Как война

Прошло пять дней, восемь часов и три минуты. Моран уверен, что это – точная цифра. Погиб. Этот гребанный идиот погиб. Уверял, что рука не дрогнет, что всё будет хорошо. Да кто, как не Себастьян знает, что Джим – тупое, нервное, криворукое уебище. Что он всегда во власти своих страстей. Что у него всё время руки дрожат, ему даже полный стакан наливать нельзя – точно прольет. Да что уж таить, ему вообще наливать нельзя. Пора уже правительству ввести какой-нибудь особый сухой закон для психопатов. До их знакомства в жизни Морана было два счастья – винтовка и винтовка. У Морана было две замечательные винтовки. И руки у него, в отличие от Джима, никогда не дрожали. В стельку пьяный, в движущемся поезде –Себастьян всегда попадал в цель. Родители погибли давно, настолько давно, что он даже их лица помнил с трудом. Только один раз у него были отношения, длившиеся дольше, чем пара ночей – с полевой медсестрой по имени Кэт. Кэт разорвало гранатой – только зеленые ошметки халата и остались. На этом радости жизни заканчивались, точнее, оставалась самая главная. Война. И он воевал, тупо убивал, без разбора. А когда война закончилась, осталась пустота. И он заполнял ее всё новыми и новыми убийствами. Потом надоело даже это. Удивительно, оказывается, Себастьяну Морану было знакомо это чувство – скука. Один парень из его взвода… хороший был парень, но пуля – дура, ей плевать. Так вот, этот парень часто шутил, что проще всего в жизни ее лишиться: для этого всегда есть уйма способов. Удивительно, но бывали минуты, когда Себастьяну Морану действительно хотелось опробовать один из них. А потом появился Джим. Чертов психопат Джим Мориарти. С ним в жизни Себастьяна появилось сумасшествие. С ним в жизни Себастьяна появилась жизнь. Каким бы босс не был ублюдком, он прочно врос в Морана. Почти так же прочно, как Война. И, чёрт, Себастьян с самого начала был против этой идеи с самоубийством. Ну, с самоубийством напоказ. А Мориарти, нервно смеясь, говорил: расслабься, Себ, всё получится, Себ. Да нихрена не получится – думал Моран. И хотел пристрелить его тут же, на месте, чтобы не было никакой игры, и разговора на крыше тоже не было. Но сам, своими руками, он бы не сделал это. Никогда. Тогда Себастьяну так казалось. Но день спустя, на крыше, ощупывая стремительно холодеющий труп, у него в голове пульсировала одна мысль: лучше бы пристрелил сам. В этот раз было еще хуже. Пустота была еще страшнее, замечательных винтовок уже не было, и Джима, мать твою, тоже не было. Пожалуй, это была первая война Себастьяна Морана, которую он проиграл. Джинсы, серая футболка. Проиграл – так проиграл. Давай, война, врастай в самое сердце, оно всё равно скоро остановиться. Пойти на ту чертову крышу, дождь еще кровь на ней не смыл, и отправиться в темноту вслед за Джимом. К счастью, Моран был атеистом. Себастьян выходит из подъезда, садится в машину и едет в центр Лондона. Спустя полчаса к дому, к тому самому дому, где вынашивал свои коварные планы самый гениальный психопат Англии, подходит невысокий черноволосый парень. Он бежит по лестнице, открывает дверь в квартиру Великого Гения своим ключом, включает свет в холле и негромко зовет: - Себ? Себби? Послушай, мой милый Себби, - парень противно растягивает это слово, но тут же вновь становиться серьезным: - Я понимаю, как тебе было тяжело. Прости, я свинья, знаю. Себ? Себби, ты тут? В эту же секунду в центре Лондона раздается выстрел. Война закончилась.