***
Не помню, чтобы то лето чем-либо отличалось от остальных, которые я видел между курсами. Иссушающая жара, много пыли в воздухе, удушающе-сладкий запах цветов в семейном саду и тяжелая работа – ничего нового. Моя семья ввязалась в еще один конфликт, на сей раз с кланом Вендитори, и в честь этого мне доставалось чуть больше оплеух, чем обычно. Мир вокруг быстро менялся, но я об этом не слышал, ведь никто не удостаивал меня такой чести как разговор, а денег, на которые я мог бы купить газету, мне не давали. Поэтому мне ничего не было известно о Геллерте Гриндевальде вплоть до того дня, когда он прибыл в Рим, чтобы выступить в Священном Совете и привлечь новых сторонников. Я не знал о безумном и быстром захвате немецкого Министерства, не знал о его движении и об идеях, которые он проповедовал. Если честно, в тот день мне совсем не хотелось уходить из дома, пусть даже я никогда не бывал в зале Совета. Я искренне надеялся, что вот-вот Просперо станет лучше, Бодроперцовое зелье подействует, и я буду избавлен от обязанности сопровождать отца. Но мой брат не оказал мне такой любезности, продолжая кашлять и чихать так громко, что казалось, стены нашей виллы сотрясались. Зачем Фасендиэри-старший шел туда? За тем же, что и многие другие. Не так уж часто кланы собираются в подобном составе, и не каждый раз выдается возможность публично нагрубить какому-нибудь врагу-неудачнику, который достаточно беспомощен, чтобы не суметь ответить. Но кроме скандалов можно еще и заняться заключением договора или поисками хорошей партии для ребенка. Вот почему наше семейство прибыло в Совет почти в полном составе. Я с трудом припоминаю, чем же я вызвал гнев отца. Возможно, случайно толкнул его или мать, ответил невпопад на какой-то вопрос или же посмел не промолчать. Однако, его удар остался в памяти достаточно ясно, как и моя собственная кровь на беломраморных ступенях дворца Совета. Некоторое время я приходил в себя над раковиной в уборной. Меня трясло от бессильной ярости, от ненависти к отцу и к себе самому. Никогда до этого я не осознавал свою позорную слабость так глубоко и с такой болью. Тем не менее, я должен был идти, и поэтому, ополоснув еще раз лицо, я пошел искать Зал Совета. Один канцелярист показал мне дорогу, но оказалось, что все места в конце уже заняты, остался только первый ряд, где не очень-то поговоришь. Вздохнув, я сел чуть левее середины и подумал, что может оно и к лучшему – хоть час я пробуду вдали от семьи. Этот час, вернее, все два с половиной, оказались ключевыми в моей истории. Многие говорили об удивительном ораторском даре, которым обладал Гриндевальд, но в том зале его по-настоящему слышали от силы человек десять. Остальным было глубоко наплевать, они прибыли туда по своим делам, не имевшим к нему никакого отношения. Я поначалу тоже размышлял о чем-то своем, но вдруг почему-то поднял глаза, и только тогда разглядел Геллерта. Будущий Темный Лорд и властитель половины мира был высок, обладал приятными чертами лица и светлыми кудрями до плеч. Некоторое время я, нимало не стесняясь, разглядывал его – не каждый день выпадает возможность посмотреть на северянина, а потом вслушался в то, что он говорил. Его идеи почти сразу же показались мне интересными, но в них было немало белых мест: во-первых, я так и не понял, как он собирался остановить маггловский прогресс, во-вторых, я вообще сомневался в том, что можно удержать власть над настолько огромными территориями. В конце его речи я пришел к выводу, что, по сути, он предлагает классическую диктатуру, просто с красивым названием и в оболочке из не менее красивой идеи. Но было кое-что, невероятно меня заинтересовавшее – Гриндевальд заявил, что в «стремлении к общему благу каждому найдется место». В это «общее благо» я не поверил, но, пусть даже Фасендиэри сделали все для того, чтобы меня сломать, я продолжал верить в возможность достижения некого «личного блага». Не знаю, почему я так уцепился именно за этот шанс, похоже, дело было в обаянии Геллерта, в его яркой ауре, которая влекла меня, как магнит влечет железо. Я был вторым, кто подошел к нему после окончания его речи. Первым был какой-то пожилой господин, поблагодаривший за интересную пищу для размышлений и быстро отошедший обратно к своим. - Если вы, как и он, желаете только отдать долг вежливости, считайте, что уже сделали это – пробормотал Гриндевальд хрипло – Не тратьте ваше время. - Я пришел не за этим. У меня есть несколько вопросов – ответил я, стараясь подавить внезапно возникшую дрожь где-то глубоко внутри меня. - Вот как? А мне казалось, меня в этом сборище мещан никто не услышал – усмехнулся он – Скажите, почему они так смотрят? - Вы с севера, а гости оттуда – редкость в здешних краях. - Знаете, я не имею ни малейшего желания быть зрелищем для этих тупиц. Не хотите покинуть зал вместе со мной и побеседовать в другом месте? Я с горячностью согласился, ведь мне так не хотелось попадаться на глаза своему клану. Гриндевальд повел меня куда-то вправо, затем по коридору с гобеленами на стенах и через внутренний сад. Только тогда я понял, что уже почти ночь, но почему-то совсем не обратил на это внимания. - Меня устроили в посольских покоях дворца. Не могу сказать, что это дурно, но находиться в одном здании с настолько жалкими людьми… Скажите, вас ведь не возмущает такая оценка ваших соотечественников? - Ни в коей мере. Всецело вас поддерживаю, герр Гриндевальд. - А вы все еще не назвали своего имени, мой итальянский друг – с улыбкой заметил он, открывая дверь и пропуская меня вперед - Присаживайтесь и скажите, как мне вас называть. - Я из клана Фасендиэри – ответил я. - Мне говорили, что в Италии странные обычаи, но неужели у вас нет имен? – усмехнулся Геллерт. - Доменико… меня зовут Доменико – пролепетал я смущенно. - Итак, синьор Доменико, что же вас так заинтересовало? Я поделился с ним своими соображениями, и обнаружил, что у Гриндевальда имеются ответы на все мои вопросы. Теперь построение подобной государственной структуры стало казаться мне событием несколько более вероятным. Понятия не имею, сколько времени прошло до того, как он вдруг предложил мне вина. Отказаться было бы невежливо, поэтому я принял бокал из его рук и пригубил напиток. До этого я не был знаком с алкоголем, но вкус мне понравился, как и ощущение тепла в груди. - Предлагаю тост. За Общее Благо! Мелодичный звон бокалов откликнулся эхом в других, не менее просторных комнатах. Они все были богато и со вкусом украшены, но сразу было видно, что помещение это обычно пустует. - Геллерт, у меня закончились вопросы – серьезно сказал я – И должен заметить, ваши идеи стали для меня яснее. Жаль, что я не воин, и не могу сразиться за будущую империю. - Империи необходимы не только вояки. В вас явно присутствует ум, Доменико, вы гораздо образованнее многих людей, которые сегодня были в зале. Ответьте мне честно, рассматривали ли вы хоть на минуту возможность поступления ко мне на службу? - Это было бы честью для меня – тихо ответил я. - В вас, вероятно, говорит отчаяние. Я видел ту сцену на ступенях, но понятия не имею, почему он так обошелся с вами. - Я – бастард – произнес я с горечью. - Ваша страна не перестает меня удивлять, Доменико. Пышная архитектура, красивейшая музыка, древняя культура, вкуснейшее вино – и почти средневековые обычаи. С учетом последнего, вам явно здесь не место, вы согласны? - Да, полностью. Поэтому, герр Гриндевальд, я прошу вас принять меня на службу и располагать мною так, как вам покажется нужным – выпалил я на одном дыхании. - Вы приняты – ответил он и протянул мне руку. Я пожал ее, с удивлением почувствовав, что Геллерт тянет меня к себе, и сделал шаг вперед. Будущий Темный Лорд приобнял меня, и я даже не думал сопротивляться. Не знаю, было ли это вино или я просто настолько отвык от человеческого тепла, но только ситуация совсем не казалась мне странной. - Вы красивы – произнес Гриндевальд чуть ниже, чем он обычно говорил. В следующую секунду он чуть приподнял мое лицо за подбородок и резко коснулся моих губ своими. Я испуганно отпрянул от него. - Разве вам не говорили о моих предпочтениях? - Я только сегодня узнал о вас – ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. - Это дела не меняет. Как бы то ни было, теперь вы знаете. Итак, Доменико, выбирайте: либо я располагаю вами, как желаю, заметьте, это ваши слова, либо вы возвращаетесь в ваш горячо любимый клан. Выбирайте: свобода и почет или презрение и стыд. В течение того года в доме Фасендиэри я не раз задумывался о своем будущем, и, если быть откровенным, у меня была пара возможностей устроиться. Первая заключалась в службе Священному Совету, я мог бы стать, например, канцеляристом, а вторая – в службе Латинской Академии. Я искренне любил книги и знания, так почему бы мне было не поселиться в их компании в качестве библиотекаря? Мне не хватало связей и протекции, но, быть может, я недооценил своих знакомых? Так ли я уверен, что все они шушукались за моей спиной и, когда я был далеко, смеялись над вечно торчащим над книжками бастардом? Эти вопросы не перестают всплывать в моей голове. Я сделал свой выбор и протянул Геллерту обе руки, словно умоляя. Он легко коснулся их и, отступая назад, повел меня в другую комнату. Со стороны это, должно быть, выглядело забавно, но мне в тот момент было совсем не весело. Оставив меня у кровати, Гриндевальд вернулся за вином и бокалами. - Я больше не буду – пробормотал я, хотя некий голос в глубине души советовал мне напиться. Геллерт развалился на постели и, отхлебнув прямо из горла, знаком велел мне присоединиться к нему. Поставив бутылку на столик, он приобнял меня за плечи и мягко коснулся губами моей щеки. - Вам страшно? – прошептал он, опалив мое ухо горячим дыханием - Знаете, может быть, я и собираюсь устроить кровавую диктатуру, но, черт меня побери, я – не насильник. Так я стал любовником самого могущественного Темного Лорда за всю историю.***
Не раз я спрашивал Гриндевальда, почему он выбрал именно меня. Геллерт обычно отшучивался, нес какую-то чепуху, что ему всегда отлично удавалось. За свою жизнь я прочитал горы книг, счет, наверно, идет на тысячи, но у меня никогда не получалось его переспорить, его владение речью было великолепным. Верил ли он в то, что говорил? Видит Мерлин, я не знаю, но когда Гриндевальд произносил свои пламенные речи – казалось, что верит, искренне и полностью. Мы покинули Рим на следующий день, и я не помню, чтобы я об этом сожалел. Началась новая глава в моей жизни, где я из ни на что не годного мальчишки превратился в секретаря огромной организации. Произошло это, конечно же, не сразу, но со временем все архивы движения Гриндевальда оказались в моем ведении. Я вел записи всех заседаний его исполнительного комитета, собирал отчеты диверсионных групп из разных концов Европы, хранил копии докладов министров и многое другое. Когда мы занимали очередной город, я, обладая особым разрешением сверху, сразу же разорял местную библиотеку, не важно, министерскую или частную. Знание должно принадлежать власть имущим – таков был мой девиз. Что касается личной жизни, то, если память моя не лжет, я никогда не оставался один. Когда Геллерт был на линии фронта, то всегда находились статные офицеры, которые были не прочь разделить ложе с красивым итальянцем. Гриндевальд не возражал, он не был против и когда у меня появился чуть более постоянный партнер в виде Пера – хорошенького как картинка норвежца. При этом я не могу сказать, что Геллерт охладел ко мне – вовсе нет, даже когда я из юноши превратился в мужчину, он смотрел на меня все тем же голодным взглядом и все так же без устали совершал со мной постельный моцион. Вообще, я старался не оказываться там, где шли боевые действия, но однажды все-таки не смог удержаться. В доме, где засели повстанцы, хранились древнескандинавские труды по травологии, уникальные манускрипты, которым было более восьми столетий. Научная их ценность, конечно, была невелика, но историческая – огромна. Я никак не мог допустить, чтобы подобные свитки сгорели, размокли или погибли каким-либо другим образом, поэтому, я вошел в здание, когда еще были слышны крики и стоны волшебников, раненых, но все равно продолжавших сражаться. Взяв себя в руки, я стал искать кабинет или библиотеку, старясь не производить шума – вдруг где-нибудь за портьерой спрятался противник? В коридорах я никого не встретил, но найдя-таки место хранения манускриптов, внезапно понял, что я там не один. В углу сидел человечек небольшого роста, обхватив голову руками. Я сделал шаг вперед, он услышал меня и поднял испуганные глаза. - Уходите – сказал я ему – Мне не нужна ваша жизнь, только бумаги. Уходите, пока это возможно. Он несмело кивнул, медленно вышел из комнаты, а затем, судя по звукам, побежал. Позже, когда мы стали разбираться, оказалось, что накрыта была вся ячейка, и весь ее личный состав был перебит. Кроме одного труса, отсидевшегося в кабинете. Его звали Юрген Нёр. Это же имя носил датчанин, посетивший когда-то семейство Фасендиэри. Изменила ли меня эта встреча? Не думаю, я продолжал заниматься своим делом, и получал от него удовольствие. Есть люди, рожденные для битв, есть те, кто изобретает, например, новые заклинания, а вот я – человек кабинетный. Бумага, чернила и книги – вот мой удел, и ничего другого мне не нужно. Я был на своем месте до самого конца, вплоть до того момента, когда в резиденцию пришли вести о том, что Гриндевальд повержен и захвачен в плен. Помню, что тогда я отшвырнул книгу, которую пытался читать, это была одна из немногих вспышек ярости за всю мою жизнь и, пожалуй, единственный акт насилия по отношению к носителю информации. Кто-то другой на моем месте придумал бы, как вломиться в здание суда, или сразу же, безо всяких планов, помчался бы в атаку на конвой, чтобы спасти своего Лорда. Я не сделал этого, просто погрузился в апатию. Мимо сновали люди, пытавшиеся что-то утащить, или уничтожить нечто, доказывавшее их вину, а я не двигался с места. Похоже на то, что я оказался единственным сподвижником Гриндевальда, который не оказал сопротивления аврорам. В тюрьме я пришел в себя, и узнал от одного из наших, что Пер был убит. Мы расстались с ним за пару лет до этого, но известие совсем меня подкосило, и до оглашения приговора я находился будто бы в полусне. Поцелуй дементора. Как только нам объявили о праве на последнее желание, я малодушно попросил заменить чудовище на Аваду или же маггловскую пулю. Мне было отказано. Тогда я потребовал бумаги и чернил. Всю свою жизнь я провел рядом с ними, и последние часы мои не станут исключением. Снова и снова я пытаюсь систематизировать свою судьбу, как систематизировал каталоги в архиве еще какие-то две недели назад и пытаюсь понять – а был ли у меня другой путь? Мог ли я вообще сделать другой выбор? И кем я был для Геллерта на самом деле? Соратником? Другом? Любимой игрушкой? Или, быть может, всем понемногу? В памяти моей сейчас всплыл один диалог, очень давний, если не ошибаюсь, начала тридцатых. - Чем я тебе так приглянулся? Я просто зануда, не более. - Быть может, мне нравятся зануды. А потом Гриндевальд откинул мои волосы, и впился губами мне в шею. Немало воды утекло с тех пор, но тело мое до сих пор помнит его прикосновения, и там, рядом с сонной артерией, я ощущаю жар его рта так, словно он поцеловал меня всего несколько секунд назад. На мне – знак его, словно личная печать. Жизнь подобна рисунку чернилами по бумаге – если какая-то деталь не удалась, ее уже не исправить. И, трезво рассудив, я понимаю, что глупо мне испытывать сожаление касательно своего выбора. Я делал то, к чему лежало мое сердце. Вина моя лишь в том, что я не боролся до конца за Геллерта, что не кинулся его спасать, и не смог избавить от еще более страшной, чем моя, доли – от пожизненного заключения. Моя казнь состоится уже сегодня, с первыми лучами солнца, и я уйду, моя личность исчезнет, мучительно, но все-таки быстро. А ему придется долгие годы томиться в полном одиночестве, в тюрьме, построенной по его же приказу. Как иронично, наверняка постарался тот англичанин, что победил его. В соседней камере кто-то плачет, а я, пока что, сохраняю спокойствие, ведь это все, что мне остается. Всю свою жизнь я боялся дуэлей и битв, но надеюсь, что мне хватит мужества принять неизбежное с достоинством. Я – кабинетный человек, бумагомаратель, но надеюсь, что не стану трусом, как мой отец. Тьма за окном рассеивается, и, повернувшись лицом в ту сторону, где по моим предположениям находится Нурменгард, я отдаю честь. Мой Генерал, больше я вас не подведу.