Отель Кооператор

Эй, детка, я как никогда сегодня раскован Как водители заводят моторы, Точно так же ты заводишь меня. Послушай, в этом клубе слишком людно и тесно, но недалеко тут есть одно место Куда я увезу тебя. В клубе слишком темно и тесно. Кальянный дым поднимается к потолку, создавая таинственно-завораживающий эффект. Толпа одним большим кричащим пятном давит на виски, улюлюкая и подпевая приглушенному голосу Юры. Это последняя их песня на сегодня, и Женя чувствует мурашки, бегущие по спине, когда друг-который-не-просто-друг с придыханием произносит «эй, детка», облизывая искусанные губы и самоуверенно прищуривая глаза. Фанатки из первого ряда так и норовят коснуться его, дотронуться до небрежно застегнутой рубашки, до ловких пальцев, перебирающих струны гитары, а Жене приходится сдерживать свою ревность, жгучую и снедающую изнутри. Вот та смазливая брюнетка, развязная и бесцеремонная, слишком откровенно тянет к нему руки, а он, вроде как, и не против. На припеве что-то в его голове вдруг оглушительно щелкает, и он чуть ли не делает шаг вперед, прикусив губу и зажав струну гитары между пальцами, но многозначительный взгляд Андрея останавливает его. Еще немного. Чертов концерт скоро кончится. Нельзя давать фанатам ни малейшего повода. Пальцы сбиваются со струн, спутанные волосы падают на лицо, и Женя молит всех богов, чтобы никто не заметил его томно-мутных взглядов, которые он то и дело бросает на Юру, кажется, наслаждающегося собой и вниманием к себе. Женя ненавидит ревновать. Женя любит Юру. Женя хочет прекратить все это. «Послушай, такси у клуба нас уж заждалось…» Он не выдерживает. Почти срывается с места, резко дергается, заставляя струны противно скрипнуть. Что-то хлопает, лопается, разбивается на кусочки, ломается и ударяет. Что-то в его отравленном играющей на губах Юры самоуверенной улыбкой. Тот слишком ослеплен любовью толпы, музыкой, рваными придыханиями в конце каждой строки, чтобы заметить Женю. Когда он чувствует чужой язык на своей шее, чувствует мурашки, чувствует горячее дыхание на коже, он улыбается еще шире, словно так и должно было быть. Рука соскальзывает со струн, Юра больно сжимает локоть Жени, словно спрашивая, что, черт возьми, тот творит. — Можно я тебя поцелую? Четыре слова. Полупредложение-полухрип, полутребование-полумольба, полустрасть-полунеловкость, и увеличившийся пульс музыканта был ответом на вопрос. Проигрыш-антракт, только никаких кулис нет, и вот они стоят непозволительно близко друг к другу, неотвязно смотрят друг другу в глаза, а толпа оглушающе ревет, сходя с ума. Поцелуй-от-уголка-губ, поцелуй-что-же-ты-медлишь, перерастающий в страсть, которую допускать нельзя. Здесь. Кто-то улюлюкает, кто-то восторженно выкрикивает их имена, кто-то не может вымолвить и слова от напряженно-недоверчивого изумления. Они по-настоящему целуются. Целуются, как в последний раз, первый-последний раз, опьяненные друг другом и духотой клуба, задыхаясь от сизого дыма, забивавшегося в рот. Бешеный стук сердец неравномерно срывает ритм песни, а проигрыш медленно-но-верно кончается, но Юре не до «чикс», которых он должен везти в отель, он заботится только о том, чтобы умопомрачительный поцелуй не прерывался, сжимает руку Жени в своей и позволяет себе терзать его губы, сдавленно выдыхая от болезненных укусов. Запах табака, аромат духов, душность близости, эйфория от того, что они делают. Жарко, страстно, больно, опьяняюще дерзко и обворожительно захватывающе. Как никогда за всю их чертову жизнь. Чертовы взгляды, чертово обжигающее дыхание. Черт-черт-черт. Они разрывают жгучий поцелуй, когда заканчивается музыка, а люди начинают кричать еще громче. Только тогда легкий румянец покрывает их щеки, но они не разнимают рук. — Спасибо! Раз-два-три-четыре. Они вместе прыгают прямо в расступившуюся толпу, во весь голос кричат, чтобы их пропустили, а разъяренно-восторженные фанаты так и норовят нечаянно убить их, окончательно обезумев. Несколько секунд отчаянной борьбы, грозящей каждому болезненными синяками по всему телу, и вот они уже, запыхавшиеся, совершенно сошедшие с ума, исступленно задыхаются свежим воздухом. Юра не успевает опомниться, не успевает отдышаться, не успевает успокоить сердце и сознание, как вдруг холод болезненно отдается в грубо прижатых к стене лопатках, а обкусанные губы снова накрывают чужие. Так яростно, так болезненно любовно, так ярко и живо, так, как могут целоваться только они. Какие могут быть здравые мысли, когда руки Жени так требовательно прижимают его к стене? Какая может быть благоразумность, когда Юра с какой-то вовсе не присущей ему яростью отвечает на поцелуй, пытаясь вырваться из недообъятий? В ту секунду, когда в легких совсем не остается кислорода, Женька чуть отстраняется, а Юра едва слышно шепчет «в отель, сейчас же», и с полуслова все становится кристально ясно. Руки потеют, когда кто-то из них пытается набрать или хотя бы вспомнить номер первого пришедшего в голову такси, они изнемогают от жгучего жара внутри и обжигающего холода, кусающего кожу. Уже не остается сил на то, чтобы шутить про то, как все похоже на сюжет той самой песни. Никогда еще ожидание не было таким томительным, но уровень самого крепкого алкоголя в крови просто не может упасть, потому что они целуются снова, дрожащим голосом назвав уставшему голосу в трубке улицу… Послушай, такси у клуба нас уж заждалось: Бирюзовый такой Дэу Ланос, Нас с тобой увезет. — В отель "Кооператор", — невнятно бормочет Женя, садясь на обитое черной кожей сиденье, до боли впиваясь ногтями в предплечье Юры, дыша ему на ухо и обжигая его каким-то совершенно неразборчивым шепотом. — Любите Валентина Стрыкало? — понимающе хмыкает таксист. Никто не отвечает ему, поэтому мужчина просто трогается с места в сторону отеля. Руки-губы-шея-ключицы чувствуются только на полувздохе, и они неслышно молятся, чтобы таксист не услышал сдавленных стонов. Юра будто бы случайно касается рукой колена-или-чуть-выше Жени, все так же непривычно самодовольно улыбаясь, тут же чувствуя болезненно сжавшие его руку пальцы. Сдерживаться больше нельзя, все становится тягуче-медленным и одновременно обжигающе бьющим по всем органам чувств сразу, мучительно тянет где-то внизу живота. Нужно только немного подождать. Совсем немного. И когда от мелкой дрожи во всем теле хочется наплевать на все и… такси с резким визгом останавливается прямо перед парадной "Кооператора". Пульс под 180, тяжелое, прерывистое дыхание. Юра облизывает чуть обветренные губы, впиваясь ногтями в ладони. Придыхание в голосе не скроешь уже ничем. Они выходят из такси, пытаясь успокоить бешеный стук сердец. Отель. Нужно успокоиться. Черт, как же жарко. На них смотрят странно, но, кажется, не узнают. Невыносимо жарко. Сколько-можно-облизывать-свои-чертовы-губы, думает каждый. В воспаленном сознании пульсирует лишь одно слово «скорее», а язык заплетается. Отель Кооператор Недорог и приятен И нам с тобою хватит На скромный полулюкс. — П-полулюкс, на всю ночь, — улыбнувшись уголком рта, произносит Женя. Их одаривают презрительным взглядом. Плевать. Дрожащая рука хватает ключ, кидает деньги на стол. Замедлять шаги бесполезно. На самой высокой и хриплой ноте все тело мучительно просит только одного, подчиняя себе разум и сердце, готовое вот-вот вылететь из груди. Они снова держатся за руки. Лифт. Не здесь, нет, не здесь. Напряжение растет с каждой секундой. Юра, кажется, до крови прикусывает губу. Плевать. Дрожащей рукой, сжимающей ключ, словно спасательную соломинку, сложно попасть в замочную скважину, и вот теперь поворот ключа кажется райской музыкой. Они не помнят, кто из них первым зашел в комнату, они не помнят, о чем говорили. Юра помнит только это свое «в душ, сейчас». Этакая запоздалая пьяная ирония. «Мы могли бы работать пожарными, никто ведь не сможет раздеться быстрее нас». Вода холодная, обжигающе ледяная, сколько бы Юра не крутил ручку крана. Они уже продрогли до костей, и Женя успевает заметить только то, как очаровательно смотрятся мурашки на его теле. Пытаясь согреться, они прижимаются ближе друг к другу, тяжело дыша и пытаясь успокоить дрожь — то ли от холода, то ли от чего-то еще. С каждой секундой, что они целуются, вода становится на градус теплее. Она все еще слишком холодная, но это больше не мешает. Теперь Юра толкает Женю к стене, целуя выступающие ключицы. Это похоже на борьбу. Кто победит сейчас, тот и будет править балом. Женя царапает его спину ногтями и все ждет, когда сможет перехватить инициативу. Стоны становятся откровеннее, страсть — все более сильной; наконец, Юра пытается вздохнуть, ведь воздуха катастрофически не хватает, и тогда Женя перехватывает его руки, высвобождается, полушепчет-полуутверждает «позволь», понимая это «блять, да» с полувзгляда. Легкий смешок, а потом все меркнет перед этим ослепительным жгучим желанием. Именно сейчас. Это напоминает какой-то отчаянно откровенный клип. Холодные капли, стекающие по спине, припухшие алые губы и такие яркие, запоминающиеся сорванные стоны, смешанные с шумом воды. Мокрые волосы, хлещущие по лицу с каждым новым движением, отчаянные попытки вдохнуть хоть немного воздуха, дрожащие ресницы и полуоткрытые глаза. Руки на запотевшем пластике душевой кабинки, быстрый, рваный и прерывистый темп, такой, какой они оба любят. Резко, до упора. Сильно и жарко, жгуче, пламенно и так, как не может быть ни с кем другим. Вода прохладная, но им все равно безумно жарко. Опьяняюще, наполняюще, бесконечно прекрасно, пронзая молниями и разжигая искры под куполом воды. Что-то переключается, и теперь на них льется обжигающе горячая вода, застилая глаза, но никто не обращает на это внимания. Существуют только они. Друг для друга. Отдаваясь без остатка. Бесконечно и отчаянно. Жарко. Женя чувствует, что на пределе. Он прижимается к Юре как можно ближе, двигаясь до упора, ловя сладкие стоны, краем сознания, замутненного ядом страсти, что-то понимает, и стоит ему только дотронуться до него, как особенно громкий и откровенный стон оглушает его, а руки чувствуют словно электрический разряд, прошивший Юру насквозь. — Скрипящие, блять… кровати… — обессиленно чертыхается тот, и в голове Жени все сливается в одну ослепительно-белую пелену, яркое марево застилает глаза… а потом буря успокаивается, насытившись последним «мать твою, Юра». Вода снова становится прохладной, и душевая кабинка будто бы «оттаивает». — Я люблю тебя, но ты мудак, потому что это вообще нечестно было. — Я же не жалуюсь, — смеется в ответ Женя, вновь целуя Юру в обветренные губы, совсем легко и невесомо, пока вода продолжает стекать по разгоряченной коже.