Сигареты

Кларк атакует, рубит, бьет, колит по деревянным манекенам с остервенением. В лицо летят щепки, прорезают кожу, впиваются занозами в открытые предплечья. Кларк во время боя по-настоящему ненавидит каждого своего противника, кем бы он не был, будь это родной брат из дома Ареса или очередной огнедышащий монстр. Кларк ненавидит любого своего противника с всеобъемлющей лютой страстью присущей только лучшим детям Ареса. Кларк – настоящий Цербер, сбежавший из Тартара. Кларк ненормальный, какой-то взрывоопасный, на него давно пора повесить табличку «не приближаться – убьет», клеить вывески по лагерю «общение с Кларком Ла Ру вредит вашему здоровью», «будьте бдительны» - у самой двери в дом Ареса. Кларк дикий, немного безумный, что подробно можно разглядеть, когда Ла Ру на тренировочном поле выбивает весь дух из очередного своего противника, а потом гогочет, что-то громко рассказывает поверженному противнику, пока тот собирается с силами, чтобы подняться на ноги. - Ненормальный, - пожимает плечами Аннабет, что-что, а бессмысленное насилие дети богини воинской тактики ненавидят всеми клеточками мозга. И Кларк не против на самом деле, пусть лучше так. Пусть он будет ненормальным и сумасшедшим, пусть обитатели лагеря косятся на него слегка прищурившись, будто пытаются выдавить из него хоть каплю стыда. Кларк совсем не париться, ему это даже нравится. Ему нравится, что стоит присесть на любую скамейку, как она тут же освобождается. Нравится, что на тренировочное поле люди выходят к нему, бросая перед этим жребий, а потом неловко шепчут что-то в небо (молятся родителям? хрен знает). Нравится, что до него никто не докапывается, не мешает жрать за своим столиком, выпиливать деревянные мечи, курить вечером около клубничного поля. Очень даже нравится. До зубного скрежета нравится. - Чего такой грустный? – Кларк вздрагивает, пару раз моргает, проясняя задумчивый взгляд, и видит перед собой сына Гермеса, Кларк уже научился их определять по какому-то (хитрому? мерзкому? стремному? подозрительному?) блеску в глазах. - Я, блять, даже покурить один не могу? - Ну, почему, можешь, но ты же не хочешь. Кларк кивает башкой. Точно-точно, Силена в очередной раз пытается пристроить ему нового дружка, Силена большая молодец (очень убедительная молодец), это все охуительно мило, но Кларк против, Кларку хватает в жизни одного друга, на этом его лимит исчерпал. - Слыш, Курт… - Я Крис. - Похеру, съебывай отсюда, Крис. Не знаю, что тебе там Силена наобещала, но если свидание, то знай, что у нее мужик – Бекендорф, и эта схема провалится в течение первых пятнадцати минут. - Нет, - Родригес неожиданно достает из-за кармана пачку красного бонда, достает аккуратно запиханную в ту же пачку зажигалку и прикуривает, обхватывает губами фильтр сигареты, - Я твой новый сигаретный друг. Сын Ареса не спешит его отговаривать. Какая разница, пацан все равно сбежит через день или два. Может, он новенький и не видел, как Кларк орудует на поле? Не видел, как Кларк ввязывается в дикую почти собачью драку с Перси Джексоном. Не видел, как глупо Ла Ру пытается напомнить о своей значимости, почти шантажирует Хирона, чтобы тот дал ему направление на новый поиск. Не видел, не знает. Потом узнает. Но через день, и через два, и даже через две недели Родригес так и не исчезает. Кларк о нем уже успевает подробно узнать от Силены. Крис Родригес сын Гермеса и в лагере давно, только Ла Ру старательно не предавал ему значения. Родригес тусуется с какими-то мелкими рыжими придурками, кажется, Стоуллами, а еще Родригес курит в затяг, и громко смеется, рассказывает какие-то глупые истории из жизни эмоционально и ярко так, что Кларк почти ощущает себя частью жизни невероятного Криса. Но Кларк потом докуривает, тушит сигарету ботинком, размазывает бычок по земле, а потом передергивает плечами, кидает что-то вроде «ну, давай» и уходит. А потом как-то на тренировочном поле Кларк разворачивается и видит перед собой Криса. Он подкидывает рукоять меча, взвешивает, будто сам не уверен его ли это оружие. - Ты что здесь забыл? - Мне как бы тоже тренировки нужны, а ты лучший, вот ты и покажи мне, - брови Родригеса изгибаются, на лице появляется хитрая ухмылка, - Покажи мне как надо. - Нет, бля, нет, нет, блять, нет, не сегодня, нет, - Кларк отбрасывает меч, он в действительности сегодня не устал, сегодня было мало тренирующихся, да и сам Кларк всегда удивлял всех своей способностью продержаться на поле почти до ночи. - Трус, - слышится ему вслед, это Перси, который уже сидит на скамье со своей подружкой, придерживает лед у распухающей скулы, сегодня Джексону знатно досталось. Больше всего на свете Кларк боялся и одновременно готовился услышать в свой адрес слово «трус». Ла Ру точно знал, что прибьет, поймает и добьет любого, кто скажет подобное, и именно сейчас он и собирался это сделать. Ему не нужен ни меч, ни еще какое-нибудь оружие, чтобы это доказать, Кларк сам прекрасно знает, что он – и есть самое лучшее оружие. Кларк был из тех сумасшедших, что, потеряв в бою меч и последние клинки, бросался на врага с голыми руками, открытой грудью, без защиты. - А ты докажи, что не трус, - Крис все еще стоит на поле, - Покажи, как ты можешь. И в этих словах Кларк находит контекст размером во вселенную. Когда на поле Ла Ру встречается с Крисом, он впервые ощущает себя атакованным, несмотря на то, что сам атаковал рубящим ударом первый. Крис вел другую борьбу с какой-то своей хитроумной тактикой. Он как-то хитро растягивал губы в едкую ухмылку, играл бровями, отпрыгивал и неожиданно становился чертовки привлекательным, что сражало Кларка до бухающего вниз сердца. Ла Ру был готов поклясться Стиксом, что чертов Родригес сын Афродиты, никак не Гермеса. Родригес как-то призывно улыбался, казался каким-то прыгуче-воздушным, уходил от ударов, а сбитый с толку Кларк успевал атаковать и закрываться на одних рефлексах. Но в конечном итоге Ла Ру держал в руках два меча – свой и противника – жест победителя. Крис примирительно держал ладони раскрытыми, сбивчиво тараторил что-то про «ух-ты-нихуя-себе-я-конечно-наслышан-но-охуеть-чтоб-так-охуеть-ты-бля-охуеть». Кларк тоже считал, что все это ух-ты-нихуя-себе. А особенно ух-ты-нихуя-себе – это довольная рожа Криса Родригеса, когда он почти восхищенно смотрит на Кларка, почти любовным взглядом осматривает его мышцы, почти трепетно касается шрамов, выдыхая «вот это ты вписался, конечно, не болит? болит? ну, так тебе и надо». - Ты знал, что у моего отца, - Крис водит пальцами, перебирая воздух, - ну, Гермеса. В общем, у него был любовник Дафнис. - С ума сойти. - Да! Правда, по некоторым мифам Дафнис вовсе его сын… но во многих старых книгах он отмечен как возлюбленный Гермеса. - Я просто охуеваю, - Кларк зевает, устало качает головой. - Да, и у Гермеса были любовники – Хрис и Ферс. Хотя, насчет Ферса я не уверен, но Хрис был стопроцентно. - Почему мы обсуждаем гейскую подноготную твоего папаши, вместо того, чтобы жрать? – Ла Ру трясет пакетами чипсов перед лицом Криса, здесь этот убийца желудков под запретом, за столом, конечно же, можно заказать любую пищу, но вот эти вредные чипсы с хим.добавкой – это прям дефицит, редкость и приносится как исключительно частное имущество. Крис еще долго что-то сбивчиво рассказывает, эмоционально машет руками, резко громко хохочет, пока они с Кларком втихую сидят за клубничным полем с пачкой сигарет и пакетом чипсов. Кларк передразнивает Криса, время от времени специально задирает, только для того, чтобы увидеть эту непередаваемую гамму эмоций на его лице. Ла Ру ощущает себя даже счастливым, чувствует какое-то приятное покалывание и щекочущее чувство, когда изредка хлопает Родригеса по спине или дергает его за предплечье. Все хорошо до определенного периода, пока Кларк не находит объяснения своим внезапным воздушно-парящим чувствам, когда находится вблизи Родригеса. Кларк понимает это в тот момент, когда Крис во-второй раз приходит на поле, зубасто улыбается и поясняет, что «хочет почувствовать, как это делают профи». И Кларк бесится. Ему не нравится быть к кому-то привязанным, кому-то обязанным. Кларку нравилось быть одному, самому по себе. Быть сумасшедшим парнем с диким синдромом маньяка, быть предоставлен сам себе и не волноваться о каких-нибудь Крисах. Кларк бесился, потому что точно понимал, что если что-то случится, что-то произойдет и ему придется сражаться с Крисом, Ла Ру не сможет даже уронить о землю противника. Ла Ру было страшно даже прикасаться к Крису, он был уверен, что нечаянно сломает его, как красивую маленькую фарфоровую фигурку, что Крис просто испариться под его пальцами, воздушно уплывет куда-то, как он делал это всегда, уходя от клинка Ла Ру. Еще Ла Ру точно понимал, что если с Крисом что-то когда-нибудь случиться и этого приставучего неумолкающего паренька больше не станет, то Кларк буквально сойдет с ума. Кларк больше не будет оружием, он станет машиной для убийств, как танк начнет переезжать всех и каждого, не обращая внимания «свой» или «чужой». Кларк знал это так же точно, как и то, что злиться на поле ему строжайше запрещено. Умеренная агрессия, держать себя в руках, не позволять чему-то необузданному, чему-то, что является точным порождением Ареса, выйти на волю. Ла Ру очнулся, когда услышал болезненный стон. Крис держался за голову, из его лба сочилась алеющая кровь, падала на песок поля, окрашивала оранжевую футболку Родригеса. Конечно же, первым прискакал герой. Перси Джексон уводил Родригеса в лазарет, Аннабет осуждающе качала головой, Гроувер кидал недоуменные взгляды. - Что с тобой не так, чувак? – уходя проговорил сатир. Кларк бы ответил, только сам не знал и даже матных слов не мог подобрать. Почему он не пошел за Крисом, почему не попытался ему даже помочь? Кровь на футболке Криса подействовала на Ла Ру отрезвляющие и деактивировала его, он так и стоял, упорно разглядывая небольшие капли крови, сохранившиеся на песке. Тем вечером Кларк курил один за клубничным полем. Он уже отвык от этого. Одному было скучно и, что хуже, страшно. Кларк, наконец, ощутил тот пронизывающий страх, который охватывает человека, неожиданно запертого в одиночестве. Кларк боялся подумать, что с ним станет, если завтра после ужина он придет за клубничное поле и увидит, что на небольшой уже вытоптанной поляне никто не сидит, не потягивает сигареты из красной пачки, не развлекается мелкими хулиганскими поджогами сухой травы. - Нихерово ты меня припечатал вчера, да? – Крис на следующий день даже не дожидался, пока Кларк дойдет до него, он кричал ему через поле, привычно активно жестикулировал, и несмотря на то, что солнце уже садилось и было темно, Кларк ощутил, как от самого Криса лучится какой-то чертов гребанный солнечный свет. Кларк целовался так же, как и сражался, с остервенением впечатывался в чужие губы. Целовал до металлического вкуса во рту, до кровавых губ. Он впечатал Криса в дерево, не позволяя отступить назад, собственно, Крис и не пытался. Кларк пошло оглаживал его тело, будто пытался охватить всего Криса и сразу, почувствовать его полностью. Целовал Кларк глубоко, запихивая язык в рот Криса, лаская его так, что Родригесу приходилось чуть ли не с боем вырываться, чтобы набрать воздуха в грудь. Но несмотря ни на что, Крис неожиданно охотно отзывался на эти дикие ласки, цеплялся за плечи, тяжело выдыхал и чуть слышно постанывал. Крис по-настоящему наслаждался происходящим, тянулся за каждым прикосновением и довольно прикрывал глаза, улыбался, ощущая горячее дыхание на своей шее. Кларк от этого всего совсем дурел, сходил с ума от вседозволенности, от открытости Родригеса, от его просяще-молящих изгибов, когда Кларк отрывался от него, чтобы перевести дыхание. Ла Ру много и мокро целовался, кусался, оставлял синяки и алеющие засосы, и почти стонал от удовольствия, ощущая, как Крис заводится от его действий, выгибается, постанывает и зарывается пальцами в его волосы. - Это, за вчерашнее, прости, - рвано выдыхает Кларк между поцелуями. И это было первое "прости", сказанное Ла Ру за годы проживания в лагере.