Шлюха из ада

Горячий воздух обжигает кожу, на зубах скрипит песок. Черт, да я б сейчас отсосала у первого встречного за бутылку пива. Но людей здесь нет. Только эта проклятая пустыня Мохаве и рассекающая ее блекло-серая лента дороги. Ну и я. Я стою на обочине в синтетическом розовом топе, который вот-вот начнет плавиться, короткой джинсовой юбке, которая липнет к заднице и в сверкающих стразами туфлях на высоком каблуке. Жрица любви, блин. Замечаю движение среди высохшей растительности, вздрагиваю и тут же слышу сухой треск. Гремучка поднимает узкую голову и смотрит на меня немигающим взглядом. – Пошла ты! Змея ползет мимо меня к дороге. Я уже представляю себе, как она изжарится на раскаленном асфальте, но гремучка просто сворачивается клубком на обочине. Снова чувствую на себе ее взгляд. Как же эта тварь раздражает меня! Я со злорадством вспоминаю алабамского шерифа – этот ушлепок носил пояс из змеиной кожи. Наверное, он сам ее убил, забил палкой, чтобы не повредить шкуру. И так гордился своим трофеем. Дал мне возможность хорошенько рассмотреть этот проклятый пояс, пока прижимал мою голову к своей ширинке, сволочь. А потом заставил расстегнуть его зубами. Эх, он был такой смешной, этот шериф. Его член еще стоял, когда первая пуля угодила ему в живот. Ушлепок тупо уставился на меня, а потом попытался убежать, но куда там со спущенными штанами. Не помню, сколько раз я в него выстрелила – пять или, может, семь? В любом случае, скоро он был так же мертв, как и змея, из которой он сделал себе пояс. Не стоило ему после минета еще и требовать дать в задницу. Мою пятиминутку воспоминаний прерывает тарахтение мотора. Я упираю руки в боки и наблюдаю, как из марева на горизонте появляется автомобиль. Запыленный джип, из открытых окон которого несется веселый мотивчик кантри. Когда машина проезжает мимо меня, из нее вываливается и кое-что еще. В приоткрывшуюся дверь выталкивают девушку, которая визжит и хихикает одновременно. – Тебе в компанию, шлюшка! – орут мне из автомобиля и уезжают. Девушка валяется на земле. Блондинка, спортивная, в пресловутом «маленьком черном платье» и с бриллиантовыми серьгами в ушах. Обдолбанная, как будто ей зарплату коксом выдали. Зовут ее Келли. И она – моя цель. – Э-э-э, привет, – бормочет девица, пытаясь встать на ноги. – Где это мы? Я ухмыляюсь и завожу руку себе за спину. – В аду, детка. Мои пальцы нащупывают рукоятку револьвера, заткнутого за пояс юбки. Металл нагрелся от соприкосновения с кожей, и оружие ощущается, как часть меня самой. Когда я вытаскиваю его, тело пронзает странное ощущение – как будто меня чего-то лишили. – Э? Она покачивается, пытаясь устоять на ногах. Я пока еще держу револьвер за спиной. – Здорово, Келли, подружка. Как поживает твой папочка? – Х-хорошо, спасибо. Надо же, какая вежливая. Я б на ее месте уже бы поливала меня отборным матом. – Все еще шатается по судам, а? Ему ведь нравится сидеть на трибуне присяжных. Сколько еще людей из-за него получили укол «техасского коктейля»? До нее все еще ничего не доходит. Девица смотрит на меня прозрачными голубыми глазами, в которых нет ни единой мысли. Похоже, она из тех дур, что годны только в постели. Я меняю тактику, подхожу к ней ближе и говорю самым ласковым голосом, хотя он все равно звучит грубо: – А ты как? Ничего не болит? – Она мотает головой. – Эти парни не обидели тебя? – Неа. Поднимаю бровь – чтоб такую обдолбанную красотку да не обидеть? Гомики они все, что ли?! – Они даже не трахнули тебя все по очереди? Она кривится, будто я сказанула неимоверную грубость и шепчет: – Неа. Они начали лезть ко мне, но меня на них вырвало и… Не могу удержаться от смеха. Молодец, девка, нечего с такими сдерживаться. – А, так ты осталась без секса сегодня. Ничего, это легко исправить. Протягиваю левую руку и нагло тискаю ее сиськи. Даже сквозь слои ткани платья и лифчика, я чувствую, насколько горяча ее кожа. Келли молча смотрит на меня, не останавливая, и не побуждая. Ощущение мягкой плоти в моей ладони заставляет вспомнить мою девочку с которой мы колесили по всей Флориде. Она знала все обо мне, и до последней минуты ее больше бесило то, что я трахаюсь с мужиками, а не то, что я убиваю их. Наверное, если бы я просто убивала, она не покинула бы меня. Но нам нужны были деньги на жратву, выпивку, бензин, на дешевые мотели. А единственное, что я умела делать – это раздвигать ноги перед любым гребанным придурком, который был согласен за это заплатить. И бедняжка не выдержала постоянных приступов ревности. Врезала мне по башке бутылкой из-под бурбона и уехала. Но я на нее не в обиде. Нельзя обижаться на человека, который помогал тебе прятать трупы. Я все еще сжимаю револьвер в правой руке. А левой глажу Келли по бокам, по ягодицам. Она прикрывает глаза, из пухлых губ вырывается тихий стон. – Давай, – бормочет она, – полижи мне. – Тупая сучка. – Я бью ее револьвером по голове. Келли падает, будто ее стокиллограмовой штангой огрели. – Молчи, дрянь. Сегодня я заказываю утехи! Она извивается на земле, пытаясь встать, но собственные ноги не слушаются ее. Я упираюсь сверкающей туфлей ей в грудь. Острый каблук буквально пригвождает Келли к земле. – Не двигайся, сучка. Наконец-то она замечает револьвер. – Н-не надо. Не убивайте меня! Я ухмыляюсь и убираю ногу. Командую: – Перевернись! Келли переворачивается и... ползет прочь. Она двигается удивительно быстро. Вот что делает с людьми страх смерти. Гремучка потряхивает своей трещоткой. Раздается сухой стук, и Келли останавливается. Змея поднимает голову и смотрит на нее, то и дело высовывая черный раздвоенный язык. – Тебе не стоило убегать, – говорю я. – Это не работает. Никогда. Она оборачивается. Я пинаю ее между лопаток, заставляя прижаться грудью к земле. О, оказывается, Келли не такая и тупая. Она послушно лежит, уткнувшись лицом в землю и выпятив задницу, туго обтянутую черной тканью платья. Под аккомпанемент гремучки я присаживаюсь рядом с Келли и стволом револьвера поднимаю подол ее платья. Понемногу обнажаются упругие ягодицы, практически не скрытые крохотными черными стрингами. Мило. Я оглаживаю их, потом смачно шлепаю. Келли вскрикивает, а на ее заднице остается красный след. Я одариваю ее еще парой шлепков, а потом стягиваю с нее стринги и запускаю руку между ног. Там все чисто выбрито, но кожа удивительно влажная. Пот или... Я глажу ее и запускаю палец внутрь. Так и есть – эта сучка уже течет. Неужели это я, вульгарная потасканная шлюха, так ее возбудила? Я добавляю к первому пальцу второй, собирая на них смазку. Келли стонет и шире раздвигает ноги. Совсем с ума сошла от наркоты? Или до сих пор надеется, что я буду удовлетворять ее языком? Если так, то ее ждет большое разочарование. С хлюпаньем вытаскиваю из нее мокрые пальцы. Келли внезапно поворачивает голову и с недоумением смотрит на меня через плечо. Я подмигиваю ей и глажу ее аккуратный анус. Ее тело вздрагивает, но хватает показать револьвер, и девица вновь утыкается лицом в землю. Скользкий палец входит в ее задницу. Она вскрикивает, за что получает шлепок револьвером по ягодицам. – Молчи, дрянь. Это не больно. Уж я-то знаю. Меня не раз имели таким образом, зачастую без подготовки и насухую. Так что Келли нечего жаловаться. Я добавляю второй палец, потом третий. Келли не кричит, только стонет. И тогда я вставляю ей в задницу мой револьвер. Гладкий ствол легко проникает внутрь и входит куда глубже, чем мои пальцы. – Не-е-е-т, – лепечет Келли. Деточка, ты радуйся, что у меня револьвер без мушки. Я трахаю ее моим дружком, который, клянусь вам, лучше сотни гребанных членов. Ствол ходит туда-сюда, то взблескивая на палящем солнце, то вновь погружаясь вглубь тела Келли. Она что-то тихонько воет, но не двигается. Змея перед ней сворачивается клубком и снова разворачивается, неистово колотя трещоткой. Я отхожу на шаг, чтобы полюбоваться. Какое милое зрелище – дочь моего врага посреди пустыни с голой выпяченной задницей, из которой торчит револьвер. – Неплохо, сучка, – говорю я. Подхожу к Келли и резко выдираю из нее своего дружка. Змея шипит, и девка начинает пятиться от нее задом. Я не мешаю, она мне уже не интересна. Достаю пачку сигарет, закуриваю. Келли, наконец, встает на ноги, одергивает платье. Ее лицо покрыто слоем пыли, смешанной со слезами и косметикой. Я вытаскиваю из кармана юбки старый телефон и швыряю девке под ноги. – Звякни, чтоб тебя забрали, если не хочешь сдохнуть в этой гребанной пустыне. Она поспешно поднимает телефон и, утирая сопли, набирает номер. Я отворачиваюсь. Не хочу слушать ее разговор. И так знаю, кому она звонит. Я запрокидываю голову и смотрю в небо. Оно белесое от зноя, и лишь вдалеке плывет несколько облаков. Одно похоже на простреленное легкое, другое – на продырявленные почки, третье – на сердце с застрявшей в нем пулей. Мы ждем. Я курю сигарету за сигаретой, Келли сидит у дороги и размазывает по лицу грязь, змея лежит под засохшим кустом. Солнце уже клонится к закату, когда на дороге снова появляется автомобиль. Протрезвевшая Келли вскакивает на ноги. Я тоже готовлюсь – достаю дружка. Машина останавливается, и из нее вылезает мой дорогой мистер Фицжеральд. Это респектабельный мужчина шестидесяти лет, немного полноватый, седой, в дорогом костюме, который более уместен где-нибудь на Манхеттене, а не тут, в пустыне. Даже на расстоянии я чувствую запах дорогого парфюма. Да, этот старикан не из тех, что станут покупать себе такую придорожную шлюху, как я. Он предпочтет какую-нибудь молоденькую, прилично одетую штучку, какую-нибудь фотомодель. Даже если у него не встанет, ему будет приятно от одного факта, что он способен купить себе такую. Хочу крикнуть ему приветствие, но Фицжеральд смотрит на меня, и я сразу понимаю – узнал. Да, мы провели вместе немало запоминающихся часов в зале судебных заседаний. Я сидела в клетке и смотрела, как всю мою проклятую жизнь разматывают, будто кишки свиньи после забоя. Тщательно, неспешно они изучали каждую мерзкую подробность, каждую деталь. Мы поговорили о моих милых родственничках. О папаше, который повесился в тюремной камере, о матери, которая сбежала от своих детей в лучшую жизнь. Не забыли моего дядюшку, который сделал меня шлюхой в двенадцать лет и братика, который был моим сутенером, пока его не прирезали какие-то наркоманы. Вспомнили мы и замечательных мужчин, которых мой дружок поимел так, что в них осталось по десятку дырок двадцать второго калибра. И потом двенадцать присяжных вынесли вердикт. Они сказали, что я чертова шлюха, которая должна отправляться прямиком в ад. Я знала, что так будет, приговор не удивил меня. Но я все равно возненавидела их всех. Да чтоб ваших жен и детей трахнули в задницу, пожелала я им. И сказала, что вернусь. Кто ж знал, что мои слова станут правдой. Фицжеральд бледнеет. Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами, словно ощупывая взглядом каждую деталь моего тела. Я усмехаюсь и показываю ему левую руку. На сгибе локтя еще заметен синяк от инъекции. Тиопентал, павулон и хлорид калия. Да, миленький, все без обмана. Приговоренная тобой чертова шлюха действительно сдохла в тюрьме от смертельной инъекции. – Хочешь позабавиться, красавчик? – я цежу дежурную фразу всех проституток. Фицжеральд стоит передо мной, безвольный, окаменевший от ужаса. Ну и где, где теперь все твои понты, сука? – Папа? Пап, эта дрянь... – начинает Келли. – Иди ко мне, – говорю я, глядя прямо в глаза Фицжеральду. Он подходит. Покорно, как загипнотизированный змеей кролик. И я поднимаю револьвер, тыкаю ему прямо в лицо. В рот Фицжеральда проникает ствол, который только что побывал в заднице его дочери. – Я же говорила, что вернусь. Спускаю курок. Мозги Фицжеральда выплескиваются в горячий воздух. Прежде, чем его тело касается земли, я успеваю прострелить его еще два раза. А когда он уже падает, всаживаю пулю за пулей ему между ног. Келли орет, я поворачиваюсь и трачу на нее последний выстрел. *** Я смотрю, как кровь впитывается в сухую, истосковавшуюся по влаге, землю. Мне хорошо. Очень хорошо. Даже оргазм не сравнится с наслаждением от убийства. Треск гремучки разрывает наступившую было тишину. Змея выползает из зарослей, сворачивается клубком, надувается, растет. Она превращается в мужчину с лицом и телом похотливого старика, но с желтыми глазами и черным раздвоенным языком. – Весьма неплохо, моя милая, – шипит он. – Я доволен. Он подходит и обнимает меня. Это мерзко. Как будто меня разом касаются все те гребанные ублюдки, которые трахали меня на обочинах и в туалетах придорожных кафе, все те твари, которых я убила. Но я терплю. Непослушание наказывается слишком жестоко. – Еще одиннадцать клиентов впереди, – дьявол проводит языком по моей шее. – И у этих-то есть жены и многочисленные ребятишки. Я прямо предвкушаю веселье. А потом мы навестим прокурора. И судью. И еще кого-нибудь... – Да. Вспоминаю их лица, их мерзкие гладкие лица, их глаза, смотрящие на меня свысока, их губы, перечисляющие мои грехи. Представляю, как они будут выглядеть, залитые кровью, и на меня снова нисходит умиротворение. Да, я убью их одного за другим. А потом... потом мой адский сутенер найдет мне новых клиентов. Уж это он умеет. – Ты ведь не жалеешь, что убила их? – вкрадчиво спрашивает дьявол. – Не хотела бы повернуть все назад? Я прижимаюсь к нему, глажу ладонью его между ног. – Я бы хотела, чтоб они все возродились, – шепчу я. – Тогда я могла бы убить их еще раз!