То, о чем они молчат

Киду кажется, что его тело стремительно меняется. Вернее - не кажется. Мальчик растет и превращается в юношу, мягкость линий сменяется тонким изяществом, напоминающим остро отточенный клинок. Эффектные жесты получаются сами собой, а взгляды из-под ресниц - испытанный метод выразить презрение - начинают вызывать у людей обратную реакцию. От улыбки Смерти Младшего уже не шарахаются, а пытаются улыбнуться в ответ: вот чего-чего, а обаяния юноше не занимать. Кид смотрит в зеркало и себя не узнает. То, что он видит в зеркальной глади, становится для него достаточным объяснением происходящих в его жизни странностей. Причиной того, о чем он никому не рассказывает. Наверное, вслед за телом меняется душа. Там, где был холод, рождается тепло, жар живого сердца. Сын Шинигами просто слишком очеловечился. И это - причина, по которой он надавливает рукой на заговоренное стекло и легко ныряет в прозрачный мрак, словно в толщу воды. Где-то в момент, когда зазеркалье заливает зрачки, впереди мелькает бело-черная тень, и Кид легко спрыгивает с края рамы вниз, приземляясь на ноги рядом с существом, свернувшимся среди тяжелых драпировок. Огромное количество черной ткани застилает бесконечное зазеркалье. Блестящая и матовая, мягкая и жесткая, ломающаяся на складках, плотная и прозрачная, как дым, ткань загромождает все вокруг, превращая пространство в подобие гнезда. Хаотический клубок полотна, в центре которого, свернувшись, лежит что-то смутно знакомое. Вернее, Киду-то это существо знакомо отлично, тогда как кто-то еще вряд ли имел сомнительную честь узреть Шинигами в одном из его обликов. Насколько истинном, вот в чем вопрос? Но это тело хотя бы осязаемо, в отличие от почти бесплотной проекции в реальном мире. От приземления Кида ткань взметывается черной волной. Юноша садится рядом с отцом, проводит по пульсирующей коже ладонью и произносит: - Я пришел. Шинигами разворачивается, перемещаясь медленно, так медленно, что за это время - Кид точно знает - мог бы перекусить шею гостю уже четырежды. Медленно расправляются когтистые лапы, из-под массы ткани выскальзывает один из многочисленных хвостов, и существо, словно сотканное из мрака, обнажает в оскале частокол клыков - длинных, сантиметров в пятнадцать каждый, похожих на иглы. - Я думал, ты уже не явишься. - безмолвная, но оглушаюшая речь обрушивается на Кида, погребая его разум под своей вибрирующей тяжестью. Это похоже на... на объятия с этим гигантским созданием, на то, как оно заполнит все воспринимаемое кожей пространство - на то, что будет чуть позже. Кид прикрывает глаза, стараясь не бояться. Общение с зубастым, безглазым телепатом, обладающим при этом силой, превосходящей все возможные представления о ней - не самое безопасное мероприятие в чьей-либо жизни, пусть даже это существо - твой отец. Особенно если речь идет о... скажем так, несвойственном кровным родственникам взаимодействии. И то, что этот монстр утратил большую часть своих сил за прожитые бесконечно долгие века, особо ситуацию не меняет. С мазохистским удовольствием Кид напоминает себе о том, что один-единственный удар сочащегося ядом когтя растущей из спинного хребта дополнительной конечности может погрузить сознание юноши в делириум, из которого выбраться уже не удастся. Взялся нарушать все правила, так помни хотя бы, с кем имеешь дело. Киду и странно, и приятно осознавать, что его жизнь и удовольствие всецело во власти отца, который даже непонятно какие чувства к своему отпрыску испытывает. Однако это, без сомнения, добавляет происходящему особенной остроты, горчащей на губах, прокатывающейся слабым электричеством по телу и разрешающейся плотным клубком нетерпеливого жара где-то внизу живота. Если бы не безумный, страшный риск, это все не имело бы смысла и стало бы простым извращением. Но сейчас для Кида предстоящее ему - нечто на грани высокого искусства наслаждаться и болью, и собственной паникой. Это то, чего Смерти Младшему не хватает, словно воздуха. - Как же я мог нарушить обещание, - смеется юноша, и голос его дрожит от бушующего внутри шторма эмоций. Кид даже не пытается скрывать свое волнение: Шинигами это нравится, очень нравится. Ровно настолько, что он обхватывает плечи сына когтями - осторожно, так, что даже тонкая ткань рубашки не рвется, - и привлекает стройного юношу к себе. Кид животом и бедрами вжимается в упругое тело монстра, закрывает глаза и опирается на пульсирующую плоть руками. Жар в животе опускается все ниже, и юноша старается прочувствовать каждую секунду до того момента, как тело окончательно выйдет из-под контроля. Вибрирующий гул медленно погружается в мозг, как в масло. Смерть Младший даже не пытается противиться ментальной атаке и только сдавленно стонет: - Это нечестно. - Я просто немного потороплю тебя, - ревет голос в голове. Череп резонирует с этим несуществующим звуком. Кид чувствует, как сердце заходится в бешеном биении - каждый удар похож на маленький взрыв, ударная волна от которого неизменно скатывается к животу. Напряженный член натягивает ткань брюк так, что застежка причиняет боль, и Кид, отшатнувшись от Шинигами, расстегивает пряжку ремня. - Не уходи от меня, - приказывает отец, и одним движением когтя рвет ткань одежды. Кид закрывает глаза - острие скользит в жалких миллиметрах от тела - а потом нетерпеливо подается вперед, забывая об осторожности. Коготь рассекает тонкую бледную кожу, на длинном порезе выступают алые бусины крови, медленно скатывающиеся по животу вниз. Кид шипит от боли, Шинигами - от досады. - Осторожнее! - Кид думает, что стоило пожертвовать своей целостью и сохранностью, чтобы ощутить, как отец за него беспокоится. - Прости, - юноша опускает голову и улыбается, глядя как тонкая струйка крови оставляет свой след на нежной коже члена. - Больше не повторится. Шинигами наклоняет огромную голову, раскрывает наполненную острейшими зубами пасть и длинным, узким языком скользит по коже сына, слизывая багровую полосу крови. Кид зажмуривается, четко ощущая каждый миллиметр соприкосновения, потом делает шаг вперед и обхватывает массивную шею руками, кажущимися хрупкими и слабыми по сравнению с частями тела огромного черного монстра. Сигнал понят верно - и кажущийся почти бесконечным язык скользит по внутренней поверхности бедер, вычерчивая неизвестный узор. Один из запасных хвостов бережно обвивает талию Кида, другой - захватывает голову и принуждает юношу запрокинуть ее так сильно, что где-то в горле становится больно. Кид пытается сглотнуть накопившуюся во рту слюну, но не может из-за неудобной позы; Шинигами продолжает облизывать стройное тело сына, но на этот раз переходит к шее, так что юноша шумно вздыхает от удовольствия. Ряды зубов нависают прямо над лицом: смело смотрит вверх, на огромную пасть, заставляя себя прочувствовать свою робость перед острыми клыками, и насладиться ею. Это ощущение почти такое же острое, как и наслаждение от прикосновений. Один из хвостов соскальзывает с талии и медленно движется между ребер, задевая член. Кид прикусывает губу, а потом с усилием, пытаясь преодолеть бережную, но стальную по силе хватку отца, поворачивает голову, и высунув язык до предела, почти до боли, проводит его кончиком по языку Шинигами в опасной близости от зубов. Движение хвоста на мгновение приостанавливается - и не успевает Кид даже сообразить, что происходит, как резкий удар отбрасывает его на пару метров назад, на ворох ткани. Драпировки смягчают падение, так что юноша отделывается скорее легким испугом, чем мало-мальски серьезными ушибами - но у него не оказывается времени на то, чтобы подняться, потому что Шинигами перемещается поближе и с силой хлещет сына хвостом по ногам. Где-то на краю сознания Кид все понимает и нисколько не обижен. Ему досталась сотая, нет, тысячная доля настоящего удара; но как же все-таки больно, черт возьми! На коже проступает бледный след, постепенно наливающийся кровью; Кид кусает губы и втягивает воздух сквозь зубы с такой силой, что из горла вырывается стон. След от второго удара ложится поперек предыдущего. Когда резкая боль утихает, Кид касается покрасневшей кожи и морщится. - Мне же больно, - кричит он. - Перестань так делать! - Не ной! Такая царапина заживет еще до утра, - в голосе отца слышится нескрываемый холод, и Кид больше не возмущается, опасаясь получить хвостом по ногам еще раз. Шинигами не так-то часто поступает так жестоко, и юноша пытается угадать, что же случилось на этот раз: неужели отца что-то разгневало? - Я сделал что-то не так? - старается спросить он как можно более кротко. - Все так, - ответ Шинигами грохочет, как захлопнувшаяся тяжелая дверь, и Кид понимает, что с ним эту тему обсуждать не будут. Тем более - сейчас. В принципе, он согласен: это время не для серьезных разговоров. Но тень недостаточного доверия злит юношу и заставляет почувствовать себя просто игрушкой, инструментом для получения удовольствия. Только заметив, что руки уже сами собой сжались в кулаки, юноша ловит себя на мысли, что и впрямь разозлился. Может, отец так себя повел именно для этой цели? Когда Кид поднимается, боль в ногах вспыхивает с новой силой, так, что он пошатывается и едва не падает - но Шинигами подхватывает сына лапой и подтягивает к себе. Кид зажмуривается, боком вжимаясь в пульсирующее жаром тело отца, и гладит его ладонями. Один из хвостов скользит вдоль тела, обхватывает колено и тянет, заставляя юношу раздвинуть ноги. Другой - снова начинает скользить между ног, при каждом движении задевая напряженный член; Кид вдрагивает при этом и лихорадочно облизывает губы. Воздуха не хватает, и дыхание с свистом прорывается сквозь стиснутые зубы. Юноша пытается прижать хвост к себе покрепче, но длинные когти крепко обхватывают тело, так что пошевелить руками теперь невозможно - остается лишь изнывать от наслаждения, трепеща и сдавленно постанывая при каждом прикосновении. Кожа пылает, она стала такой чувствительной, что даже прикосновение собственных волос к шее заставляет вздрагивать. Вытянувшись стрункой, Кид закидывает голову, облизывая пересохшие губы и тяжело дыша. - Я... больше... не могу, - простонал он наконец. - Хватит, пожалуйста... - Не думаю, что ты действительно этого хочешь, - на фоне того, что творится с Кидом, ответ Шинигами звучит как минимум издевательски. Юноша, стиснув зубы, делает отчаянную попытку вырваться, но в итоге лишь переходит последнюю черту - и содрогается от оргазма. Воздух в легких словно превращается в камень, а в следующий момент судорога выжимает его из груди без остатка, так, что горло отзывается то ли стоном, то ли рычанием. Кид дергается несколько раз подряд, выплескивая сперму на замерший между ногами черный блестящий хвост - и сползает на пол сразу, как только Шинигами отпускает его руки. Колени дрожат так сильно, что юноша не рискнул бы сейчас попробовать встать - но что самое главное, напряжение покинуло тело не до конца, свернувшись где-то внутри упругой пружиной. Кид смотрит в потолок - вернее в то, что его заменяет - пытаясь отдышаться, но отец обхватывает когтистой лапой затылок и давит, заставляя снова опустить голову. - А тебе не кажется, что ты кое-что упустил из виду? - несмотря на свое состояние, не слишком сподвигающее к активной умственной деятельности, Кид все-таки оказывается в силах оценить весь убийственный сарказм, вложенный отцом в эту фразу. Юноша осторожно проводит пальцами по хвосту, размазывая светлые капли. - Разве что вот это, - он облизывает кончики пальцев, а потом делает то же самое и с хвостом - хотя, впрочем, не успевает довести начатое до конца. Оглушительная пощечина опрокидывает юношу так, что он ударяется об пол затылком, и пока приходит в себя, пытаясь разогнать звенящий туман в голове - оказывается прижат к полу самой опасной из лап, той, когти на которой отравлены. - Ну ты же понимаешь, что лучше не дергаться? - вкрадчиво спрашивает Шинигами. - Будь осторожен, а то у меня и рука дрогнуть может. В крови вскипает адреналин, кривя губы в издевательской улыбке. Кид вскидывает руки, обнимая массивное запястье - так, чтобы не оцарапаться - и шипит: - Что прикажешь, отец? Это обращение раскалывает время в зазеркалье пополам - на до и после. Пружина, все туже сворачивающаяся в животе, жжет внутренности все сильней. Кид выпрямляет спину, стоя на коленях - самая опасная из конечностей Шинигами уже не прижимает юношу к полу, а бережно поддерживает, - и осторожно проводит кончиками пальцев по нечеловечески массивному длинному члену, выскользнувшему откуда-то оттуда, где начинаются хвосты чудовища. - Выглядит круто, но вряд ли я это в себя запихну, - с сомнением кривится юноша. Скользящая под пальцами плоть гладка и упруга, и юноша ловит себя на мысли, что несмотря на явную безуспешность мероприятия, морально уже почти готов попытаться принять в себя этот орган целиком. Высунув язык, Кид осторожно проводит его кончиком по крупной головке, внимательно разглядывая блестящую влажную дорожку слюны, и уже смелее проводит ладонью по члену, от основания до самого конца, задерживаясь наверху, чтобы осторожно помассировать пальцами. Юноше кажется, что Шинигами на мгновение замирает, не шевелясь вообще - даже не дыша; Кид воспринимает это как молчаливое одобрение и берет головку в рот, вырисовывая языком линии на ней. Кажется, от огромного члена исходят волны жара - и вовсе уж не кажется, что плоть пульсирует во рту, так оно и есть. Кид закрывает глаза и даже забывается на какое-то время, лаская головку языком, а весь остальной член - руками; собственные ритмичные движения больше похожи на ритуал и в какой-то степени завораживают. Сердце бьется так сильно, что грудная клетка аж вздрагивает в такт его ударам. Из транса Кида вырывает прикосновение к бедрам чего-то мягкого и относительно тонкого - юноша даже предположить не может, что это вообще за конечность, но она самым нахальным образом пытается пробраться внутрь. Несомненно, раньше времени. К тому же, поза для этого не слишком-то удобная. Кид отрывается от своего занятия и раздраженно шипит: - Не сейчас, пожалуйста! - и снова опускает голову. На этот раз юноша пытается облизать языком весь член, по мере возможности - не пренебрегая случаем заострить свое внимание на каждой проступающей на органе пульсирующей вене. Шинигами не обращает никакого внимания на просьбу сына, а просто коротко спрашивает: - Смазка есть? - услышав эту фразу, Кид закусывает губу. Не то чтобы его вообще не привлекала перспектива быть оттараханным сразу и анально, и в рот - скорее, привлекает даже чересчур, настолько, что хочется растянуть удовольствие. По мнению юноши, ожидание зачастую почти так же приятно, как и само действо, ничего не попишешь. - В кармане брюк она. А ты их порвал, кстати, - отмечает юноша. - Ты разрушителен. - Молчал бы лучше, - Шинигами явно трудновато сдерживать свои эмоции - и Кид, чувствуя эту проскользнувшую секунду слабости, удваивает усилия. Доставляя отцу удовольствие, юноша чувствует, что самым подлым образом обретает гораздо большую власть. Даже если воспринимать физическую близость таким образом - неверно, мысли все равно продолжают течь именно в этом направлении. Внезапно лапа с силой надавливает на плечи - разъяренный таким обращением, Кид шипит и вырывается. Без труда выскользнув из длинных когтей, юноша выпрямляется и откидывает со лба волосы. - Я тебе не игрушка, - холодно произносит он, хотя думает, что его вид должен сейчас эти слова опровергать. Наслаждаясь своей значимостью, он не заметил, как оказался охвачен тем же порывом, что и отец. Наверное, если бы тут было зеркало, в нем отразились бы горящие глаза, яркий румянец и встрепанные волосы - портрет того, кто уже не способен справиться со своими желаниями. Кид облизывает губы - это очень приятное ощущение, и невольно становится жаль, что с Шинигами не поцелуешься по-человечески. Юноша ни разу в жизни не пробовал целоваться "как все", даже не задумывается об этом особенно, но сейчас кровь прилила к губам, сердце бьется, разгоняя жар по всему телу, и в голову лезут ненужные, лишние мысли. Попытка взять себя в руки и успокоиться приводит к провалу. Кид разочарованно стонет и снова наклоняется к члену отца; на сей раз его не пытаются приложить когтями по голове, и это можно считать взаимопониманием. Влажнй горячий орган скользит в руках, и, набухнув, пульсирует даже сильнее, чем прежде. Кид обхватывает голову губами и посасывает, закрыв глаза и совершенно не думая о времени - и шарахается от неожиданности, когда рот наполняется жидкостью настолько соленой, что жжет язык и горло. Ее слишком много, чтобы слегка ошарашенный юноша успел проглотить, и теперь черные струйки стекают по подбородку; Кид едва успевает стереть их пальцами, с усилием сглатывает и растерянно бормочет: - Мог бы и предупредить. Впрочем, слабый протест мгновенно канет в Лету. У юноши у самого колени уже дрожат; теперь-то ему по-настоящему хочется, чтобы его взяли, быстро и жестко, не слишком жалея ни его чувства, ни его тело. Шинигами будто читает мысли сына, и Кид всхлипывает, когда длинное тонкое щупальце растягивает анус. Во рту то ли горько, то ли солоно, смазка в тюбике почему-то осталась холодной, как будто не валяется на полу уже невесть сколько времени, а руки одним движением хвоста оказываются стянуты за спиной - не пошевельнуться. Сильный толчок в спину заставляет Кида упасть на пол, чуть не врезавшись в него челюстью, и теперь юноша оказывается в крайне неудобной позе: на коленях, но опираясь на пол даже не руками, а грудной клеткой. Дугой прогибается позвоночник, ребрам больно, так же как и скуле, которой Кид упирается в пол - если такое положение и хорошо чем-то, то только тем, что, пожалуй, проникновение облегчается донельзя. Сверху наваливается огромный груз - казалось бы, нестабильное, меняющееся, едва от него отведешь взгляд, тело Шинигами обладает определенной массой. И вся эта махина наваливается на тело Кида, пригвождая того к полу. Юноша стонет сквозь зубы от неприятных ощущений во всем теле и заодно - от желания, которое разгорается с новой силой. Член стоит как каменный, и мысль о предстоящем удовольствии кружит голову. Когда массивный орган входит в тело, Кид отчаянно вскрикивает и вцепляется ногтями в хвост отца. Пружина внутри свернулась почти до упора, и вот-вот распрямится, выбивая из головы остатки адекватности. Чужой член ритмично движется внутри, словно поршень, и с каждым толчком нестерпимый жар в теле все нарастает, а удары сердца начинают эхом отдаваться в голове. Юноша извивается, стонет, кричит что-то бессвязное - сопротивляться сладкой пытке больше нет сил, возбуждение причиняет боль - не физическую, скорее душевную. Это похоже на очень сильную жажду, на блуждания по пустыне, когда ты покидаешь прохладу тени и смело шагаешь по плавящемуся от солнца песку, чтобы наконец прикоснуться губами к прохладной воде. Момент, когда жажда будет утолена, когда-нибудь наступит. Непременно. Мышцы сводит от навалившейся на тело тяжести. Кид откликается стоном на каждое движение отца, пытается вырвать руки из железной хватки и приподняться, потому что так лежать попросту больно - но напрасно. В такой позе, будучи лишен свободы действий, Кид чувствует себя просто игрушкой, которая существует для чужого удовольствия. Это одновременно и заводит еще больше, и ранит гордость, так что юноша рад, что Шинигами удерживает его с такой силой: кабы не это, пришлось бы вырваться - и наорать со всем негодованием оскорбленного чувства собственного достоинства. А сейчас путей для отступления не осталось, все что возможно - лежать на полу, стонать, судорожно стиснув зубы, и умолять о том, чтобы тебя не оставляли в покое. Тонкое щупальце насильно раскрывает сведенные судорогой челюсти и проникает в рот. Это похоже на поцелуй, только очень глубокий, и Кид, прикрыв глаза, отвечает на ласку. Гибкая конечность на мгновение переплетается с его языком, а потом ускользает, так что Кид, приоткрыв рот, пытается поймать ее - и растерянно ахает, когда на смену приходит щупальце куда толще. Шинигами бесцеремонно движет конечностью во рту сына, так что у того на глазах выступают слезы - ритмичные движения кажутся слишком глубокими, конец щупальца упирается в горло, и юноше кажется, что это вот-вот вызовет рвотный рефлекс. Гневно мыча, Кид пытается отвернуться, избежать такого издевательства - но голову повернуть практически некуда, а отец уже находит угол движения, под которым не причинит боли, и на смену ярости приходит скорее удовольствие. Кид тяжело дышит и постанывает, чувствуя, как щупальце ходит в горле туда-сюда в ритм члену, вбивающемуся в анус, и юноше кажется, будто время попросту остановилось - остались лишь бесконечно приятные ритмичные толчки, из-за которых тело становится таким слабым, несмотря на его уже неконтролируемые движения. Сколько это продолжается, Кид не знает - но в конце концов внутренняя пружина со звоном расправляется, выталкивая из горла хриплый крик. Собственный член словно взрывается, заливая живот спермой, внутри горячо, а рот снова наполняется жгуче-соленой жидкостью - юноша смаргивает выступившие в уголкам глаз слезы и глотает. Еще несколько медленных, куда более осторожных движений - и огромный орган отца выскальзывает из тела, щупальце покидает рот, и едва лишь Шинигами отпускает руки юноши, как тот со стоном падает на пол. Кид лежит и тяжело дышит - тело ликует, а мысли путаются; по бедрам течет что-то теплое и липкое, и юноша, коснувшись потеков кончиками пальцев, обнаруживает, что его руки теперь измазаны черным. Впрочем, этот факт почти мгновенно уходит на самый дальний план: по сравнению с блаженной пустотой в голове, все остальное просто меркнет. Неизвестно, сколько длится это забытье, но в конце концов юноша приподнимается, опираясь на руки. Навстречу ему тут же протягивается когтистая лапа отца и ласково гладит по волосам. - Отошел? - насмешливо спрашивает Шинигами. - Все-таки ты действительно милый мальчик. Такой чувствительный. - Я не мальчик уже, - возмущается Кид. - Ну подросток. Это дела не меняет. Юноша скептически хмыкает и медленно поднимается с пола. Тело восстанавливается как всегда быстро - слабость на глазах оставляет его, боль в мышцах утихает, а порез на животе уже почти затянулся. - Не считаешь, что тебе пора уходить? - спрашивает Шинигами. Кид кивает, наклоняясь за своей изорванной одеждой, и устилающая пол ткань взлетает, словно от резкого ветра; за драпировками зияет черный провал выхода. Юноша уже делает шаг к нему и собирается нырнуть во тьму, как его останавливает вопрос отца: - И долго еще ты будешь продолжать? - от этих слов глаза Кида изумленно распахиваются. Он не хочет выдавать, что слова отца попали в цель - но остаться невозмутимым не получается. - Я спрашиваю, долго ты еще будешь унижаться из-за своего страха? - голос Шинигами звучит устало и безжизненно. - Если ты думаешь, что я не вижу, от чего ты пытаешься меня защитить, то это ты зря. И как ты мне постоянно передаешь свою энергию, я тоже чувствую. - Но ты принимаешь же, - выдыхает Кид, отводя глаза. - Мог бы меня выгнать. - Я просто думаю, что это удовольствие - тот пустяк, который я могу тебе дать, ничем не жертвуя. Так же как и иллюзия твоего обмана... Это было неплохо, до определенного момента. Кид оглядывается, улыбаясь; лучи света, проникающие из портала вопреки всем известным законам физики, озаряют обнаженное тело юноши, превращая его в перламутровую статую. - Я же имею право тебя защищать? К тому же ты прав... мне действительно это нравится. И выпрыгивает в черный проем раньше, чем его внутреннего слуха достигает ответ отца. Это не тот разговор, который Кид готов вести сегодня, и даже через десять лет. Объяснять, почему он готов пойти на все, чтобы защитить медленно исчезающую душу... Даже когда выяснилось, что физическая близость - единственный доступный способ достичь цели, это юношу не слишком-то испугало. Он так любит отца, что воспринимает себя и его как единое целое; происходящее между ними не кажется ему неправильным. Но вот объяснять это, чувствуя себя так, будто тебя просвечивают рентгеном, краснеть и мяться, пытаясь выразить невыразимое - увольте.