаясь и превращаясь в призрака. Белая рубашка висела на тонких острых плечах, широкие штаны приходилось подвязывать ремнем, в котором были пробиты все новые и новые дырочки. Он и раньше не особенно отличался формами, а теперь вконец походил на беглеца концлагеря. Комуи сутками пропадал в своей лаборатории, отыскивая новое лекарство. Временами мальчику становилось лучше, временами он не мог встать с кровати, но его улыбка оставалась такой же мягкой и ласковой, хотя и несколько грустной, а глаза так же кротко и тепло смотрели на мир, даже если парнишка был бледен и корчился от боли. И Лави всегда старался быть рядом во время таких приступов, отвлекал мальчика от его ощущений, рассказывал все, что знал... — Спасибо... — однажды прошептал Аллен, снова отходя от приступа. — Не за что, — улыбнулся Лави, маскируя за улыбкой тревогу. — Есть... Я рад, что ты есть, — тихо добавил мальчик. — А ты когда-нибудь целовался? — внезапно спросил рыжик, внимательно глядя на друга. Блондин непонимающе сморгнул. — Нет. — Если хочешь, я научу тебя немного. Только если ты хочешь, — с дрожью в голосе предложил Младший Книгочей. Мальчик же, чуть помедлив, кивнул, заставив сердце своего друга пропустить пару ударов, а затем забиться с неистовой силой. Облизнув пересохшие губы, юноша пересел к седовласому на кровать и заглянул в серые омуты. В них плескались интерес и ожидание. То, что мальчишка напряжен, ощущалось даже в воздухе. — Расслабься хоть немного, — посоветовал Лави, стараясь, чтобы голос не дрожал. Подросток пододвинулся ближе, мелко подрагивая и тихо-тихо дыша. Рыжику показалось на мгновение, что звук его бьющегося сердца эхом отражается от стен и слышно во всей больнице. Парень взял мальчишку за подбородок, чуть приподнимая седую голову и заставляя чуть приоткрыть рот, а затем осторожно прикоснулся к губам мальчика. И самообладание покинуло рыжика. Он мгновенно притянул к себе свою жертву, одной рукой крепко перехватывая его за запястье, а второй обнимая за талию. Больной мальчик не сопротивлялся, поначалу даже не отвечал, обескураженный неожиданным напором, а затем, неожиданно даже для Лави, начал отвечать на поцелуй, старательно и неумело повторяя движения языка своего змея-искусителя. Постепенно седовласый начал входить во вкус и экспериментировать, заставляя иголочки удовольствия и удивления разползтись по телу Младшего Книгочея. Тот же продолжал свой натиск, забравшись под свободную рубашку и поглаживая тонкое хрупкое тело, выступающие кости, обтянутые алебастрово-белой кожей, массируя напряженные мышцы, чтобы мальчик хоть немного расслабился. И с удовольствием чувствовал, как теплый шелк становился податливей, а к мальчишеской хрупкости добавилась мягкая гибкость, податливость и даже покорность. Приоткрыв уцелевший глаз, юноша сквозь ресницы рассматривал чуть серьезное и в то же время удовлетворенное лицо Аллена, такое невинное и нежное, что, казалось, оно должно бы принадлежать девушке, а не юноше. Почти невесомое и жаркое тепло распалявшегося умелой лаской тела, еще невинное и нетронутое создание — это заставляло не всегда деликатного и осторожного Лави терпеть уже ощутимые реакции собственного тела на весьма близкое присутствие причины заражения, самой болезни, которая уже захватила столько в теле рыжика, что каждая клеточка рвалась на части от стремления к основному объекту заражения. Лави медленно и глубоко целовал юношу, планомерно лишая воли и желания к сопротивлению, а широкая ладонь жадно скользила под рубашкой с нетерпением человека, нашедшего воду в пустыне. Хотя в свое время юноша и планировал нечто подобное, но все же не так и не собирался воплощать всерьез эту затею. Сейчас же его желание сбывалось, да так, что и лучшего желать глупо, мальчик сам не отказывался от ласки, отвечая с лихорадочным, почти безумным и невыносимым отчаянием, словно пытаясь выпить досуха жар рыжика. Минуты неслись со скоростью света и в тот же миг превращались в часы и дни, сердце опережало секунды, грозясь выбить грудную клетку и сломать позвоночник своим бешеным ритмом. Изящный, почти ломкий подросток словно пытался прижаться к Книгочею, выгибаясь и прижимаясь грудью, когда тот уложил парнишку на кровать и снова залез рукой по широкую свободную рубашку, второй все так же сжимая запястье мальчика, где на следующий день останутся широкие синяки от его пальцев, до судороги вцепившихся в бледную кожу. На такой синяки особенно хорошо видны. Но это сейчас слабо волновало опьяневшего от близости юношу, отключившегося от мира настолько, что все за пределами пары метров перестало для него существовать. Серебрянные волосы на белой подушке, полупрозрачная кожа с видными синеватыми и зеленоватыми прожилками под ней, сползший до предплечья рукав кофты с исколотыми лекарствами венами и синюшными точками проколов с багровыми кровоподтеками вокруг, виднеющаяся сквозь мягкую ткань изломанная болезнью фигурка, худой, изможденный, крохотный и хрупкий, словно китайский фарфор... И два великолепных алмаза с голубыми переливами. Он видел их блеск даже сквозь полупрозрачные серебристые ресницы, подрагивающие от волнения. Такие ждущие, почти умоляющие... Кто бы смог отказать? Лави не смог. Он буквально лег сверху, не особенно нежничая и вдавливая мальчика в кровать. В бедра несколько больновато уткнулись выступающие кости, зато в тот же момент седой парнишка ощутил, как в его собственные бедра уткнулась уже весьма ощутимая сквозь больничные штаны эрекция молодого человека. Впрочем, как раз больничная одежда и была чересчур свободной, чтобы вместо прикрытия бесстыдно демонстрировать естественные реакции тела. А Лави, почувствовавший этой самой реакцией податливо-горячую кожу даже сквозь два слоя одежды, вконец сходил с ума. Горячие сухие губы блуждали по шее и плечам, обжигая горьким дыханием и поцелуями-уколами и награждая бледную кожу укусами, мгновенно краснеющими и пекущими. А мальчик, замерший под более старшим и опытным парнем, упорно пытался выровнять сбивающееся дыхание и задушить в себе ответное желание. Несмотря ни на что, он все еще боролся с собой, даже зная, что каждая его клеточка тела завывает от удовольствия, когда длинные пальцы медленно касаются одного из сосков, а затем сжимают и перекатывают уже твердые, горячие горошины. Тело абсолютно отказывалось слушать мозг, а мозг, осознав, что его просто игнорируют, отключился. И тогда Лави, к тому времени терзавший губами плечи и шею мальчика, а руками поглаживавший живот, услышал первый стон, тихий и неуловимый, волнующий, дрожащий, мальчик боялся того, что будет дальше. — Аллен, если ты не хочешь, всегда можно все прекратить, — прошептал Лави, внутренне сжимаясь в пружину. В ответ на это малыш лишь испуганно замотал головой и облизнул пересохшие губы. — Нет, пожалуйста! Еще... — тихий стон, сильная дрожь неконтролируемого тела, и мальчик подался ближе к Историку, пытаясь усилить контакт с телом друга. Тот же приступил к более масштабной атаке на тело своей жертвы, стягивая широкие штаны с Аллена и двумя пальцами массируя плотное колечко мышц. По телу седовласого бродили стаи мурашек, заставляя его дрожать, как в лихорадке. Парнишка кусал губы в попытке сдерживаться и не стонать от острых ощущений горячих губ, целующих худой впалый живот, тонких полупрохладных пальцев, смазанных мазью от ран из аптечки в тумбочке, собственных реакций, слишком бурных и первобытных. Через пару минут мальчик выгнулся дугой, тихо всхлипнув, когда тугое колечко проткнули сразу два пальца, а сам рыжик глухо застонал, чувствуя, как плотные неподатливые мышцы обхватили пальцы, блокируя любое движение. Пульсация крови давила и мешала, заставляя Младшего кусать губы и сдерживать себя от необдуманных поступков. Медленная попытка двинуть пальцами, и мышцы слабо, но поддались, а сам мальчик слабо всхлипнул, словно сдаваясь. И Книгочей все смелее скользил внутри подростка, медленно разрабатывая тугие мышцы. А потом мальчик резко выгнулся под ним, хватая губами воздух и беззвучно закричав, а сам рыжик довольно усмехнулся, снова нажимая на простату сквозь мышцы и мягко массируя комок мышц и нервов, заставив мальчика метаться под ним и сильнее сгибать ноги в коленях, поджать даже пальцы на ногах. Когда вслед ко второму добавился еще и третий, англичанин лишь протяжно застонал, поневоле насаживаясь на длинные пальцы дрожащего от возбуждения Книгочея. Сделав пару не особенно сильных движений, Лави вытащил пальцы под недовольный стон мальчика. Лежащий на белых простынях Аллен казался чем-то нереальным и ненастоящим, просто невероятно захватывающим, особенно в своей белой больничной рубашке, которую рыжик успел уже давным давно расстегнуть и даже оставить пару багровых засосов на груди, похожих на метки на молочно-белой нежной коже. Великолепный, красивый... У Лави просто срывало крышу, когда он вновь смотрел на это чудо. Высвободившись из штанов, он на секунду ощутил невероятное облегчение, но стоило ему лишь положить руки на тонкую талию и на секунду глянуть на Уолкера, как в паху снова отозвалось мучительной болью. Он медленно направил головку в покрасневшее колечко мышц, мягко нажимая на него и пытаясь войти, ощущая напряжение каждой клеточкой. Один несильный толчок, размазавший капельку смазки по тугим мышцам, — и головка уже там, обхваченная со всех сторон пульсирующей горячей плотью. Дав мальчишке время привыкнуть к этому, Историк осторожно начал двигаться дальше, перевитый венами ствол влажно скользил по дрожащей поверхности, заставляя подростка изгибаться и постанывать, когда набухшая головка с силой упиралась в предстательную железу, и тогда по телу жертвы проходили волны мурашек. Рыжик и сам тихо постанывал, облизывая губы и постепенно набирая темп. Каждое движение приносило такое удовольствие, какого парень не получал от девушек. То ли дело было в том, что его член двигался в жуткой, почти болезненной тесноте, то ли в том, что это был мальчишка, то ли от того, что это был конкретно седовласый. Аллен глухо и протяжно стонал, когда массивный орган вколачивался в податливое тело, подчинившееся напору главенствующего. Сильные пальцы крепко держали мальчонку за талию и бедра, оставляя красные следы, грозившие к утру стать синяками. Извивающийся под Лави мальчик заставлял того все сильнее ускорять темп, до конца вбиваясь вглубь, до неистовых стонов возбужденного партнера, доведенного до крайности действиями подчиняющего. Наконец, по тонкому юношескому телу прошла оргазменная дрожь, перемазавшая грудь и живот юноши белесой жидкостью, а сам Младший Книгочей, почувствовав, как сжались вокруг члена мышцы, сильно вздрагивая, следом излился в податливое нежное нутро любовника. Еще пара ленивых толчков, словно закрепляющих позиции, и рыжик вышел из англичанина, удовлетворенно дыша. Внутри разливались усталость, истома и нежность к этому нежному чуду, лежащему с закрытыми глазами и обессиленному после первого в жизни оргазма. Такой маленький и хрупкий... На какое-то мгновение парень даже испугался, что мог раздавить эту бабочку, сломать что-то, но сребровласый оказался куда более крепким, чем кажется на первый взгляд. Осторожно вытерев юношу полотенцем, висевшим на спинке кровати, Лави нежно поцеловал уже спящего мальчика и лег рядом, обнимая парнишку и бережно прижимая к себе, поверх медленно остывающих тел накинув простынь. Комната погрузилась в объятия Морфея... Проснулся Аллен засветло. В комнате еще было довольно темно, напротив стояла заправленная кровать Историка, едва смятая. Уолкер испытал смутное разочарование по этому поводу, ему нравилось смотреть на спящего юношу, когда первые рассветные лучи озаряют искрящиеся рыжие волосы и превращают бледную кожу в мерцающую медь. Тогда красавец Книгочей становился похож на языческого бога огня и удовольствий. Но сегодня божество отсутствовало по неведомым причинам. Постепенно Ал все лучше воспринимал мир и начинал осознавать, что на его талии весьма по-хозяйски покоится чья-то рука. А стоило парню пошевелиться, как глухая боль ниже спины незамедлительно откликнулась на невольное движение. И то, что англичанин поначалу принял за сон, ясной картинкой всплыло перед мозгом, заставляя парнишку отчаянно краснеть. А когда полусонный рыжик сильнее прижался к подростку, крепче его обнимая, впавший в анабиоз мальчик замер, словно кролик, почуявший удава. А Лави, почувствовавший тепло подросткового тела, громко заурчал, потершись щекой о плечо Ала. — Как себя чувствуешь? — тихо спросил рыжик, зная, что седовласый уже проснулся. — Нормально, — выдохнул тот, прислушавшись к своим ощущениям. — Разве что двигаться будет больновато... Лави улыбнулся, в который раз поражаясь этой наивной чистоте, и нежно поцеловал мальчишку. К счастью, процедуры для Ала начинались сегодня позже, поэтому к их началу оба успели привести себя в порядок. К тому времени Аллен вполне смог передвигаться относительно нормально. В то время, как Ривер помогал Аллену с процедурами, Комуи вызвал к себе Лави. — Ты уже почти здоров. — Сенешаль Ли, я бы хотел остаться еще на некоторое время. Мои медицинские знания как Историка могли бы пригодиться здесь. Плюс химические. Они могли б помочь найти вакцины... — Достаточно, — прервал пламенную речь Ли. — Я бы и сам предложил тебе такой вариант, но твой Учитель хочет забрать тебя для выполнения прямых обязанностей. Я даже послал запрос в Штаб Ордена Историков, что ты мне позарез нужен... Они лишь пришлют другого, более опытного представителя. Надеюсь, он поможет в ситуации Аллена. Болезнь вырабатывает иммунитет, не знаю, сколько он еще протянет. Более сильное давать опасно, организм слишком ослаблен. Косуи снял очки и устало потер переносицу. Сейчас это был не дурашливый оптимист, а взрослый серьезный мужчина. Под темно-синими глазами залегла глубокая тень синяков после частого недосыпа. Возле уголков губ у вроде бы молодого ученого четче проступили мелкие морщинки. Молодой, уставший, но еще полный стремления помочь ученый. — Когда мне выезжать? — тихо спросил рыжик, опуская взгляд в пол. — Сегодня вечером. Ты еще успеешь попрощаться с Алленом, — так же тихо откликнулся Ли, не глядя на поникшего юношу. Тот кивнул и вышел, бредя к общей комнате. — Лави? — вопрос-утверждение тихим мелодичным голосом. Рыжик присел рядом с Алом и погладил того по серебристым мягким волосам. — Что-то случилось? — серьезно спросил мальчик, приподнимаясь. — Тебя отзывают? Парень медленно кивнул, и из уцелевшего глаза по щеке скатилась слезинка. — Сегодня вечером мне нужно уехать... — тихий, надломленный голос, охрипший и дрожащий. Он просто не мог даже физически смотреть на мальчишку. Едва слышный вздох — и мягкие бережные руки осторожно обняли рыжика, а затылка коснулось теплое дыхание. — Ты ведь будешь меня навещать? — наивный, детский вопрос, глухой болью отдавшийся в солнечном сплетении. — Как только смогу, мальчик мой... На закате от диспасера в горах отъехал небольшой автомобиль, увозя с собой рыжего одноглазого парнишку, с тоской смотревшего на поблескивающие в закатном свете окна, пока машина не скрылась за поворотом. И все это время за удаляющейся темной точкой следила пара серебристых глаз из одного из слепых красных окон... С тех пор, как уехал Лави, Аллен стал куда более задумчивым и серьезным, все чаще уходил в лес и долго блуждал по полянам и опушкам. А после снова возвращался к своему платану и садился на толстую ветку с блокнотом в руках и ручкой, быстро что-то строча ровным почерком с завитушками и периодически болезненно морщась, словно вспоминая какие-то детали. И зачастую рядом с ним сидела Лина, но даже ей он не разрешал читать то, что выводила тонкая худая рука на бумаге. — Через некоторое время узнаешь, — улыбался мальчик бескровными, почти белыми губами. И девушка отступала на некоторе время. Вот только времени оставалось все меньше и меньше. Был погожий осенний денек, начало октября. После жаркого лета прохлада была целительна, особенно для чахоточных больных. Недавний дождь еще сиял на траве и листьях искрами огней. Аллен с самого утра сидел на своей ветке, исписывая мелким бисерным почерком большие страницы. Линали же устроилась на лавочке неподалеку, пощелкивая спицами и вывязывая пушистый оранжевый шарф. Периодически она поглядывала на мальчика и неоднократно отмечала, что парнишка стал более бледным и худым. Но все равно, появившийся в серебряных глазах огонек, зажженный рыжиком, упрямо и неукротимо горел ровным светом. Хотя порой это пугало девушку, но любовь есть любовь, какой бы странной она ни казалась окружающим. Аллен же, как всегда, погрузился в свой мир и писал, писал, писал, пока перед глазами не появились черные точки, и он не почувствовал, как ветка медленно выскальзывает из-под него. Уже падая, он, как сквозь вату, услышал истеричный вскрик Линали, зовущей брата на помощь... Прошло не более месяца с тех пор, как Лави покинул это место, но все сильно поменялось в маленьком уголке лесной тиши. Это юный Историк отметил сразу. Было не слышно смеха, а люди походили на белесые тени, беззвучно передвигающиеся по коридорам и смотрящие на рыжика с каким-то непонятным сочувствием. Но Младший Книгочей не особенно обращал на это внимание. Он уже трижды оббежал больницу в поисках англичанина, но все никак не мог отыскать мальчика. Отчаявшись уже его найти, он на секунду воспылал надеждой, увидев Линали, но та посмотрела на него так виновато, что у парня возникло слишком нехорошее предчувствие. — Лина, где Ал? Что с ним? Он жив? — сразу бросился он к девушке. — Да, он жив... Сейчас в реанимации. Лави, ему хуже... — было видно, что девушка едва-едва держится, чтобы не разрыдаться. — Все будет хорошо, я найду лекарство, слышишь? — тихим твердым голосом произнес Лави, мелко подрагивая. — Обязательно, — он кивнул своим мыслям и направился к палатам реанимации, хотя посторонних туда не пускали. — Не для него, — тихо прошептала девушка, с тоской глянув вслед рыжику. Как ни странно, Лави разрешили доступ к больному, и он ужаснулся, увидев мальчика. Это был уже почти не человек, а изможденный худой скелет, обтянутый кожей и кое-где сильными мышцами. Единственное, что до сих пор напоминало о том Аллене, — шрам-татуировка, яркие серебряные глаза и теплая ласковая улыбка. Это все еще оставался Аллен, тот самый, его любимый и нежный мальчик. Хотя времени у них был совсем мало, и многое осталось несказанным, они смогли подарить друг другу хотя бы надежду на то, что у их истории будет счастливый конец. — Лави... Я рад, что ты есть, — улыбнулся мальчик на прощарие, когда старик Историк пришел за своим Учеником. — И я рад, что ты есть, мальчик мой, — улыбнулся в ответ юноша и вышел из палаты. Вернулся он лишь через два месяца, повзрослевший, обветренный, загорелый, более взрослый. На мир смотрели два ярко-зеленых глаза, лишь второй, ранее скрытый под повязкой, был более темным по оттенку. Сдержанный красивый сильный мужчина. Уже не парень, которого видели месяц назад, и лишь взгляд, прямой и твердый, и в то же время мягкий и ненавязчивый, говорил о том, что Лави оставался собой. И он вновь пытался отыскать своего седовласого подростка среди переплетений белых коридоров. И вновь, как в дурном дежавю, навстречу ему попалась Лина, похожая на сомнамбулу. — Линали... — начал было Лави и тут же осекся, когда девушка медленно подошла и обняла юношу. — Нет больше Аллена, — донеслось до слуха Книгочея, заставив сердце споткнуться и больно удариться о грудную клетку. — Он не мог.. Где он? Он не мог меня бросить! — голос парня сорвался на крик. — Мог, не мог иначе, Кролик. С метастазой в сердце дольше трех дней не живут, а он почти два месяца продержался, — откликнулся холодный голос, который принадлежал высокому японцу с длинными черными волосами. Юу, как подсказала память Историку. — Где он? — твердо спросил Младший, и лишь глаза словно полупрозрачным льдом поддернулись. Мечник лишь махнул, давая знак следовать за ним, и быстро пошел по коридорам. Не отстававший от японца Книжник впал в странное состояние оцепенения, в которое впадают от сильной внутренней боли, это защитная реакция организма, при которой на время отключаются все ощущения, и мир воспринимается абсолютно индифферентно. И нет-нет, но Канда кидал настороженные взгляды на вконец впавшего в анабиоз юношу. Тот выглядел так же твердо и непоколебимо, но все же в зеленых глазах, так и магнитивших взгляд, читались боль и растерянность, словно юноша потерял свой путь, блуждает в темноте. Но мечник пообещал, что покажет ему Мояши, так что надо было держать свое слово. Они вошли в церковь как раз во время богослужения, уже под конец его, и сели в самом конце, чтобы не привлекать внимания. Точнее, внимание привлекал бы сам мечник, весьма недоверчиво и порой презрительно относившийся к подобным мероприятиям. Однако Лави словно торопился, искал глазами гроб или хоть урну с прахом, которая бы сказала, что случилось с мальчиком. Он знал, что, по традиции, умерших в диспансере кремировали. — Сейчас я тебя проведу к нему, успокойся, — раздался возле уха теплый шепот, с казанный уверенным твердым тоном, невольно подчиняя Книжника и заставляя расслабиться. Он успел даже задремать, пока служба закончилась, когда Юу дернул его за локоть и кивнул куда-то в сторону. Еще слабо соображающий рыжик сразу встал и последовал за японцем, потирая глаза и периодически зевая. Что уж поделать, он тоже не особо любил все эти глупости. Брюнет бесшумной тенью скользил за колоннами, снова куда-то ведя рыжика, и вот скользнул в неприметную дверку. Пожав плечами, Младший Книгочей скользнул следом за ним и тут же узнал красивый больничный двор, а также платан, на котором так любил сидеть сребровласый юноша. — Он там. Кивок точеной головы в сторону платана, и тут же японец растворился, как призрак, оставляя Книгочея наедине со своим лихорадочно бьющимся сердцем. На негнущихся на ногах тот подошел к платану и увидел под ним небольшой деревянный крест, на котором висела красная лента, завязанная в аккуратный бантик. Та самая красная лента, которую Лави часто видел в руках мальчика, когда тот думал, что его никто не видит, и доставал из маленькой корочки вещи, напоминавшие ему о внешнем мире. Красные концы чуть подрагивали на ветру, а старинное дерево шумело над головой парня, что-то рассказывая ветру и своему ребенку, лежащему у его корней. Небольшая, аккуратная могилка, присыпанная песком, к ней была тонкая тропинка из белых камешков, напоминавших морскую гальку, белой змейкой поблескивающая в высокой, густой, еще зеленой траве. На земляном холмике лежали свежие тюльпаны и хризантемы, выращенный рукой Линали в ее комнате, и на них медленно облетали красные листья-лапки. Неизвестно, сколько же точно простоял Лави на этой могилке, вспоминая каждую черту мальчика, воссоздавая ее в памяти, но был уже кроваво-красный закат, окрасивший холодное небо льдистыми разводами. Похолодевший ветер трепал парня по волосам и развивал за спиной парня коричневый плащ, напомнивший крылья диковинной птицы. Очнулся же парень от того, что подошедшая Лина потянула его за руку, зовя куда-то. Скорее всего, в здание, ибо по вечерам в гора было холодно даже летом. Но Лави не различал слов девушки, оставаясь безучастным. — Лави… Я… Аллен просил кое-что передать тебе. Этой простой фразы хватило, чтобы рыжик поднял голову и выжидающе посмотрел на девушку, словно зверь, которому напомнили о родном доме и пообещали погулять среди родных степей. Он настороженно приподнялся, не отрывая взгляда от китаянки и глядя с такой болью и жаждой, что у брюнетки сердце екнуло. Но она, собрав всю свою волю в кулак, вновь потянула парня за собой, и тот безвольно подчинился, потянувшись вслед за девушкой. И та привела его в бывшую комнату Ала и самого Книгочея. Кровать седовласого была привычно заправлена, пушистое лоскутное одеяло аккуратно повешено на спинку стула, на тумбочке стоит пара ароматических свечей с запахом корицы, лаванды и ванили. Лавандовая была зажжена, уже половина ее прогорела, и тонкий запах цветов витал в полупрозрачном воздухе, разбавленном привкусом горьких кленовых листьев и сырой земли, пропитанной дождевой водой, холодной и горькой, как слезы. Открыв тумбочку, парень увидел ту самую коробочку. Простая жестяная коробка из-под конфет, не особо большая, раскрашенная в разные цвета, обклееная цветной бумагой и лоскутками ткани. И на одной из бумажек было выведено красивым острым с завитушками почерком "For Lavi". Рука Аллена даже тогда в момент написания не дрогнула, хотя надпись казалась полустершейся и полупрозрачной. Лина уже давно ушла, оставив юношу с воспоминаниями о любимом мальчике. И Лави даже не заметил, что девушка покинула его. Он осторожно переставил коробочку на кровать и сел рядом с ней. Длинные шершавые пальцы скользнули по поверхности и подняли крышку, перекладывая ее на одеяло. Внутри этой коробочки лежало много раз мелочи, показавшейся бы простому наблюдателю просто ерундой, которая ничего не значит, но для Аллена она была целым миром. В небольшой коробке из-под наушников лежали шестнадцать блестящих каштановых орехов, ровно столько, сколько лет было парню. Далее шли обрывки ткани, кое-как сшитые между собой в причудливый узор. Зеленая лента для волос. Белые перчатки, тоненькие, аккуратные, кристально чистые. Несколько ароматических свечей, ароматические масла для массажа и лечения, благовония, которые, впрочем, при рыжике никогда не зажигались. Засушенные цветы, покрытые лаком. Поздравительные открытки от друзей, когда-то живших, как и он, в стенах диспансера. Несколько рисунков, детских, корявых и неумелых. Серебристый кулон в виде многоконечной звезды. Какие-то детали от непонятного механизма. И на самом дне лежал большой блокнот с переплетом из черной кожи. На первых его страницах было написано небольшое послание. "Лави, когда мы расставались в первый раз, уже тогда я знал, что не проживу долго, но я попросил Комуи не говорить тебе ничего, чтобы тебе было легче. Да, возможно, это было неправильно и эгоистично, но тогда, да и сейчас мне это кажется самым разумным и простым решением. В нашу вторую встречу ты выглядел совсем взрослым, мне даже на мгновение показалось, что ты уже не ты. Лишь взгляд остался таким же. Такой же прямой и сильный. Пообещай, что не прекратишь идти вперед и проживещь эту жизнь за меня. А я обещаю, что в следующей жизни обязательно отыщу тебя. И мы наконец-то сможем быть вместе. Прости меня за все. И спасибо, что ты был в моей жизни... Аллен" На бумагу упала горькая тяжелая капля, и Лави поторопился вытереть слезы хотя бы рукавом. В этом блокноте были дневник мальчика, его наблюдения за другими, описания природы, мнение о людях и небольшие рассказы о другом мире, полном неведомого. И в этом мире Аллен был жив. И Лави был рядом. Младший Книгочей только и мог, что сидеть и читать эти бесхитростные рассказы, роняя на кровать горькие тяжелые слезы утраты. Покинул он диспансер на рассвете, уходя пешком в туманную даль, за полупрозрачный осенний воздух и унося с собой небольшую жестяную коробочку с разной дребеденью. Юноша был почти спокоен. Прокравшись к могиле любимого, он преклонил колени перед деревянным крестом и тихо прошептал: — Аллен, ты мне пообещал. Пожалуйста, сдержи свое обещание, а я... Я обязательно тебя дождусь, сколько бы времени ни понадобилось. И на мгновение ему показалось, что в шелесте платана он услышал мягкий тихий смех и едва слышное "Обещаю"...