Jasmine The Princess

Ближе к полудню базар наполнялся шумом, манящими запахами и таким количеством людей, что протолкнуться было практически невозможно. Молодая женщина в просторной робе цвета песка с трудом протискивалась между торговцами хлебом и сухофруктами. Ее темные глаза внимательно осматривали торговые ряды в поисках одной-единственной фруктовой лавки, ей всего-то и нужно было, что одно проклятое яблоко. Вот оно! «Зеленщик Назир» — гласила надпись, выведенная аккуратной вязью на деревянной табличке над торговым местом толстого мужчины. Девушка прошла мимо лавки, краем глаза отметив, что темно-алое, практически лиловое яблоко находится именно там, где говорил ей господин. Украсть его не будет слишком сложной задачей. Она вернулась и, проходя мимо лавки во второй раз, схватила яблоко и быстро спрятала его в складках робы, пока торговец переставлял ящики со своим товаром поглубже за прилавок. — Эй, Назир! — послышался пьяный выкрик с другой стороны торговых рядов. — Тебя только что обокрали! С молодецкой прытью, которой никак нельзя было ожидать от такого полного человека, Назир выскочил из-за прилавка, перегородил воровке дорогу и схватил ее за руку. — Верни, что взяла, — дыхнул он ей в лицо запахом кислых фруктов, — а не то в миг руки лишишься! Девушка молчала, свободной рукой она уже нащупала в складках своего одеяния кинжал и ждала только момента вонзить его в пухлую руку торговца. Он оскалился и потянул ее к прилавку, девушка приготовилась пустить оружие в ход… — Ты что, из-за какого-то яблока собираешься отрубить такую прекрасную руку? Девушка и торговец с одинаково злобными лицами синхронно обернулись, чтобы увидеть в паре шагов от себя босого молодого человека в заплатанных штанах и видавшей виды жилетке. — Заплати за нее три золотых и получишь девчонку, и руку в придачу, — пробасил Назир, не выпуская запястье своей пленницы. — Дорогие у тебя яблоки! — попробовал было возмутиться парень, но торговец снова взмахнул коротким мечом, и оборванец поднял руки в примирительном жесте. — Беру-беру! Парень ловко достал откуда-то три монеты и бросил их торговцу так, что тому волей-неволей пришлось отпустить девушку, чтобы поймать их. Она быстро отшатнулась и побежала в переулок, но парень догнал ее и, схватив за одежду, потащил в другую сторону. — Давай быстрее, — прошипел он с раздражением, — пока он не заметил, что это деньги из его же кошелька. Темные глаза из-под капюшона смотрели недоверчиво, но девушка перестала сопротивляться, они быстро удалялись от лавки. И все же через минуту за их спинами раздался душераздирающий крик «Стража! Стража!». — Заметил! — выплюнул парень и перешел на бег, потянув с собой спасенную коллегу. Он был слишком занят, выбирая дорогу, чтобы заметить странную улыбку на лице девушки, которая знала: на самом деле торговец заметил, что яблоко, которое у него украли, предназначалось вовсе не для еды. — Я могу и сама уйти от погони, — наконец подала голос девушка, без труда перемахивая через очередную ограду. — Разделимся, так шанс уйти у каждого будет выше. Оборванец в ответ засмеялся и только крепче сжал ее руку. — Не родился еще человек, который знал бы эти трущобы лучше меня, — на бегу похвастался он и добавил: — К тому же, за спасение красавицы герою полагается награда. *** — Как тебя зовут? Преследователи давно отстали, укрытие среди полуразвалившихся старых домов оказалось более надежным, чем можно было ожидать. Бродяга явно чувствовал себя в этих запыленных комнатах, как дома. Он пригласил ее присесть у пробоины с видом на замок Аграбы и даже угостил яблоком, вполне настоящим. — Жасмин. Рожденным в нижнем гареме девочкам не нужны имена до тех пор, пока они не станут пригодны для ложа султана. Тогда их записывают в книгу, чтобы Владыка Аграбы мог ткнуть наугад своим толстым пальцем в одно из них, выбирая, с кем провести ночь. Сыновьям наложниц везло больше — их записывали в стражу, где пригодилась бы их сила, женщины же в этом мире стоили дешевле. Султан Аграбы был уже стар, и Жасмин была последней из пяти сотен его детей, но имя свое она получила не при рождении. После долгой минуты молчания парень улыбнулся насмешливо и легким движением снял с нее капюшон. Волосы девушки, черные, как ночь, были убраны в простой хвост, в ушах блестели золотые серьги. Бродяга нахмурился, только сейчас задумавшись о том, зачем владелице столь дорогих украшений красть на рынке яблоки. — Я — Аладдин, — представился он, в глазах плясали веселые искры. — Спасибо, что спросила. В детстве она была не слишком красива, взгляду было не за что зацепиться ни на ее лице, ни спустившись до пят, и вскоре евнухи пришли к выводу, что для гарема она не пригодна. Когда ей исполнилось двенадцать, за три кувшина браги они продали ее одному из стражников. Девочка плохо помнила ту ночь, полную боли, ужаса и стыда, но в полдень следующего дня солдаты обнаружили ее в тесной каморке стражника, все еще сжимающей посиневшими пальцами концы кушака, обвитого вокруг шеи трупа. Они вытащили ее во двор и стегали кнутами до тех пор, пока ее спина не превратилась в кровавое месиво. Когда все закончилось, она подумала было, что умерла, но с трудом открыв правый глаз, увидела стражников, перед которыми теперь стоял кто-то в расшитых бисером туфлях и богатом черном халате с красной каймой. Визирь Джафар деловито осведомился у стражников, что происходит. Узнав причину скорой расправы, он хмыкнул, пощипал бороду, а затем повернулся к начальнику стражи и приказал: «Учи ее». Тот сплюнул в сторону и скривился: «Как пожелаете, о Великий визирь, но если хотите знать скромное мнение вашего слуги — только время зря потратим». — Так вот, насчет награды для героя… — Аладдин подвинулся ближе, теперь его колено слегка касалось ее. Жасмин чуть сощурила свои необыкновенные глаза, оценивающе оглядела его с ног до головы и утвердительно кивнула. — Действительно. — Она улыбнулась. — Почему бы и нет? И когда он склонился к ней, чтобы поцеловать, выяснилось, что о такой вещи, как поцелуи, у этих двоих были весьма разные представления. Легкое прикосновение теплых губ, которое он подарил ей, она в мгновение ока превратила в такое страстное нежное лобзание, что Аладдин порывисто вздохнул от неожиданности. Слегка касаясь тонкими пальцами его груди, смуглая рука девушки опустилась ниже, к паху, где ее ожидало несколько больше, чем она себе представляла. Парень вздрогнул, схватил ее за руку и смущенно пробормотал: — Я не имел в виду это… — Жаль, потому что я имела в виду именно это. И когда начальник стражи стал учить ее, девочка всерьез пожалела, что не умерла тогда, лежа в пыли внутреннего дворика огромного дворца. Как только она смогла более или менее сносно держаться на ногах, и шрамы на спине покрылись коркой, стражник начал тренировки. Меч был слишком тяжелым для нее и, поливая ее грязными ругательствами, он швырнул перед ней в песок два кинжала. За каждый промах он под покровом темноты делал с ней такие вещи, что ее первая ночь с мужчиной вскоре показалась детской игрой и забылась. Так прошло еще два года, и незадолго до того, как ей должно было исполниться четырнадцать лет, начальник стражи имел неосторожность свалиться пьяным и уснуть в присутствии своей ученицы и ее ножей. На следующее утро он не проснулся. Тогда Джафар взял ее к себе, посчитав обучение законченным. И с тех пор стражники стали с непередаваемым отвращением называть ее принцессой, потому что тронуть и пальцем больше не смели. «Выпей это», — на следующий же день визирь протянул ей красивую склянку с какой-то жидкостью. «Зачем, господин?» — тихо спросила она, принимая пузырек из костлявых рук. «Тебе ни к чему женские слабости, дитя. Регулы, беременность — все это тебе не понадобится». Девушка кивнула и осушила склянку. Как-то раз начальник стражи заставил ее хлестать кнутом беременную наложницу, обвиненную в неверности султану. Исполосованное кнутом, страшно раздувшееся тело до сих пор стояло у нее перед глазами, ни за что на свете она не хотела бы оказаться на месте этой женщины. Вместо этого она на неделю оказалась в аду сильнейшей лихорадки, но с тех пор как она выздоровела, и по сей день, ее не беспокоили «женские слабости». Джафар был эстетом. Ему нравилось, когда его окружают красивые вещи: он дарил ей одежду цвета неба и называл Жасмин. И, спустя пару лет такой жизни, она действительно расцвела. Из тощей, угловатой запуганной девчонки она превратилась в прекрасную молодую женщину с глазами чернее, чем ночь. Делить ложе с Джафаром было все равно, что возлюбить черенок от копья: на следующее утро болело все, к чему он прикасался. Но все равно он был в тысячу раз лучше солдат, истекающих потом. Руки его всегда были холодными, но, к счастью, он не любил долгих предварительных ласк. Жасмин вообще сомневалась, что ему нужна женщина так же, как всем остальным мужчинам, по крайней мере, когда он был с ней, она никогда не видела на его лице удовольствия, скорее что-то похожее на презрение. Великий Визирь не был ревнив, и вскоре Жасмин обнаружила, что может сама брать у мужчин то, что до этого у нее всегда брали силой. Впрочем, на следующее утро счастливец, которого она выбирала, неизменно умирал, а Джафар не досчитывался некоторых ядов в своем алхимическом шкафу и укоризненно цокал языком. Вскоре он стал сам указывать ей, с кем из придворных она может поступить подобным образом. Жасмин никогда не приходило в голову ослушаться приказа. Жасмин должна была сразу заподозрить, что с этим парнем что-то не так: вырваться, еще когда он взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб, убить до того, как он стал прикасаться к ней так, словно она сделана из чистого горного хрусталя. О, сколько боли она бы в таком случае избежала! У молодого вора была более чем скромная постель в тени покосившихся балок: тюфяки, набитые соломой — вот и вся роскошь. Аладдин раздевал ее так, словно в запасе у него была вечность, и смотрел так, словно в целом мире не было сокровища дороже. Привыкшая к более быстрому развитию событий, она вздрагивала от каждого поцелуя в темноте, но скорее умерла бы, чем попросила его поторопиться. Когда он впервые вошел в нее, солома больно врезалась в спину, но с этой секунды весь окружающий мир перестал иметь значение. Мерный ритм его движений сводил с ума, и она выгибалась, точно кошка, чтобы позволить ему проникнуть глубже, стать еще ближе, хотя это было уже невозможно. Он рывком поднял ее с тюфяков и усадил верхом так неожиданно, что она рассмеялась. Занятие, которое с другими она воспринимала, как наказание или обязанность, с ним вдруг превратилось в игру. — Что это? — вдруг спросил он, проводя рукой по длинной череде шрамов на ее спине. — Не останавливайся! — прошептала она почти умоляюще, и тут же добавила громче и требовательнее: — Не смей! Через несколько минут они уже лежали без сил, пытаясь отдышаться, и глядя друг на друга с блаженными и немного глупыми улыбками влюбленных. Алладин вдруг приподнялся на локте и с силой надавил ей на плечо, не давая перевернуться на спину. В свете заходящего солнца белые полосы застарелых шрамов на смуглой коже девушки выделялись ужасающе отчетливо. — О, Аллах! — выдохнул он. — За что? — За кражу, — солгала она, но этого парня было провести не так просто, как могло показаться на первый взгляд. — Кошелька или жизни? — Ну, ты же сам видел, воровка из меня не очень. В следующий раз он целовал ее так, что хотелось плакать от нежности, теплой волной затопляющей душу. Это было так больно! Гораздо больнее, чем все, что ей пришлось пережить до этого. Больно и прекрасно. — Что… ты делаешь со мной? — чувствуя, как слезы катятся по щекам, и ком подступает к горлу, сиплым голосом спросила она. — Люблю тебя, — Раздался горячий шепот над ухом, и очередной толчок заставил ее застонать. — Прикажешь мне остановиться? — Н-нет! Совсем недавно ей казалось, что она разучилась плакать много лет назад, но сейчас, сжимая в объятиях полузнакомого парня, вдыхая запах его запыленных волос, она поняла, что слезы просто ждали своего часа все это время. Того момента, когда она окажется в полной безопасности, и слабость не повлечет за собой наказания. В отличие от всех, с кем она была раньше, он делал это не для себя, а для нее. Аладдин отдавал больше, чем брал. Он тоже был плохим вором. *** Утром он застал Жасмин у окна, поспешно выбирающей солому из густых волос. Она ощупывала голову снова и снова, разбирала пряди дрожащими пальцами, и было в этих движениях что-то болезненно-нервное. — Это необязательно, — проговорил он и положил руки ей на плечи. — Ты и так прекрасна. Девушка резко обернулась, глаза ее были уже пусты и холодны, как прошлым вечером, когда она стояла перед торговцем, готовая в любую минуту лишить его жизни. — У меня есть господин. — Твердо проговорила она. — Ему нравится, когда я выгляжу безупречно. — Сбежим от него. — В Аграбе от него не спрячешься. — Значит, сбежим дальше. «Мальчишка!» — со злостью подумала она и, схватив с пола свою робу, накинула ее на себя. Парень протянул к ней руку, чтобы на прощанье коснуться ее лица, но она отбила ее у самой щеки. — Хватит! — рявкнула Жасмин и отступила на шаг. Она прекрасно понимала, что если позволит прикоснуться к себе еще раз, уйти уже не сможет. — Забудь меня, если жить хочешь! Город еще спал, и она бежала по пустым переулкам, не останавливаясь, до самого дворца, в надежде, что он не последует за ней. Но Алладин говорил правду: никто не знал этот город лучше него, и надеяться убежать улицами, которые он знал, как свои пять пальцев, было глупо. Она прошмыгнула мимо стражников к воротам, и уже проскользнула за маленькую дверь, но услышала звуки боя с той стороны ворот. Когда она выглянула наружу, стражники уже скрутили парня, следовавшего за ней. Как бы он ни был ловок, он был один. — Отпустите его! — прикрикнула она, и стражники обернулись на знакомый голос, хмуря брови и скалясь. Девушка откинула капюшон. — Я — Жасмин. Принцесса. Принцессы представлялись Аладдину волоокими кроткими особами, бесцельно бродящими по владениям своего отца до тех пор, пока султан не подберет им политически приемлемого супруга. Но он видел изуродованное тело Жасмин этой ночью, эту девушку не берегли для выгодного брака. Стражники переглянулись и отшвырнули уличного воришку подальше от ворот. — Убирайся, — одними губами проговорила она. — Я вернусь за тобой, — твердо ответил он. *** Великий Визирь вставал рано и после утренней молитвы по обыкновению удалялся в свои покои, где хранились странные вещи, о назначении которых Жасмин даже не догадывалась. Так он проводил время до тех пор, пока слуги не известят его о пробуждении султана, что знаменовало обычно начало рабочего дня. — Ты задержалась, — не отрываясь от созерцания красного шара, в котором клубился ядовитый туман, бесцветно проговорил он. — Пришлось прятаться от стражи, господин, — быстро проговорила она и только теперь заметила, что голос дрожит. Проклятье, что этот вор сделал с ней? Теперь, когда она сквозь одежду прикасалась к своим шрамам, она помнила поцелуи, а не удары кнута. Она осталась должна ему. Он вложил в нее столько любви, что ей не хватило бы и тысячи ночей, чтобы расплатиться за это. Девушка подошла ближе, держа в руке свою добычу. Не оборачиваясь, Джафар протянул руку и забрал у нее странный плод. Он занес его над шаром и разломил, из сердцевины в стеклянный сосуд посыпался лиловый порошок, и туман за стеклом закружился быстрее. Вскоре внутри колбы проступили очертания головы тигра, поднимающейся в пустыне из-под слоя песка. — Что это? — завороженная зрелищем, спросила Жасмин. — Пещера с волшебной лампой, — плотоядно улыбаясь, промурлыкал визирь. — Осталось только добыть того, кто ее оттуда достанет. — Я не хочу туда спускаться! — отшатнулась девушка, хотя прекрасно знала, что если Джафар прикажет, она спустится и в ад, потому что альтернатива, которую он мог организовать для нее, всегда была гораздо страшнее. — Ты не справишься, — отмахнулся он. — Тут нужен человек с чистым сердцем. Перебрав в уме всех слуг Джафара, девушка хмыкнула: — Где ты собираешься его искать? — О, не беспокойся! — медленно протянул Джафар и хитро улыбнулся. — Я его уже нашел… *** Великий визирь накинул дорожный плащ и исчез, его не было весь день и следующую ночь, и Жасмин бесцельно бродила по его покоям, перебирая книги и магические безделушки, прикасаться к которым в присутствии господина ей не позволялось. Она боялась даже подходить к тем окнам, из которых открывался вид на город, из тех же окон, которые выходили на судилище, она никогда не выглядывала. За годы, проведенные в этом дворце, чего она там не видела? Боли? Смерти? Крови? Но крики боли и отчаяния все равно иногда доносились оттуда, тогда она уходила глубже в комнаты и старалась не думать о тех, кому повезло меньше, чем ей. Утром следующего дня Джафар вернулся. Сияющий, как начищенный клинок. Заслышав его шаги, Жасмин подскочила с подушек, чтобы поприветствовать господина, и он бросил ей свой плащ с торжествующей улыбкой. — Ты сослужила мне хорошую службу, дитя, — положив ледяную руку ей на плечо, проговорил он. — Зибан не верил, что из тебя выйдет толк, но я никогда не сомневался. В растерянности девушка молчала. Джафар никогда не хвалил ее раньше. Что такого она сделала? Принесла ему яблоко? Но она выполняла сотни подобных поручений, и многие из них были гораздо сложнее, опаснее и грязнее кражи с городского базара. Мурлыкая что-то себе под нос, визирь скрылся за дверью в свою лабораторию, и она осталась одна. Аккуратно сложив дорожный плащ, она положила его на место и застыла, не зная, чем заняться еще. С улицы снова доносились крики. Кому-то в ближайшие минуты предстояло попрощаться с жизнью особенно мучительным образом. Девушка поморщилась и последовала за хозяином, надеясь, что он ее не прогонит, и не прогадала, Джафар был в прекрасном расположении духа. — Ты знала, что он несколько недель следил за тобой до того, как представился шанс спасти тебя от расправы? Это было так благородно, и так глупо, что я только диву давался… А потом демон-хранитель пещеры затребовал человека с чистым сердцем для прохождения испытаний, и я подумал: «Ага!» — при этом возгласе визирь вытащил из складок своего халата старую лампу и засмеялся. — Его даже не пришлось долго уговаривать! Все, что нужно было сделать — это пообещать подарить ему принцессу. — Что ты с ним сделал? — спросила она бесцветно, хотя уже знала ответ. Логика Джафара была ей хорошо знакома, как и крики людей, которым на судилище отрубают руки. — Он — вор, — пожал плечами визирь, — я осудил его за воровство по законам Аграбы. Прости, если расстроил тебя, моя принцесса. Выбрось его из головы. Считай, что это приказ. Жасмин подняла на него глаза, выдержала взгляд хозяина, кивнула и улыбнулась, а затем попросила, кротко и вежливо: — Можно мне поглядеть на Джинна, господин? Я буду вести себя тихо. — Конечно, — отставляя посох-кобру в сторону, проговорил он, не отрывая взгляда от старой лампы. И пока он подносил ее к свету, вертел так и эдак, протирал рукавом, Жасмин стояла, не дыша, и пыталась унять ярость, какой еще никогда не испытывала. Она даже не могла понять, что именно потеряла, потому что за всю свою жизнь не знала любви, зато ненависть она познала сполна. Горячая волна гнева заполняла ее, увеличиваясь с каждым ударом сердца. И Жасмин стояла, боясь вздохнуть, и молча ожидала своего часа… В комнате вдруг потемнело, резные шкафы с книгами стали отбрасывать резкие тени, над головой Джафара взвился голубой дым и приобрел очертания человека. — Я — раб лампы, — раздался густой нечеловеческий голос. — Теперь ты — мой раб! — прогрохотал Джафар. — Слушай мое желание!.. Жасмин выполнила обещание — она вела себя очень тихо: ни шороха ткани, ни скрежета металла не послышалось, когда она отстегнула кинжалы от тайных ножен на бедрах. Также беззвучно она сделала шаг, другой, и, скрестив руки, свела кинжалы на шее своего господина так, что голова его, выпав из роскошного тюрбана, покатилась по полу к двери. Безжизненное тело рухнуло к ее ногам, и девушка осталась лицом к лицу с Джинном. — Почему ты не защитил его? — спросила Жасмин у застывшей синей маски, служившей лицом демону из лампы. — Он не приказал, — ответил Джинн, и, как один раб другого, они прекрасно друг друга поняли. — Тогда слушай мою первую волю: куда бы я ни отправилась, до конца моей жизни и независимо от того, в чьих руках твоя лампа, ты будешь защищать меня от смерти и увечий, не дожидаясь приказа. — Слушаюсь и повинуюсь, госпожа моя. Все еще сжимая окровавленные клинки, она бросилась вон из лаборатории и подбежала к широкой бойнице, под которой раскинулась небольшая площадь судилища, где стражники сгрудились вокруг умирающего от потери крови вора. До земли здесь было около двадцати метров, прыгать отсюда — верная смерть. — Вот и проверим, — прошипела она и поставила босую ногу на подоконник. Прыжок с огромной высоты дался ей легко, умереть она давно не боялась, поскольку жизнь приносила ей немного радости. Приземлилась на утоптанный песок она мягко, словно на гору подушек. — Убей стражников! — на бегу приказала она, зная, что раб лампы услышит ее голос, где бы она ни находилась. Несколько солдат уже обернулись к ней, и, заметив в ее руках оружие, достали клинки. Но ответ Джинна ее обескуражил: — Джинны не убивают, — где-то над ухом пробасил он. — Да на что вы тогда нужны?! — вне себя от ярости проорала она и бросилась на ближайшего солдата, клинок вошел в его горло легко, и она рванула его в сторону, перерезая трахею и артерии. Трое других атаковали ее, но ни один меч не коснулся ее тела, сталкиваясь с невидимой магической преградой. Схватка эта была неравной, и вскоре все они были повержены. Запоздало девушка подумала о том, что многие из стражников этого города были ее братьями. Сыновья Султана, они до самой смерти служили своему отцу. Жасмин упала на колени перед юношей, в лужу теплой крови, где остатки его жизни и смерти смешались с кровью ее братьев. Легкие шелковые одежды девушки пропитались ею и потяжелели. Аладин не двигался и не дышал. Рука, отрубленная по локоть, лежала тут же рядом с ним. Стиснув зубы, она перевернула его на спину, стараясь не смотреть на обрубок руки, и припала к груди юноши в надежде услышать биение его чистого сердца, но оно давно остановилось. Она опоздала. — Воскреси его, — потребовала Жасмин, но раб лампы снова отказал. — Джинны не воскрешают мертвых. — Невозмутимо проговорил он. — Верблюжьего дерьма кусок! — выплюнула она и снова вдохнула, успокаиваясь. — Слушай мое второе желание: я хочу сама воскрешать мертвых! Несколькими минутами позже, заподозрив неладное, на площадь судилища вышли еще солдаты, но им уже предстояло встретиться с четырьмя гулями, не ведающими усталости и боли. А через несколько часов и казармы, и гарем, и покои чиновников и слуг опустели. Быстро и легко множилась армия немертвых. *** Жасмин пыталась сама восстановить его отрубленную руку, но нарастить живую плоть не смогла, ниже локтя у юноши теперь были только белые кости, но каким-то магическим образом они двигались свободно, словно были облечены во плоть, которую не было видно. Она приказала ему облачиться в черные с золотом одежды одного из убитых вельмож, и сама надела перчатку из грубой кожи на его мертвую руку. — Аладдин умер, — проговорила она, задумчиво разглядывая его новый облик, — тебе нужно новое имя. Как насчет… принц Мозенрат? Нареченный принц не сказал ни слова, гули не разговаривали со своей госпожой. Глядя в его пустые глаза, она понимала, что та ночь никогда не повторится, но испытывала при этой мысли лишь облегчение. Принцесса Жасмин принадлежит только себе. Отныне и навеки. — Пойдем! — улыбнулась она и направилась к балкону, с которого открывался вид на город. По пути она перешагнула труп своего старого отца Султана, которого видела впервые в жизни. Мертвый он значил для нее столько же, сколько и живой, то есть абсолютно ничего. — Я хочу, чтобы ты вместе со мной увидел, как этот город захлебнется моей ненавистью. Зарево пожаров окрашивало в нежный фиолетовый цвет ночное небо над городом, где пять сотен ее братьев и сестер, убитых и возвращенных к жизни ее яростью, сейчас пожирали людей, которые так же, как и она сама недавно, в этом мире абсолютно ничего не значили. Не отрывая взгляда от языков пламени, Жасмин протянула руку и крепко сжала пустую перчатку своего принца.