Теория струн

Первая струна В жаркий полдень, под дуновение легкого бриза в тени старой рощи ангел убивает своего брата. За его спиной мрачной тенью нависает угроза Чистилища. Вторая струна Его самое раннее воспоминание – песок под ногами, проникающий между пальцев. Он запоминает вкус соли на языке, острый, как скалы на побережье; его больно кусают порывы холодного ветра, пронизывающие все его существо. Волны разбивались о берег, смывали узоры, нарисованные приливом, а галька хрустела, когда вода катала ее по песку – одну за одной и друг на друга. Он помнит, как просыпался с этим чувством – нет ничего, кроме ощущений. Тогда он был молод, это состояние подобно тому, как люди сооружают простейшую крышу над головой, не задумываясь о создании общества; он ни о чем не думает, когда исследует линию берега, рисует на песке и наслаждается тем, как морская пена смывает начертанное. Он помнит, как бежал сквозь лес, помнит запах плодородной разрыхленной почвы, высыхающей на руках после того, как он часами выкапывал плоды репы. Он помнит, как стоял на цыпочках, и изо всех сил тянулся к ветке с фруктами, и не мог достать совсем чуть-чуть, как в конце оставил бесполезные попытки и взобрался по стволу дерева за желанной добычей, насадив заноз в пятки, и помнит первую пару ботинок, которую он сделал себе из дубленой кожи, чтобы сберечь ноги от коры и ядовитого плюща. Он запоминает много всего. Природного. Человеческого. Он помнит обо всем, когда стоит на берегу и смотрит, как лодка впервые касается его песка. Сильный шторм выбрасывает на берег маленькое судно, и оно приносит с собой вымокшего насквозь мужчину с черными волосами; его зубы так громко стучат друг о друга, что этот звук можно услышать, даже с дерева на берегу. Незнакомец выглядит моложе его самого, он худее, и над его еще сохранившим следы отрочества лицом тенью нависают спутанные, покрытые грязью крылья. Они похожи с этим новым человеком и одновременно отличаются. Он барахтается, изо всех сил пытаясь вытащить свою лодочку на мелководье, а ее нос бьется о камни, но, несмотря на ливень, незнакомец идет против ветра, и это удивительно – как земля могла родить кого-то настолько решительного и непоколебимого, как он. Он прячется за прибитым к берегу обломком дерева, пахнущим морской солью, и с любопытством наблюдает за незнакомцем, пораженный его способностью противостоять волнам. Одежда незнакомца отличается от его собственной – она не сшита, а скорее связана из кусков ткани, скрепленных петлями из грубой веревки, оставляя открытыми длинные тонкие ноги и обувь. Незнакомец одет странно, но в то же время похоже на него самого. Он не выглядит как захватчик, но и не кажется гостем. Манящая притягательность неизведанного вытаскивает его из укрытия, и они оказываются лицом к лицу. Незнакомец смотрит на него. Он смотрит в ответ. – Здравствуй. Его крылья черного цвета. Он приводит Чернокрылого в свой дом над скалами и молча предлагает ему огонь, чтобы высушить одежду, и кусочки шкур – согреть руки. Любопытство появляется в синих глазах незнакомца – синих, как океан, из которого он вышел, и он думает, что, возможно, Чернокрылый – дитя воды и моря, появившейся из глубины, где никогда не бывает солнца, которое могло бы выкрасить крылья в золотистый цвет, как его собственные. Вероятно, он создан иначе – из песка и камней, стойкости и силы, противостоящей волнам. На горизонте ветер гонит тяжелые облака, приносит бурю и дождь, которые обрушатся на его убежище и загонят в дома других людей, испуганных грохотом грома и холодом. – Прибрежный, – произносит Чернокрылый и дотягивается тонким пальцем до его крыла – другого, совсем непохожего на его собственное. – Ты создан из земли. Из камня, – его руки прикасаются к легким прядям длинных кудрявых волос, обрамляющих лицо. – Пшеничный. Тебя касалось солнце? Камень. Ему нравится, что Чернокрылый произносит это именно так, глубоким голосом. – Да, я Каменный. – Каменный… А я… – руки у Чернокрылого дрожат. Он смущенно опускает взгляд, и его слова из соленой воды замирают, только начавшаяся речь обрывается. Он прижимает крылья к рукам, обхватывает себя ими, согревая длинными перьями – не похожими на мягкие, словно шерстяные перья, которые Каменный прячет за спиной во время штормов. – А ты из моря? – тихо спрашивает он. Огонь дрожит, и Чернокрылый кидает на него взгляд исподлобья. – Я не знаю. Каменный кивает. – Ты из моря. Лодыжки хрустят, когда он присаживается позади Чернокрылого, нежно разводя в стороны его крылья и смахивая с плеч капли дождя. – Волны-путешественники столкнулись с нашим убежищем. Вот почему ты здесь. Чернокрылый слегка наклоняет голову и поворачивается лицом к Каменному. Он поднимает раскрытую ладонь. – Море. Каменный кивает и прижимает свою ладонь к его. – Земля. Море накрывает Каменного своим черным теплом, пока они спят. Они вместе выходят под первый утренний свет. Третья струна В две тысячи пятьдесят третьем году земные ученые задают новый набор координат на своих телескопах и в далеком-далеком небе, почти за пределами видимости, и обнаруживают неправильную галактику – результат столкновения двух спиральных галактик. Они находят два движущихся навстречу объекта, находящихся в таком положении миллионы лет и не замедляющихся все это время. Снимки обрабатывают и получают изображения, похожие по форме на крылатые фигуры, светящиеся бриллиантовым сиянием сквозь частые полосы пыли и органического мусора. Длинные астероидные отростки объектов закручиваются в разные стороны, сливаются друг с другом в очень медленном темпе – так, что это невозможно обнаружить невооруженным глазом. Объект называют «Ангельское объятие» и заносят в карты под этим именем. Четвертая струна О своей жизни Кас точно знает три вещи – в ней есть джаз, алкоголь и Бальтазар, который венчает этот набор. Он знает это так же хорошо, как вкус скотча, как вопли труб, как мягкость рук Бальтазара. Это неприятно, потно, горько, и Кас достаточно топчется вокруг вопроса, как ему совершить свой последний рывок. Может, топчется – не совсем то слово. Скорее, он наворачивает бесконечные круги. Невзирая ни на что, он собирается с этим покончить – в том самом месте, где все началось несколько месяцев назад. На первый взгляд, «У Сэла» – это кафе-мороженое, рядом с шиномонтажной мастерской на пересечении улиц в центре Сан-Диего, но в подвалах этих домов, на нижних уровнях, располагаются алкогольные бары, рассчитанные на полсотни человек. Каждые вторник и субботу Сэл лично открывает потайные двери для групп мужчин и женщин, которым повезло стать членами этого клуба. Кас состоит в клубе только потому, что Бальтазар работает на Сэла – снабжает его запасами, которые в избытке обеспечивают хозяина холодным ржаным виски. Неслучайно именно вечера по вторникам и субботам – те дни, когда Кас заливается джином по макушку, отдает свою душу джазу и вытаскивает Бальтазара на улицу только для того, чтобы завалиться на заднее сиденье нового «Форда», принадлежащего Бальтазару. Они пьют, танцуют, трахаются, расползаются по домам и не звонят друг другу наутро. Все заходит слишком далеко, к ним слишком близко подбираются копы, поэтому Кас твердо решает завязать с этим местом и найти новый подпольный бар. Вот только сейчас суббота, и он сидит в баре подвала кафе-мороженого «У Сэла» со стаканом виски в одной руке и сжимает рукав нового костюма Бальтазара в другой. Костюм серого цвета в светлую полоску, и жилет сидит на груди и талии Бальтазара преступно идеально. Несомненно, костюм дорогой, как и все остальные его вещи, и он совершенно не пытается скрыть это, когда расспрашивает о последнем деле. Они сидят рядом, и он лениво поглаживает пальцами спину Каса, потягивая свой напиток, и оставляет бармену открытый счет – чтобы Кас мог заказывать все, что пожелает. – Мне чертовски нравится держать твою руку в своей, милый, но все равно я думаю, что мы могли бы заняться с тобой чем-то более энергичным и привлекательным, – он соскальзывает со стула, одергивает жилет и протягивает ладонь Касу. – Потанцуем? Может, дело в алкоголе, может, все из-за костюма, может, все это лишь его собственная вина, но недоразвитая, все еще примитивная и идиотская его часть соглашается, и Кас шагает за Бальтазаром, пока пианино играет какие-то простые аккорды, и позволяет утянуть себя в танцующую толпу. Свет отражается от бисера и уложенных локонов, блестящих от масла, и он идет прямо к Бальтазару. Кас никогда не танцевал чарльстон, и он совершенно не представляет, как будет танцевать балтимор с Бальтазаром, но нет на свете такого мужчины, который танцевал бы квикстеп лучше него. Бальтазар кружит его на месте, а затем заставляет шагать вместе с собой. Пианино на сцене играет все быстрее и к нему присоединяется звучание двух кларнетов. Бальтазар крепко сжимает его бедро, переплетает их пальцы вместе – на них нет перчаток – и наклоняет назад так сильно, что Кас поневоле задается вопросом, почему его шляпа все еще не упала. Он возвращает Каса в вертикальное положение, хлопает по груди и продолжает держать. Дыхание попадает Бальтазару на щеку, и он знает, что тот это чувствует – из-за того, как Бальтазар сейчас улыбается ему в шею. Пот стекает из-под манжетов рубашки, и Кас кружится снова, его ноги двигаются в собственном ритме. Трубы гудят, и Бальтазар вертит его снова, скользит влажным прикосновением вверх по его ушной раковине, и снова кружит. Кас становится на пятки и хватает Бальтазара за лацканы дурацкого костюма, тащит навстречу и останавливается, только сейчас застеснявшись того, как губы встречаются, совсем не оставляя между ними свободного пространства. Мгновение он просто смотрит на Каса, его грудь тяжело поднимается под тканью проклятого жилета. Над верхней губой у Бальтазара выступила одна крошечная капелька пота, и Каса просто ошеломляет непреодолимое желание ее стереть. Он вытягивает шею вперед. Именно в этот момент из-за пианино раздается выстрел, и уже не тайную дверь срывают с петель, вышибая ботинками; где-то звенят стекла, и бар заполняется криками. Что-то вспыхивает синим цветом, и вот они уже разбегаются прочь друг от друга. Кас и Бальтазар проводят ту ночь в тюремной камере. Кас смеется, когда Бальтазар целует его в шею и обещает танец получше в следующий вторник. Пятая струна Бальтазар украшает всю палату Кастиэля цветами. С самого первого дня, как его положили сюда, он заставляет его палату цветами. – У меня от них чешется нос, – говорит ему Кас, глядя со своего места на койке, как Бальтазар устраивает в углу новую вазу с цветами, выбирая старые букеты, потерявшие цвет. – Не стоит приносить так много, – он тянется к нему своей бледной рукой и замирает. – Достаточно того, что ты здесь. Бальтазар усмехается себе под нос и поворачивается. Кастиэль, с его бледной кожей на белой ткани, выглядит как призрак, привидение, слишком тонкий под их домашними простынями. Странно, что глаза у него все еще яркие, волосы остаются темного цвета, когда остальное тело стало буквально прозрачным и мучается от боли. Бальтазар присаживается рядом с ним и берет Кастиэля за руку, нежно сжимая пальцы и целуя выступающие костяшки. – Каждый цветок имеет свое значение, – тихо произносит он и неохотно отрывается от холодных пальцев. – Мне нравится приносить их сюда. Кастиэль жестами просит помочь ему сесть. – Какие ты принес сегодня? – Герань, – он подтягивает вазу ближе к себе, чтобы Кастиэль мог прикоснуться к бледно-красным цветкам. – Кроваво-красную тяжелее всего достать, но она самая лучшая, – он снова целует руку Кастиэля. – Этот цветок означает благодарность и дружбу. Кастиэль тихо смеется: – Дружбу? – В самом чистом смысле, – он возвращает вазу на прикроватный столик. – Для моего самого старого и самого дорогого друга. *** Через окно палаты Кастиэль наблюдает за птицами. Сегодня ему больно, сегодня его тело сильно страдает, и Бальтазар старается облегчить эти ощущения, круговыми поглаживаниями расслабляя его спину и плечи, теряя счет времени, забывшись в чирикающем споре двух соек на улице. Бальтазар останавливается на мгновение и легко, еле ощутимо целует его в шею сзади. Птицы скачут по веткам, иногда почти заскакивают на подоконник, и Кастиэль забывает, что находится в палате, на нижних этажах больницы, и окна открыты нараспашку. Когда Кас устает сидеть, Бальтазар помогает лечь и гладит большими пальцами его ноги, задерживается на коленях и рассказывает последние новости из дома: коты беспокоятся без него, за садом никто не ухаживает – этой муторной работой Кастиэль будет заниматься сам, когда вернется домой, – Бальтазар верит в это безоговорочно. Просто нужно еще пару недель соблюдать режим, и он вернется к своим обожаемым овощам. Эта мысль позволяет ему жить дальше. В тот день Бальтазар приносит ему веточки грушевого дерева. Утешение. *** Кастиэль больше не может мыться сам. Он ненавидит руки медсестры в стерильных перчатках и краснеет от злости в первый раз, когда она (вежливо) предлагает ему помощь. Он чувствует пот и грязь, он хочет смыть это с себя, но без чужой помощи. День спустя Кастиэль не находит в себе сил поесть; он прижимается к груди Бальтазара и умоляет его остаться – чтобы твердо знать, что по-прежнему чего-то стоит. Бальтазар приносит ему суп и хлеб из дома и помогает есть, без всяких сочувственных комментариев. По вечерам он наполняет ванну теплой водой и расставляет вокруг нее желтую статицу, придерживает Каса за спину и держит за руку, бережно наблюдая за ним. – Никогда не бойся просить помощи, – шепчет он Кастиэлю на ухо, закрыв глаза и обдавая дыханием влажные пряди. – Я всегда буду здесь. Неважно, что ты попросишь, я буду рядом. Кастиэль хватает охапку цветов и откидывается назад, целуя Бальтазара со всей возможной силой, которую ему дает ослабевшее тело. Преданность. Бальтазар на работе, когда ему звонят из больницы. У Кастиэля началась лихорадка. Он не уверен, водил ли когда-нибудь свою машину так быстро, и не переживает, что припарковал ее, перегородив другим выезд, взлетает по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, вбегает на этаж Кастиэля и находит его, бледного и вспотевшего, завернутого в простыни. Он дрожит от холода, хотя сейчас тепло, и, несмотря на затуманенный взгляд, тянется к Бальтазару, как только тот входит. – Кас… – шепчет он и скидывает свои ботинки. Он клянется себе, что отпросится с работы, хотя никогда еще этого не делал. Счета из больницы не оплатят сами себя, но это слишком. Он скользит в постель и ложится рядом, не обращая внимания на влажные простыни, на остро выпирающие под кожей кости, и обнимает Кастиэля за талию. Он, не останавливаясь, водит пальцами по его груди и держит в объятиях, шепчет на ухо слова утешения, когда у Кастиэля стучат зубы, целует виски и извиняется, заглушая хриплые вдохи. – Бальтазар, – Кастиэль с трудом вдыхает и сжимает пальцами его рубашку. – Я не… – Не надо, – шипит тот в ответ. – Просто не надо. Не сейчас. Тишина поглощает комнату, и Кастиэль кивает спустя мгновение. До утра Бальтазар не двигается, а потом выходит, только чтобы позвонить. Арку из ароматного кедра доставляют к полудню, и он устанавливает ее около подушки Кастиэля. Стойкость. Лихорадка так и не прекращается. Большую часть времени Кастиэль прикован к постели, кроме тех редких случаев, когда Бальтазару разрешают перенести его в ванную и помочь с мытьем. Кастиэль говорит немного – его накачивают медицинским кислородом и обезболивающими, от которых он становится вялым и сонным, но когда заговаривает, то зачастую о том, как ему жарко. Он глотает воду крошечными глотками и просит скинуть с него одеяло, хотя бы чуть-чуть, лежит на спине, склонив голову набок, когда Бальтазар кормит его маленьким кусочками льда и нежно перебирает волосы. Он больше спит, чем бодрствует, но в самое темное время, между тремя и пятью часами утра он словно набирается сил и просит Бальтазара читать ему, а потом слушает, медленно моргает и все крепче хватается за его руку, чтобы дать знать, что все еще не спит. Когда он может спать на боку, то просит Бальтазара спать с ним рядом. Кас укладывает голову ему на грудь и засыпает, убаюканный медленными вдохами и выдохами, мерным движением грудной клетки вверх и вниз, благодаря тишине и комфорту, даже если иногда с трудом переносит жар. Короткие отрезки времени, когда они остаются вдвоем в ванной, – это святое время их единения: они сидят кожа к коже, свободные от пристальных взглядов персонала, ошивающегося неподалеку. Кастиэль давно слишком слаб, чтобы испытывать возбуждение – сердце не может разгонять кровь по всему телу, как раньше, – но Бальтазар скользит ладонью ему между ног и ласкает, словно ничего не изменилось, – нежно и медленно, и шепчет ему на ухо, пока Кастиэль прячет лицо между его шеей и плечом и просто дышит, ощущая прикосновения к коже. Он не может отдать ничего взамен, они не могут двигаться навстречу друг другу. Это скорее похоже на жест простой человеческой ласки, к тому же Бальтазар не просит ничего в ответ. Однажды ночью, когда Бальтазар спит, Кастиэль вызывает медсестру и просит телефон. Ему приходится совершить несколько звонков разным флористам, пока он не находит то, что ищет. Утром около своих бумажника и ключей Бальтазар обнаруживает вазу, заполненную разными видами астрагала. На ней прикреплен стикер, исписанный нетвердым почерком Кастиэля: «Твое присутствие облегчает мою боль». Бальтазар клянется больше никогда не выходить из этой комнаты. *** Кастиэлю остается в лучшем случае три дня, и Бальтазар заставляет его палату энотерой. – Пожалуйста, – шепчет он, держа руки Кастиэля в своих ладонях, – пожалуйста, родной, я не смогу без тебя. *** Кастиэль умирает в четверг. Он практически светится, уже давно ушедший за грань, но цепляется за свое тело до последнего, вдыхая воздух и разрывая легкие на куски, когда Бальтазар держит его, перебирает волосы и повторяет, что все в порядке, что он не должен оставаться, что он может уходить, если пришло время. Бальтазар целует его веки, губы, руки – все, что еще может ощущать прикосновения, раскладывает ипомеи, полынь, дубовые листья и оливковые ветви вокруг его кровати; они означают обнадеживающий покой и утешение, и сейчас необходимы сильнее всего. Он так сильно хочет выразить свою благодарность, свою любовь и привязанность к Бальтазару. Он хочет, чтобы его дыхание все еще складывалось в слова признания. Кастиэль все еще хочет поблагодарить его за само существование, за любовь и еще за тысячу других вещей, но может только повернуть голову, снять с лица кислородную маску и улыбнуться, пока Бальтазар, запустив руку себе в волосы, с трудом пытается улыбнуться в ответ. Медсестра натягивает простынь меньше чем через минуту, и Бальтазар остается один, чтобы проводить его в последний путь. Ему больше нечего сказать. Бальтазар возвращается домой, оставив все свои знания о цветах в госпитале. Теперь его жизнь становится тусклой. Шестая струна – Класс, знакомьтесь, у нас новый ученик. Кастиэль поднимает голову от своих прописей и смотрит на доску. Рядом с учителем стоит новый мальчик и перетаптывается с одной ноги на другую, а его улыбка выдает отсутствие двух передних зубов. В руке он крутит ланч-бокс с изображением «Звездных войн» – на коробке Хан Соло и Чубака палят из бластеров. Кастиэль мгновенно начинает завидовать. – Это Бальтазар. Он с семьей только что переехал сюда из Лондона, поэтому примите его со всей теплотой. А теперь поздоровайтесь. – Здравствуй, Бальтазар! Удовлетворенная услышанным, учительница провожает его к пустующему месту рядом с Кастиэлем. – Это Кастиэль. Он будет помогать тебе, пока ты не освоишься в классе, – она кивает Кастиэлю. – Покажешь ему все здесь и поможешь с домашней работой, договорились? – Да, мисс. Она кладет перед Бальтазаром лист для прописей и возвращается на свое место перед классом. Бальтазар неудержимо рвется представиться, поэтому протягивает руку Кастиэлю: – Здравствуй, Касси! Я Бальтазар. – Ты смешно говоришь, – Кастиэль пожимает его руку. – В Лондоне красиво? Бальтазар пропускает мимо ушей его вопрос и хватает прописи Кастиэля, подносит к глазам и внимательно изучает. – Вау, Касси, у тебя красивый почерк. – Спаси… – Когда у нас ланч? – Примерно в полд… – Сядешь со мной на ланче? – Ладно, толь… – Что у тебя с собой? – Сэндвич с сыром, но я не собираюсь ме… – Я поменяюсь с тобой сэндвичем, ладно? У меня с арахисовым маслом, и мне оно вообще не нравится. – Эм, ладно. Бальтазар, сияя, возвращает Кастиэлю его прописи. – Хорошо! – он усаживается обратно и смотрит в свой листок. – Я рад, что мы подружились, Касси! Кастиэль моргает и замирает, пока мозг переваривает этот разговор, а потом улыбается в ответ. – Я тоже. Седьмая струна Первое задание Бальтазара в роли ангела-хранителя – довольно необычное. – Это совершеннейший абсурд, – восклицает он и бросает листы с заданием к ногам Михаила. – Это Габриэль тебя подговорил? Наверняка он. Михаил вздыхает и поднимает все разбросанные страницы. – Нет, не он. Это приказы с самого верха. Праведник все еще слишком мал и ему нужно утешение. Источник его утешения в опасности. Все, что тебе нужно сделать, – доставить его мальчику невредимым, а потом получишь новое задание. Бальтазар проводит ладонями по лицу, но ничего не говорит. Чем скорее он с этим разберется, тем лучше. Он переносится на землю, в город, где живет малыш-Праведник, на парковку перед приютом для животных, и фыркает. Это смешно. Колокольчики над дверью звенят, когда он входит, и его приветствует волонтер – слишком жизнерадостный для работы в таком мрачном месте. Волонтер ведет его в заднюю комнату, где вдоль стен стоят клетки для животных, и оставляет там, чтобы он мог выбрать животное. Ему даже не нужно внимательно рассматривать весь ассортимент – он знает, что ищет. – Ну привет, комок шерсти, – ворчит он и присаживается перед клеткой с черным котенком. – Кажется, тебе сегодня везет. Он прикасается указательным пальцем к замку и открывает его, хватает ладонями послушное маленькое создание и прячет во внутреннем кармане пиджака своего весселя. Котенок мяукает, видимо не понимая, что стал жертвой котопохищения, и смотрит на Бальтазара влажными синими глазами. Ох. Ну. Это вроде как мило. Он уносится из приюта, но не сразу идет к дому Винчестера. Вместо этого он останавливается на солнечном поле в нескольких штатах от этого города и бережно вытаскивает котенка из кармана. Далеко тот не уходит – ему, кажется, куда приятнее остаться рядом с ним, свернувшись клубком. Бальтазар вздыхает и гладит пальцем мягкую шерстку на голове. – Не говори Михаилу, ладно? Восьмая струна Он пересекает три часовых пояса и пока слишком занят, чтобы подсчитать, сколько теперь часов разницы с домом, потому что из-за неорганизованных боссов в последние три дня он завален работой. Он устало выискивает ошибки в документах, а Бальтазар каким-то чудом оказывается в том же городе. Он прилетает с шестичасовой разницей между Нью-Йорком и Гонконгом, и они с Кастиэлем пересекаются во время его пятичасовой стыковки. Кастиэлю едва хватает терпения заплатить водителю такси, он выскакивает из машины в лобби отеля и замечает светлые волосы, мелькнувшие около лифта. Он надеется, что в пачке купюр, сунутых водителю, хватило денег и на хорошие чаевые, а потом замечает блеск светлых волос, исчезающий в закрывающихся дверях лифта – Подожди! – кричит он, сражаясь с замком на своем портфеле. – Задержи лифт! – он устало трет глаза и торопливо бежит через лобби, молясь, чтобы лифт еще не уехал. «Не заставляй меня ждать, – думает он и злится сильнее, чем следовало. – Ублюдок, столько времени прошло, не заставляй меня ждать». Тот не заставляет. Бальтазар придерживает двери лифта достаточно долго, чтобы Кастиэль успел, и тот врывается внутрь, мгновенно нажимает кнопку двадцать третьего этажа и сразу же грубо прижимает Бальтазара к стенке. Он расслабляет узел своего галстука и кусает Бальтазара за шею. – Ты невероятный козел, – шипит он. – Ты же должен был быть дома в прошлое воскресенье. – Я знаю, малыш, я знаю, – Бальтазар сбрасывает на пол свой коричневый пиджак. Звонок в лифте сигнализирует, что они только что проехали десятый этаж. – Слияние заняло больше времени, чем мы ожидали, и меня просто не отпускали, – он вытягивает шею и издает судорожный вздох, расстегивая пуговицы на рубашке Кастиэля. – Ох, но я по тебе соскучился, – он стискивает пальцы, надавливает, сжимает ноющие мышцы и покрытую выступившим за день потом кожу, – очень, очень сильно соскучился. Лифт останавливается на их этаже, и Бальтазар выталкивает Кастиэля в коридор спиной вперед, не в силах оторваться от его губ. Ему нужно почистить зубы – да им обоим нужно, – но в самолетах пассажирам пока не выдают зубную пасту, и сейчас они впервые за долгие часы находятся не в небе. В застоявшемся воздухе кабины нет ничего общего с тем, что сейчас клубится вокруг Кастиэля – от него пахнет отельным мылом и оранжевыми таблетками с витамином С, защищающие – он убежден – от свиного гриппа и любой другой ужасной болячки, которую можно подхватить где угодно. Бальтазар проводит языком по его потрескавшимся губам и издает торжествующий вопль, когда удается сорвать с Кастиэля рубашку. Отдаленная часть его мозга знает, что свой пиджак он забыл в лифте, хотя черт с ним – у него есть другой. Кастиэль с силой прислоняется к двери и, едва Бальтазар подходит к комнате, повисает на нем, оборачивая ноги вокруг талии, цепляясь за волосы и, у Бальтазара встает от одних только прикосновений. Он никак не может нашарить карточку-ключ от номера и не хочет разрывать контакт и отпускать Кастиэля. Провести ключом по щели в замке оказывается чертовски сложно, когда вся кровь отливает от мозга и устремляется вниз, а таймер внутри отсчитывает, сколько времени он сможет так выдержать. Дверь наконец-то с щелчком поддается, и они вваливаются внутрь, кусаясь и облизывая друг друга, тяжело дыша и рыча, добираются до кровати, на которую Кастиэль падает, превратив копну волос в разворошенное гнездо, и скидывает с себя обувь. Он выворачивается из своей одежды быстрее, чем Бальтазар может представить, швыряет запонки на прикроватный столик, и те отскакивают от поверхности, а секунду спустя оказывается голым – на нем только очки и черные носки. Он двигает бедрами вверх и стонет, словно никогда не ощущал такого прежде. – Черт, Кас, нам нужно почаще совмещать стыковки рейсов в одном городе, – он замирает, не успев до конца стянуть с себя трусы. – Ты понял? Стыковка. – Твои каламбуры отвратительны, иди сюда. У меня самолет через четыре часа, – он уже поглаживает себя двумя пальцами, – я не могу на него опоздать. У меня встреча с руководством «Тойоты». Бальтазар чертыхается и практически падает на него, останавливаясь в миллиметрах над ключицей. – Не говори про дела, бога ради, любовь моя, – он трется об него, заставляя Каса задрожать. – Ничто не вызывает у меня большего отвращения, чем слияния корпораций. Кастиэль напрягает пресс, обхватывает ногами талию Бальтазара и притягивает его к себе, выгибая спину. Он расслабляется, ощущая, как медленно сгорает, и позволяет себе на мгновение успокоиться и привести мысли в порядок, горячо и влажно выдыхая в волосы Бальтазара. – Тебе нужно постричься, – шепчет он, постепенно отводя бедра назад и снова подаваясь вперед. – Волосы уже… ох-х… вьются. – Мне нужно подстричься, тебе нужно оплатить счета по кредитке, а наш попугай слишком много болтает, – он выдыхает несколько раз, когда Кастиэль напрягается и подбрасывает бедра вверх. – Ничего нового, любовь моя. Бальтазар двигает бедрами, касаясь его тела и отправляя волну тепла прямо в пах. Кас сжимает простыни в ладонях (жесткие, грубые простыни), и в его стоне – смеси ругательств и тяжелого дыхания – Бальтазар разбирает свое имя. Румянец растекается по шее и груди, красный, как их машина, в которой нужно сменить масло, и тогда его глаза распахиваются, и он кривится. – Я забыл забрать свой багаж из аэропорта, – хрипит он. – Я так торопился… – Заберешь позже. Кастиэль сжимает свой член в кулаке, сбиваясь с ритма. Прошло уже несколько недель с тех пор, как они в последний раз делили постель или вообще виделись – помимо их ночных разговоров в скайпе. По напряжению мышц Бальтазар понимает, что не только Кас пытается отсрочить момент. Он поднимает руку и обхватывает шею Бальтазара сзади, притягивает его к себе и с силой целует, чертыхается, подавившись воздухом, его очки съезжают вбок, пот бисером выступает на лбу, и он, стискивая зубы, выдавливает имя Бальтазара и кончает в его ладонь. Во всем теле нарастает жар и собирается в одной точке, почти причиняя боль, и он следует за ним секунду спустя, содрогаясь, в теле словно не остается костей, он обмякает и падает на Кастиэля, в липкую лужу. Они лежат секунду или две, переводя дыхание, но часы продолжают отсчитывать время, и им еще нужно принять душ и отгладить костюмы перед сдачей номера. Кастиэль косится на часы на тумбочке. – Мне нужно быть в аэропорту в шесть. – Мне в семь, – кивает Бальтазар. Они смотрят друг на друга. У них еще есть время на два раунда, а может и больше, если в душ они пойдут вместе. Девятая струна Они сидят в кафе на окраине города и пережидают пробки. Бальтазар заказывает тарелку какого-то блюда с труднопроизносимым названием, в то время как Кастиэль довольствуется чашкой кофе. Он наблюдает за ним уже несколько месяцев, но Бальтазар все еще не может его убедить, что еда – одно из немногих преимуществ, которые появляются, когда становишься ангелом-хранителем человека. – Здесь потрясающе готовят рыбу, – советует ему Бальтазар. – Ее ловят совсем рядом, и она свежайшая. Кастиэль смотрит на него поверх вилки с картофельным пюре. – Неужели? – Конечно, – он смыкает губы, а потом выдыхает: – Неплохо. Кастиэль глотает свой кофе, выглядывая из-за края кружки сквозь клубы влажного пара, и облизывает нижнюю губу, успевая подхватить языком убежавшую каплю. Понадобилось несколько месяцев, чтобы Бальтазар привык и смог так спокойно наблюдать за ним, мирно, не чувствуя угрозы, наслаждаться едой, пока темные ресницы Кастиэля растворяются в сиянии флуоресцентных ламп в отражении окна, и язык облизывает покусанные зимним ветром губы. Бальтазар размышляет, чувствует ли Кастиэль вкус того, откуда он пришел – то, что его окружало. Небеса – не материальное место, как он понял, но должно быть там что-то, создающее восприятие вкусов. Моря, леса или еще что-то в таком духе. Например, соль, хотя бы потому, что они часто сталкиваются с ней очень во время охоты. Он снова по привычке облизывает губы. Может, и не соль, – это было бы слишком очевидно. Кофе и бургеры тоже кажутся легким выбором, и остается только одно. – Каково это? – Что? – Бальтазар моргает. – Твоя еда, – Кастиэль кивает в его сторону. – Она вкусная? – О, очень вкусная, – он кладет вилку на тарелку и двигает ее по столу. Кастиэль в сомнениях поднимает брови, но осторожно пробует маленький комочек пюре. – Удовлетворительно, – кивает он, соглашаясь. Бальтазар смотрит, как дождь бьет по оконному стеклу, и остаток ужина проводит в размышлениях, каков на вкус ветер. Десятая струна В жаркий полдень, под дуновение легкого бриза, в тени старой рощи, ангел убивает своего брата. Теперь угроза Чистилища наконец устранена.