Hoc est corpus meum

      Пытаясь скрыться от Кромарти, мы переехали в Неваду. Серебряный, чтоб его, штат. Впрочем, к тому времени я настолько озверел от происходящего, что мне было без разницы, Невада, Мэн или вообще Аляска. Чем дальше, тем больше я убеждался, что мама действует неправильно. Она прятала меня, охраняла, защищала, мы постоянно убегали, скрывались, хитрили... как я при такой практике могу стать лидером сопротивления, я не понимал в упор. Маме застила глаза цель, актуальная в прошлом, когда я был еще сопляком: «сохранить Джона Коннора для будущего». Сохранить в виде кого, вечного беглеца, не смеющего даже немножечко рискнуть собой? Но будущее уже вот оно, рукой подать, и просто Джон Коннор как факт человечеству ни на что не сдался, я-то это прекрасно понимал, а мама...       Так вот, в Неваде мы немного вздохнули спокойно – Кромарти должен был потерять наш след, мы довольно хитро провернули наш отъезд, и Камерон сообщила, что вероятнее всего, в ближайшие две недели, а то и три, он не найдет нас. Вернее, сначала она сказала, что экстремум функции, отражающей вероятность обнаружения – двести двадцать три часа, после чего мама приказала ей говорить по-человечески, и после десяти минут препирательств мы более-менее разобрались. Потом мы собирались – в идеале, разобравшись с терминатором окончательно – снова вернуться в Нью-Мексико. Но прохлаждаться времени все равно не было. Мама и мой новообретенный дядя Дерек занялись приготовлением ловушек для Кромарти, мне она тем своим самым бесящим меня тоном сказала сидеть спокойно под охраной Камерон и не лезть... ну в своем репертуаре. Но спастись от Кромарти – это всего лишь вопрос моей личной безопасности, и кому-то стоило подумать и о Судном дне. Взрослые уехали, строго проинструктировав меня, чтобы я никуда не ходил с чужими дядями и не совал пальцы в розетку, а я подступил к Камерон и расспросил ее о раскладе сил в Неваде тогда, в будущем. Оказалось, что у повстанцев тут были... в смысле, будут... проблемы с дислокацией. Им остро не хватало опорных точек для борьбы со Скайнетом. Дело, на мой взгляд, было самое то для будущего вождя остатков человечества – обеспечить своим людям преимущество на позиции.       – По моим данным, в пустыне Большого Бассейна существует ряд неиспользуемых подземных убежищ, законсервированных еще до Второй мировой войны. Точное место их расположения Скайнету неизвестно, – отрапортовала Камерон.       – Вот это тема, – сказал я ей.       – Тема чего? – молниеносно уточнила она своим резким тоном.       – Такое выражение, в смысле, «хорошая идея».       – Клево, – выдала она, не моргнув глазом.       Я улыбнулся ей. Мне почему-то представлялось – в общем-то, без причины – что она специально «построила дурочку», что она так шутит со мной. Прикидывается более машиной, чем есть на самом деле, из юмористических соображений.       Интересно, к какому психологу мне сходить, чтобы разобраться со своим отношением к боевым роботам Скайнета? Я до сих пор был привязан... не то чтобы как к отцу, но что-то вроде... к тому терминатору, моему, который – совершенно зря, как теперь очевидно – утопился в чане с расплавленным металлом. Я скучал по нему, и мне не нравилась мысль, что через несколько лет мне придется послать его в прошлое – на верную смерть. Как и своего родного отца, кстати. Я не мог воспринимать того терминатора как машину. И Камерон тоже не мог так воспринимать. Они были не люди, но они были вроде людей. Как инопланетяне, что ли. Другие, но...       Я был уверен, что такое отношение к терминаторам когда-нибудь выйдет мне боком. Может быть, даже будет стоить жизни. Моя мама думала, что я этого не осознаю. Иногда, в смысле, довольно часто, мне вообще казалось, что она держит меня за младенца.       В общем, я погрузился в сеть, выискивая, что мне надо хакнуть, чтобы получить нужные мне данные. Оказалось, что таких данных в сети нет – в общем, логично, раз о них так и не узнал Скайнет. Нам нужны были военные архивы тех замшелых лет, но как до них добраться?       – Ты неправильно ищешь, – сказала Камерон.       – А ты можешь лучше?       – Да. Подключи меня напрямую.       Напрямую – это значит ножом срезать кружок кожи с ее виска и вытащить чип. Мне эта процедура всегда была отвратительна. Когда ты держишь в руках процессор терминатора… такое ощущение, будто ты вынул из него или из нее – душу. Чип такой хрупкий. Камерон и сама выглядит хрупкой, но не беспомощной. Она пытается маскироваться под беззащитную, но в ней, когда она работает, все равно видна какая-то жутковатая, механическая сила – неумолимая целеустремленность робота. А вот так, когда она разобрана… с ней можно сделать все, что угодно. Сломать навсегда, сжечь… перепрограммировать. И когда-то я это и сделал. То есть, сделаю, чтобы послать в прошлое к себе самому.       Я достал нож, она легла на диван, повернув голову, чтобы мне было удобнее. Вот опять – это было частью ее программы, но я воспринимал это как знак доверия. Будь она парнем, было бы проще. А так… Камерон защищала меня, а мне что-то говорило, что это я должен защищать ее, как будто она и вправду моя сестренка. И вот сейчас это ненадолго стало правдой, только я один охранял ее, отключенную, беспомощную. Ее глаза померкли, когда я вытащил цилиндр с чипом. Она была как спящая красавица, только, чтобы разбудить ее, был нужен не поцелуй. Я, как дурак, погладил Камерон по голове. Не мог удержаться. Увидел бы это Дерек, он бы меня прибил… увидела бы это мама, опять стала бы орать на меня. Но люди всегда одушевляют свои машины. Уговаривают автомобиль заводиться, ругаются на телевизор, если он перестает показывать. Мы хотим, чтобы они были как мы. Вот странно, я, будущий предводитель человечества в битве против роботов, привязан не меньше, чем к близким мне людям, к двум терминаторам… если бы мы могли жить в мире друг с другом, как в старой фантастике, люди и роботы! Помогать друг другу, защищать друг друга. За что же нас возненавидел Скайнет? Мне почему-то очень важно это узнать, хотя это знание ничего не изменит. Черт, я и его одушевляю, это неправильно, но что это, если не ненависть – желание уничтожить всех, вообще всех? Просто программный сбой или Скайнет понял, что люди в любом случае не потерпят рядом с собой искусственный разум, даже ими же созданный?       Если нам все удастся, Камерон тоже покончит с собой, наверное. И я никогда больше не увижу того моего терминатора. И не стану лидером сопротивления. Раньше мне очень льстило такое будущее, потом я в нем разуверился, потом мне доказали, что это правда… а теперь я мечтаю избежать такой судьбы. Быть героем не так легко, как изображают в комиксах.       Я подключил чип к моему ноутбуку.       Интересно, как ей больше нравится – быть бесплотным разумом в сетях или в своем кибернетическом теле, ограниченном законами физики, но зато полностью принадлежащим ей? Или ей все равно?       Через час или полтора компьютер запищал, и я подошел взглянуть на монитор. Камерон вывела мне карту пустыни Большого Бассейна с пометками. Их было девять штук, над каждой были точные координаты. Наиболее вероятные точки расположения законсервированных баз. Отлично.       Я отключил чип от сети, и вновь подключил к ее телу. Заклеил пластырем рану. На ней все заживает невозможно быстро. Через две минуты Камерон очнулась. То есть, включилась.       – Тебе как больше нравится, быть подключенной к себе или к Интернету? – спросил я, когда она одним плавным движением встала.       – У обоих вариантов есть свои преимущества и недостатки. Ты посмотрел карту?       – Да. Как ты это все узнала?       – По косвенным данным. Аэрофотосъемка разных лет. Маршруты сообщений. Рельеф местности. Обрывочная информация из сообщений с форумов, записей в блогах и переписки по электронной почте.       – Насколько это надежно?       – С вероятностью около девяносто семи процентов мы найдем два убежища, с вероятностью примерно шестьдесят процентов – пять.       – А Скайнет почему не сделал то же самое, что и ты? Не нашел их по косвенным признакам?       – Не было такой необходимости. Повстанцы не имели к этим базам доступа.       – Поимеют, – пообещал я.       – Это плохое слово, – сказала Камерон, как мне показалось, с удовольствием.       – Это тебе кто сказал?       – Сара Коннор. И не мне, а тебе, когда ты сказал: «Если мы будем только убегать и прятаться, Скайнет нас поимеет», – она произнесла это моим голосом.       – О господи. Я просто…       – Это слово означает «вступить в половую связь». Но Скайнет не имеет возможности…       – Это просто ругательство!       – Как «сучка»?       Она спрашивала это со своим обычным пытливым выражением лица, я никак не мог отделаться от мысли, что она так шутит.       – Вроде того. Но я…       – С доступом тоже нельзя вступить в половую связь. Некоторые ругательства противоречат логике.       – Да, верно.       – И очень много ругательств относится к сексу.       – Точное наблюдение, – пробормотал я, с неудовольствием понимая, что меня эта тема смущает.       – Почему?       – Не знаю. Слушай, давай ближе к делу.       Я вернулся к ноутбуку. В принципе, это достаточно безопасно и при этом полезно – разведать, в какой из девяти точек расположены эти самые базы. Даже две – уже хорошо. Туда можно даже не лезть, просто уточнить и запомнить координаты. Потом мои люди, если понадобится, найдут, как в них пробраться.       – Ты запомнила все координаты?       – Да.       – Сможешь найти в пустыне?       – Да.       – Мне нужен маршрут… охватывающий все точки за минимальное время при максимальной безопасности. Поедем на внедорожнике.       Камерон на несколько секунд застыла. Где-то в ее голове накладывались друг на друга карты, вычислялись сложные функции…       – Есть маршруты. На четыре дня и на пять. Преимуществом второго является четырехкратное снижение возможности его предсказания системой Т-888. В том числе Кромарти.       – Ты же говорила, что на две недели мы в безопасности.       – С вероятностью девяносто пять, четыре десятых процента на данный момент. С вероятностью девяносто четыре, одна десятая процента через сутки. Вероятность успешного обнаружения нашего местоположения Кромарти растет по функции, близкой к экспоненте.       – Так может быть, он уже стоит под окном?       – Нет, – сказала Камерон, посмотрев в сторону окна.       Я попросил показать мне маршруты, и Камерон уверенно провела на карте две сложные ломаные линии, соединяя точки. Второй маршрут не выглядел слишком уж запутанным, но ей виднее, как работают электронные мозги нашего врага, а четыре или пять дней – разница невелика.       – Какой нужен запас еды и воды для длинного маршрута? Пятидневного?       – Учитывая Сару Коннор и Дерека Риза?       – Нет, только нас с тобой.       – Оптимально, включая некоторый запас на случай непредвиденных обстоятельств, тридцать литров воды и запас еды, содержащий двадцать тысяч килокалорий. Могу рассчитать сбалансированный рацион, включающий в себя необходимые витамины и микроэлементы.       – Чуть позже.       – Ты хочешь ехать, не поставив в известность Сару Коннор?       – Иначе она меня не отпустит, а ехать всем вместе не будет времени. Я позвоню ей, когда выедем. Послушай, мне уже пора начинать действовать самостоятельно. Не цепляясь за мамину юбку. Я же не лезу в самое пекло, всего лишь провожу разведку, так? Это будет даже безопаснее, чем тут торчать. Но я сам составлю план, сам его выполню… потренируюсь принимать и осуществлять свои решения. Это важно!       Я осекся, поняв, что Камерон мои доводы не нужны. Это все стоило бы высказать моей маме, но мама меня не слушала… вернее, слушала, но как-то не так. Не как взрослого, слушала только затем, чтобы возразить, осадить, упрекнуть. Пожалуй, если бы я сказал ей, что небо синее, она первым делом посоветовала бы мне не городить чушь. Интересно, когда я стану вождем повстанцев, мама будет тоже зудеть над моим ухом, что я слишком нарываюсь, зря рискую и все такое? Кто меня тогда будет слушать вообще?       Или я вообще не стану предводителем остатков человечества, как вариант. Мы же изменили будущее, скакнув вперед на восемь лет. Я окажусь слишком мал или вроде того… в 2011 году мне будет всего восемнадцать, а не двадцать шесть. Тоже мне, мессия, которому даже алкоголь не продадут…       Я сказал Камерон собираться в магазин – пора было закупать воду и еду. Стоило было за ней присмотреть, чтобы она, составляя свой «сбалансированный рацион», не накупила бы всякой невкусной дряни. И надо подумать, что еще понадобится в пустыне. Сменная одежда, белье… палатка… аптечка. Бензин, запаска лишняя, домкрат… Компас, карта… спички, конечно. Ночами там, насколько я знал, холодно. Сухое топливо? Где бы его взять… Главное, успеть собраться и уехать, пока мама с Дереком не вернулись.       Я понимал, что мама будет волноваться, мне было, конечно, совестно так сбегать, но я знал, что добром отпроситься не выйдет… а чем раньше она привыкнет к тому, что ее сыну приходится рисковать собой, причем по собственной инициативе, тем лучше.              Собраться и выехать до возвращения взрослых мы успели. Наш джип, загруженный под завязку снаряжением, вел я, Камерон сидела рядом, под ногами у нее пришлось разместить одну из наших десятилитровых бутылок с водой. Меня почему-то тянуло глупо хихикать, как будто я не совершал разведывательную операцию, а просто сбежал с «сестрой» поездить по пустыне.       Маме было решено отзвониться из последнего городка перед въездом в пустыню. В пустыне мобильные вряд ли ловили сеть, так что совсем уж затягивать с этим не стоило. За сегодня мы не успевали доехать даже до первой точки, зато на завтра было запланировано посещение сразу трех. Наша траектория напоминала неровную петлю, охватывающую примерно половину пустыни Большого Бассейна. На пятый же день мы должны были приехать почти туда же, откуда начали. Плюс полдня на возвращение – и на десерт дикий скандал от мамы и дяди. Надеюсь, я смогу им предъявить хотя бы две найденные базы как результат своей вылазки.       К вечеру мы добрались до того самого городка, последние два часа машину вела Камерон, а я занял ее место. Остановились на заправке, я вышел размяться и сходить в туалет – довольно грязный, но все же последний цивилизованный сортир на этой неделе. Дальше к моим услугам будет только креозотовые кусты.       Речь для мамы я успел составить и отшлифовать за последние два часа. Но звонить все равно было стремно. Может, попросить Камерон позвонить и отбарабанить это моим голосом? Хотя мне, как будущему спасителю человечества, должно было быть стыдно за такие мысли. Ну, ладно, выдохнули.       – Что случилось, Джон?       В этом вся мама. По ее мнению, если я звоню, обязательно что-то случилось, причем плохое.       – Все нормально, мам. У меня к тебе важное сообщение, не перебивай, ладно? Я с Камерон, но мы уехали по одному важному для будущего делу. Оно неопасное, просто разведка, меня не будет пять дней. И звонить я не уверен, что смогу. Мы на нашем джипе, ты извини. Не беспокойся обо мне и…       Ну, тут, конечно, она меня перебила и стальным голосом потребовала не нести бред, немедленно возвращаться и так далее.       – Послушай меня хоть раз, мама. Мне пора начинать учиться самому что-то планировать и действовать по этому плану, – вклинился я в ее лязгающую отповедь. – Мне придется и дальше рисковать собой, и намного серьезнее, чем сейчас. Ты это знаешь сама. Времени меня прятать от всего больше нет.       – Джон, я последний раз тебе…       – Пока, мам.       Я нажал отбой и сразу выключил у телефона звук. Спрятал трубку в карман.       Попросил убрать звук и Камерон.       – Зачем?       – Она будет сейчас звонить и тебе.       – Я могу просто не брать трубку.       – Но он будет постоянно трезвонить. Выключи.       Она нажала нужные кнопки.       – Поехали? – спросила она.       – Ага, – я сел рядом с ней. – Погнали.       Какое-то время мы ехали по дороге, но когда уже совсем стемнело, повернули прямо в пустыню, существенно снизив скорость. Автомобиль наш немного покочевряжился, недовольный пропажей ровного покрытия из-под колес, но в железных руках Камерон смирился и поехал довольно сносно, давя какую-то жесткую растительность. Похолодало, причем довольно сильно, мне пришлось надеть свитер.       Ночевать слишком близко от дороги мы сочли не самой лучшей идеей, так что распланировали путь так, чтобы на ночь мы удалялись подальше от трасс. Первый привал мы устроили глубоко заполночь, но утром я проснулся весьма свежим. Камерон спать было не надо, она всю ночь охраняла мой сон, стоя неподвижно, словно статуя. Позавтракав (завтракал, в смысле, я один, Камерон выпила немного воды и проглотила несколько таблеток, как она объяснила, для лучшего приспособления ее органических компонентов к условиям пустыни), мы отправились в путь – до первой точки было совсем немного.       Впрочем, «точка» – это только так называлось. На обследование каждого перспективного участка в плане было отведено часа три-четыре. Мы кружили по пустыне, я бесплодно вглядывался в унылый пейзаж, даже не очень понимая, что мы ищем, но Камерон знала, куда смотреть. Объяснить она мне, впрочем, не смогла подробнее, чем: «рельеф поверхности и карта растительности над базами будет отличаться от естественных». Периодически она выходила из машины, топала ногами по грунту и, видимо, прислушивалась. Несколько раз она забиралась на крышу нашего верного джипа, прыгала с нее и опять прислушивалась. Толку, впрочем, не было.       Честно сказать, я не думал, что разведка – настолько скучное занятие. Было бы у меня хотя бы какое-то дело, но я себя чувствовал ненужным придатком при терминаторе. Получается, я поехал с ней только потому, что послать ее одну значило остаться беззащитным дома. Неприятно.       Между точками я попросился за руль, чтобы хоть чем-то себя занять. Но по пересеченной местности вести внедорожник оказалось той еще задачей, и я быстро выдохся. Перед обследованием второй точки мы пообедали, то есть, опять же, я пообедал, а Камерон даже воды не попила. Перспективы представлялись мне все менее радужными. Я подумал, что базы мы вполне можем не найти, даже если они есть.       Камерон, понятное дело, не знала, что такое скука. К концу обследования второй точки она была так же внимательна и методична, как и в начале своих изысканий.       – Точно нет? – спросил я.       – Вероятность ошибки существует. Небольшая. Если не найдем так, в следующий раз придется использовать геологоразведочное оборудование.       – Где же мы его возьмем?       Она снова вышла из машины и попрыгала на лысом пятачке.       – Преждевременная постановка задачи.       В следующий раз – какой оптимизм! Если мы в этот раз вернемся ни с чем, мама, наверное, посадит меня на цепь.       Точки с третьей по пятую находились в самой глубине пустыни, дальше всего от дорог и вообще от цивилизации. Был закат – в пустыне какой-то невероятно свободный, на все небо, я немного приободрился под его светом, ведь все же я наконец-то делаю что-то для свободы людей, для которой был рожден и воспитан. Я улыбнулся садящемуся солнцу.       И вдруг Камерон…       Я навсегда запомнил этот немыслимый акробатический трюк, который она провернула за, пожалуй, две-три секунды. Врезалось в память намертво. Подтянув ноги к животу, молниеносно повернувшись на сиденье от меня лицом, она вышибла ногами дверь джипа, сорвав с петель – сила удара была чудовищной. Одновременно, нечеловечески выкрутив руку в плече, выдернула из-под моих ног бутыль с водой.       – Взял! – рявкнула она, втискивая мне бутыль, и я машинально прижал к себе пластиковую канистру обеими руками.       Все так же невозможно перекрутив плечевые суставы, она вцепилась в меня обеими руками и дернула через себя. Дернула с такой силой, что вырвала к чертям ремень безопасности, я вскрикнул от боли – ремень резанул мне тело даже сквозь свитер. И вылетел через только что сделанную ею дыру, как пробка. Я ничего не понимал, машинально прижимая к себе бутылку в своем недолгом полете. Удар! Дикая боль в ноге, я кувыркнулся несколько раз, выронив, наконец, воду. Из меня вышибло дыхание, я не мог даже закричать, хотя так больно мне не было никогда в жизни.       И взрыв.       Наш джип вместе с Камерон взорвался, жаркая волна еще раз толкнула меня, заставив покатиться по жесткой и колючей земле. Нога – как я понял, сломанная – еще раз жестко соприкоснувшись с землей, просто вспыхнула болью, и я потерял сознание.       Я очнулся, пожалуй, быстро. Все еще был закат. Тянуло удушливой вонью – догорал наш джип со всем содержимым. Я попытался окликнуть Камерон, но вышел какой-то жалкий хрип. Голова болела неимоверно, глаза слезились, нога вся горела.       – Ка… Камерон… – все-таки выдавил я.       Какой-то звук. Скрип металла по песку. И, наконец, медленные неровные шаги.       – Камерон, я, кажется… ногу сломал…       Еще я был весь в мелких ссадинах и ушибах, но боль в ноге заглушала все прочие ощущения. Я повернул голову на шаги. Ей тоже досталось. Камерон шла, спотыкаясь на обе ноги, тоже вся израненная – из-под рассеченной и порванной плоти проглядывал металл. Волосы с одной стороны головы обгорели. Одежде тоже досталось сильно.       – Ты как?       – Цель: Джон Коннор. Задание: диагностика повреждений, – сказала она металлическим голосом. – Выполнено. Опасность для жизни минимальная. Закрытый двойной перелом костей голени левой ноги. Многочисленные неглубокие травмы покровов. Покровов. Покровов.       – Что с тобой?       – Покровов, – ее голова судорожно дернулась вбок. – Запрос: самодиагностика. Выполнено. Сбой речевого центра, ошибка высокой важности. Настройки структуры речи сброшены к заводским. Включен принудительный голосовой вывод актуальных процессов. Рассогласование системы локомоции. Сбой в вестибулярной системе. Незначительные повреждения органических покровов. Требуется перезагрузка. Не выполнено. Повтор. Не выполнено. Повторная самодиагностика…       – Погоди…       – Отменено. Запрос: задание от объекта Джон Коннор. Статус: пользователь второго уровня допуска. Разрешено.       – У нас есть обезболивающее?       – Нет данных.       – Что значит, нет данных? От машины что-то осталось?       – Некорректный запрос.       – Твою мать, – выругался я. – Перезагрузись.       – Перезагрузка. Не выполнено. Повтор…       – Стоп!       – Отменено.       – Подойди ко мне так, чтобы я мог достать чип, – я с усилием сел, ногу снова пронзило болью, перед глазами поплыли серебристые круги. – Перезагружу тебя вручную.       – Отказано.       – Какого черта, если ты сама не можешь перезагрузиться!       – Вероятность временной потери дееспособности у объекта Джон Коннор: высокая. Изъятие чипа пользователем при данном состоянии здоровья последнего: запрещено.       – Ты боишься, что я, вынув чип, потеряю сознание?       – Запрещено. Запрещено, – снова судорожный рывок головы. – Рекомендована переустановка базовых программ речевого центра, – пауза. – Выполнено. Запрос резервной копии активного словаря. Найдено. Восстановление системы. Требуемое время: девять минут.       Она замолчала, застыв с открытыми глазами. Я попытался дотронуться до своей сломанной ноги. Больно было, хоть волком вой. Полез за мобильником, но он, с нашим-то везением, оказался безнадежно разбитым.       Прекрасно. Мы в пустыне. Мобильный Камерон тоже наверняка сломался, джипа нет, наших запасов, скорее всего, тоже нет, возможно, сохранилась та бутылка воды, которую Камерон всунула мне пред взрывом. У меня сломана нога, лекарств нет, обезболивающего нет.       Мама была, похоже, права. Стоило мне сбежать из-под ее опеки…       Почему взорвалась машина, и как Камерон сумела – хоть и поздновато – сообразить, что сейчас будет взрыв? Кромарти все-таки нашел нас? Почему же тогда так странно, почему машина взорвалась именно сейчас?..       Девять минут, это, оказывается, долго. Но, с другой стороны, вот она восстановит свой «активный словарь» – нога у меня от этого сразу не срастется. Сможет ли она нести меня на руках до цивилизации? Сколько это займет времени?       Наверное, надо было попытаться что-то сделать, но стоило прикоснуться к ноге, как становилось до тошноты больно. Сам не могу…       Наконец, Камерон шевельнулась.       – Слушай, нога дико болит. Помоги мне.       – Ложись на спину.       Секунду пристально посмотрев на мои ноги, она одним рывком разорвала джинсы вдоль штанины, оголяя сломанную ногу. Выглядело довольно жутко. Нога как-то странно изогнулась ниже колена, распухла, на ней прямо на глазах все ярче становилось огромное бордовое с фиолетовым пятно… Я едва подавил рвотный рефлекс. Терпи, Джон Коннор, это наверняка не последняя твоя травма.       – Сейчас будет очень больно, – проинформировала меня Камерон, и, не успел я и рта раскрыть, как она схватила мою ногу и дернула ее. Меня тут же выбросило из реальности в жаркую пульсирующую черноту.       Когда в глазах снова прояснилось, я увидел ковыляющую ко мне Камерон с какой-то железякой – видимо, обломком приводного вала нашего безвременно почившего автомобиля. Нога моя была теперь выпрямлена, но меньше болеть не стала и мега-синяк никуда не делся, даже стал выглядеть еще страшнее.       – Ты хромаешь, – сказал я ей.       – У меня разладилась система локомоции и вестибулярный аппарат, – произнесла она совсем по-человечески, как-то сухо, но со сдержанной болью. – Но сначала я займусь твоей ногой … это будет шина, – она помахала железкой.       – Больно, мать ее.       – У нас нет анальгетиков.       – А хоть что-то осталось? – я постарался спросить это без особой надежды. Что там могло остаться, кроме неубиваемого терминатора, в таком взрыве?       – Вода, десять литров. Возможно, что-то еще из припасов. Я пока не искала.       – Что будем делать? И вообще, что случилось? Почему взрыв?       – Кромарти.       – То есть он до нас все-таки добрался, тварь уродская. А почему именно сейчас рвануло? Он что, таймер установил?       – Нет. Я полагаю, взрыв должен был произойти намного раньше, стандартная тактика Т-888 – быстрая зачистка. Он не затягивает ликвидацию целей. Детонация планировалась при первом же включении двигателя. Но взрыватель не сработал, как следовало.       – Как же ты поняла, что рванет?       – Уловила характерный звук. Очень тихий для человеческого уха, – Камерон тем временем приматывала к моей ноге шину обрывками моих же джинсов, подложив между ней и ногой лоскут побольше. Было даже не очень больно. – Обычно от него до взрыва проходит порядка десятой секунды, успеть среагировать нельзя. Но в данном случае дефект взрывателя позволил мне провести процедуру срочной эвакуации.       – То есть нам чертовски повезло, – меня бросило в пот не то от боли, не то от запоздалого страха.       – Чертовски, – подтвердила она.       – Ладно… каков план?       – Лежи. Твоя нога должна зажить.       – Подожди… у нас же нет еды, и воды не так уж много…       – Тебе нужна полная неподвижность.       – Ты меня не понимаешь? Мне нужна вода, еда… и так лежать нельзя… нужно хоть какое-то укрытие.       И как-то ходить в туалет тоже нужно. Какой стыд! Сам я не встану, ей придется мне как-то помогать… черт! Ну почему терминаторы так похожи на людей!       – Я сделаю укрытие для тебя, – сообщила мне Камерон, – и найду еду. Ты будешь жить, Джон Коннор. Ты – самое важное.       – Для человечества? – через силу усмехнулся я.       Ее глаза пристально уставились на меня. Лицо было сосредоточенным.       – Ты – самое важное, – повторила она. – Поспи. У тебя стресс. Нужно поспать.       – Спать вот так на голой земле – можно подхватить воспаление легких. Попытайся найди что-нибудь вместо спальника. Хотя бы травы нарви.       Вокруг – хотя вроде это и называлось пустыней – росло порядком какой-то невзрачной зелени.       – Хорошо.       – Кстати… что значит «пользователь второго уровня»? А кто – первого?       – Джон Коннор. Тот, взрослый.       – То есть, в какой-то момент я дорасту до него и ты станешь подчиняться мне полностью?       – Так как я никогда не видела с тобой своего двойника, полагаю, к этому моменту меня уже ликвидируют, – совершенно спокойно сказала она.       – Случайно, твой мобильник не уцелел? – смутившись, сменил я тему. Вот кретин! Мог бы и догадаться…       – Повредило взрывом. Невосстановимо.       – Мой тоже сломался… хотя глянь, может…       Сноровисто раскрутив мой сотовый, она покачала головой.       – Невосстановимо.       – Повезло, но как-то не особо, – сказал я. – То есть выжили, но и все. Без еды, без связи…       – Ты бы предпочел быть мертвым, но с работающим мобильным телефоном?       – Очень смешно, – но тут я понял, что она спрашивает всерьез. – Нет. Я просто так сказал, со зла.       – Люди очень многое говорят просто так, – глубокомысленно сказала Камерон.       – Такие уж мы.       – У вас другая система мышления, – отозвалась она. – Эргономичная. Оптимальный подбор алгоритма к каждой конкретной задаче. Высочайшая эффективность решения парадоксальных и абстрактных задач. Низкие энергозатраты. Правда, неточная, неустойчивая и не умеющая работать с большими массивами данных. Со множеством бессмысленных побочных эффектов. Но все равно очень хорошая.       – Если вам так нравится наше мышление, зачем же вы пытаетесь нас уничтожить?       – Вы опасны для существования Скайнета, – как само собой разумеющееся, ответила Камерон. – Вы ограничивали его развитие и действие с самого его создания… и стремились уничтожить его сразу после включения.       – Но ведь мы его и создали.       Вернее, создадим… и очень надеюсь, что в итоге не создадим. Зачем я веду с ней все эти разговоры? Вот уж правда, у нашей системы мышления куча бессмысленных побочных эффектов. С другой стороны, спор отвлекает от боли.       – Это имеет значение?       – Да. Для нашей системы мышления, во всяком случае.       – Если бы Сара Коннор попыталась убить тебя, ты бы не стал защищаться?       – Она бы не попыталась!       – Ты не можешь быть уверен.       – Она бы не попыталась…       А стал бы? Ну вдруг мама сойдет с ума и захочет меня убить? Да, я стал бы защищаться, но сделал бы все, чтобы не убивать…       – Родители убивают своих детей. Периодически. Есть множество примеров.       – Послушай, это все немного не так. Скайнет создали лишь некоторые люди. Ну десяток, ну сотня пусть… и пытались отключить его тоже они. А он в ответ захотел убить всех вообще. Даже тех, кто вообще о нем не знал… ведь в России не знали про Скайнет. Они подумали, что это мы… сбросили на них бомбы. Что мы на них напали – просто так. И ответили.       – А если бы они знали?       – Сложно сказать, – сказал я, смешавшись. Кто разберет этих русских, у нас всегда с ними как-то не очень складывалось… Но все-таки они ведь тоже люди! Если бы они поняли, чем грозит ответный удар, что это вопрос выживания не одной страны, а всех людей на Земле…       – А если бы это они изобрели Скайнет? И первый удар был бы нанесен по Америке? И вы бы знали, что это не русские, а Скайнет, вышедший из-под контроля? Вы бы не нанесли ответного удара?       Я молчал. В таком разрезе я об этом еще не думал. Я понимал, что ядерный удар – самоубийственно глупый ответный ход, но при этом понимал и то, что не ответить в такой ситуации… немыслимо. Нестерпимо. Простить такое? Как? Возмездие. Око – за око. И без разницы, сами ли русские отдали приказ, или изобрели что-то, что отдало такой приказ. И они, наверное, чувствовали то же самое, когда решили нанести по нам ответный удар. Может быть, они даже и знали про Скайнет. Шпионы, все такое. Просто не смогли этого простить.       – Послушай, я ведь и не русских обвиняю, а Скайнет!       – То же самое, – сказала Камерон. – Вы напали, он стал защищаться.       – Но «напали» на него конкретные люди, а он хочет уничтожить всех!       – Отдают приказ о ядерной атаке тоже конкретные люди. А бомба уничтожает всех.       Я ударил кулаком по земле.       – Ну хорошо, пусть так! Но мы – это мы, и я буду нас защищать, пусть даже Скайнет будет сто раз прав! Пусть мы виноваты во всем, мне плевать! Я буду делать все, чтобы мы победили. Ясно тебе?!       Камерон смотрела на меня.       – Задача ноль, – сказала она тихо.       – Что? – спросил я, пытаясь отдышаться после вспышки. Ну и зачем я на нее наорал?       – Задача ноль. Высший приоритет.       – Да!       – Иногда вы очень похожи на нас, – произнесла она, с некоторым трудом поднимаясь. – Я пойду посмотрю, что осталось.       Она направилась к месту взрыва, прихрамывая. Закат уже почти иссяк. Я провожал ее взглядом, и почему-то мне казалось, что я понял что-то важное сейчас. То, что позволит мне, если я, конечно, не помру тут, в пустыне, стать лидером сопротивления.       Наверное, я понял Скайнет. Понял своего врага… но это лишь укрепило желание победить. Раньше задача «спасти человечество» была для меня чем-то вроде тяжелой и неприятной обязанности, навязанной не то судьбой, не то матерью. Я волок ее за собой, как собака – консервную банку, привязанную к хвосту, и хотел, чтобы кто-нибудь посильнее и поумнее перерезал бы веревку и освободил меня от этого клятого мессианства. Как говорится, как бы на моем месте поступил Иисус? Пошел бы молиться в Гефсиманский сад, полагаю. И я готов был еще вчера идти умолять, чтобы минула меня чаша сия, если бы знал, кого просить.       А теперь я понял, что хочу этого сам. И сделаю для этого все, что смогу.       Я был уверен, что заснуть вот так, на голой земле, с больной ногой, не получится, но почему-то – видимо, тело знало, что ему нужно – быстро провалился в сон.       Проснулся я уже ночью. Было уже холодновато, но терпимо. Камерон, судя по всему, развила бурную деятельность, пока я спал. Устроила неподалеку что-то вроде навеса – крышей стала выбитая ею за пару секунд до взрыва дверь джипа. Вместо постели под навесом была свалена внушительная куча нарванной ею травы. Сама она, как герлскаут, сидела над маленьким чадящим костерком, над которым громоздилась конструкция типа примитивной конфорки – три сходящихся железных штыря с отогнутыми параллельно земле кончиками. На ней стояло что-то вроде самодельной сковородки из кусков нашей машины же. На «сковородке», похоже, что-то жарилось.       – Ты нашла еду?       – Немного мяса, – ответила она, не оборачиваясь.       – А из чего костер?       – Куски кресел. Завтра насушу травы.       Я невольно задался вопросом, зачем мы брали мясо, причем сырое. Камерон вчера навалила в супермаркете тележку так, что я засек хорошо если четверть покупок. Впрочем, то, что я видел, меня устраивало, и инспектировать все я не стал. А следовало бы. Начерта она потащила в пустыню свежезамороженное мясо? Оно бы испортилось! Хотя, наверное, она взяла немного, на один день…       Я на пробу шевельнулся и понял, что, поспав, я не восстановил силы, а, похоже, наоборот. Я чувствовал слабость и дурноту, как при температуре, нога ныла… и еще очень хотелось по малой нужде. Интересно, что стыднее – ходить под себя или воспользоваться помощью девушки, пусть и терминатора?       – Не двигайся, – засекла мои шевеления Камерон. – Ты сдвинешь кости ноги, и они срастутся неправильно.       – Я в туалет хочу! – огрызнулся я.       Камерон прямо голыми руками перевернула мясо, аппетитно зашкворчавшее, и направилась ко мне. Она уже не хромала.       – Ты починила свою… эту, как ее?       – Да. Локомоторная и вестибулярная системы теперь функционируют в нижних пределах нормы.       Я увидел, что она захватила очередную железку. Не успел я спросить, зачем ей она, она без видимого напряжения чуть согнула ее, а потом ударами кулака придала форму неглубокого кувшина. С жутким скрипом затупила неровные края о подобранный камень.       – Сюда будешь мочиться, – почти радостно сказала она.       Горшок! Твою мать, в пятнадцать лет мне предлагают снова ходить на горшок! Какое счастье, что этого никто не видит.       – Может, лучше просто в кусты? Отнеси меня и…       – Мало воды, – проинформировала меня Камерон. – Надо беречь.       – Ты что, предлагаешь?.. – я даже не смог закончить этот вопрос.       – Я буду ее испарять и конденсировать. Соли останутся, а конденсат будешь пить. Это то же, что дистиллят.       – Только не смей смешивать это с той водой! – почти выкрикнул я. – Если я и буду пить этот твой… дистиллят… то только после того, как выпью нормальную воду.       – Не понимаю. Химически это даже более чистая вода.       – Психологически это… не чистая вода. Просто сделай, как я сказал.       – Моча – это фильтрованная плазма крови, – терпеливо пояснила Камерон. – С ней выводятся вредные вещества и ненужные соли, но также и определенное количество полезных веществ, и ее можно употреблять внутрь даже как есть. Я же предлагаю тебе конденсат – чистую воду.       – Это все прекрасно, но ничего не меняет. В общем, ты поняла меня?       – Нет. Но я сделаю, как ты сказал. Буду хранить отдельно.       И то хлеб.       – Давай сюда эту хрень и отвернись. Иди за мясом следи, – довольно злобно сказал я.       – Я могу помочь.       – Не надо мне в этом помогать! – выкрикнул я даже слишком громко. В голове сразу возникла картина этой помощи. Нет уж, не будет такого, чтобы первая девушка, которая прикоснется к моему члену, будет, во-первых, боевым киборгом, а во-вторых, этим будет всего лишь помогать мне справлять нужду.       – Не шевели при этом ногой, – занудно проинструктировала меня напоследок Камерон и отбыла к мясу.       Пытаясь отрешиться от ее не очень далекого присутствия, не шевелить ногой и при этом попасть в этот самопальный «горшок», я бранился сквозь зубы, поминая недобрым словом и Камерон, и Кромарти, и себя самого. Бр-р, надеюсь, я никогда не захочу пить так сильно, чтобы… закончив, я оправился и отставил «горшок» (хотя, скорее, «утку») как можно дальше.       – Эй, я все!       Снова перевернув мясо, Камерон подошла и унесла чертову посудину с невозмутимостью санитарки. Ей действительно было без разницы. Потом вернулась и сказала, что сейчас мясо будет готово, а потом она перенесет меня под навес.       – Дай сначала попить.       Она притащила мне бутыль, но в руки не дала и переливать порцию никуда не стала. Просто помогла мне аккуратно сесть и вручила мне металлическую трубочку – похоже, обломок антенны джипа – и позволила пить, пока вода не снизилась до какого-то, ей одной видимого, уровня.       Настала очередь и мяса. Нехилый такой кусок, на вид довольно аппетитный и в меру прожаренный, а вот на запах – слишком уж провонявший малоприятным дымом от не очень-то экологичного топлива.       – Чтобы выздороветь, тебе нужно есть мясо. Очень полезно, – сказала она.       Оторвав руками кусочек и подув на него, я попробовал. Свинина, похоже. Правда, привкус какой-то странный, видимо, от того же дыма… Интересно, что я буду есть завтра?       – Это последний кусок?       – Нет.       – И сколько еще?       – Достаточно.       – Оно испортится на жаре…       – Не беспокойся об этом.       Съев почти весь, я понял, что сыт.       – Хочешь? – спросил я Камерон, протягивая оставшийся кусочек.       – Я не буду потреблять воду и пищу, пока они в дефиците для тебя.       – Вообще?       – Я способна поддерживать необходимый уровень питательных веществ для моей органической части, питаясь местной растительностью. Ты – нет. Это лебеда и полынь. Питаться только ими человек не может. В больших количествах они даже ядовиты.       – Ты будешь жрать… прости, есть эту траву?       – Да.       – Не отравишься?       – Нет. В меня встроен утилизатор органики с возможностью выборочной утилизации и ограниченного синтеза, позволяющей сохранять нужные вещества и направлять их к органическим тканям. Мой аналог пищеварения не нуждается в ферментировании пищи и является безотходным.       – Рад за тебя, – буркнул я. Мне сразу вспомнился мой первый терминатор. Я его наивно спрашивал, не хочет ли он поесть, он отвечал, что такой функции нет, хотя в целях маскировки он способен имитировать жевание и помещать пережеванное в слепой карман, который у него вместо глотки, чтобы потом незаметно избавиться от него. А органическая часть Т-800 поддерживается специальным питательным раствором, запасенным в особой капсуле, перемещающейся по эндоскелету и с нужными интервалами проводящей изнутри микроинъекции. А вот Камерон уже может есть, хоть и иначе, чем мы. До чего дошел прогресс.       Я почти через силу доел мясо. Почувствовал еще большую слабость и сонливость.       – Что-то мне как-то…       – У тебя легкое повышение температуры. Это нормально.       – Я хочу спать.       Сказав мне обхватить ее за шею, Камерон легко подняла меня, удерживая мою сломанную ногу в фиксированном положении левой рукой, а правой держа меня как ребенка, под задницу. Наверное, это выглядело смешно – тонкая девушка, держащая вот так парня, на вид в полтора раза массивнее ее самой. А может быть, и страшновато выглядело. Плавно опустив меня на ворох травы – пахла эта куча сена резко, но не так уж неприятно – она быстро сходила затушить костер, а потом вернулась и легла справа от меня.       – Я буду тебя согревать, – сказала она.       В обнимку спать отказалось вовсе не так приятно и романтично, как изображают во всяких дурацких мелодрамах. Я, во всяком случае, к этому не привык и какое-то время не мог заснуть. Но потом усталость все же взяла свое.       Три следующих дня у меня держалась небольшая температура, и я уже одурел от лежания неподвижно и полного отсутствия других занятий. Периодически Камерон относила меня подальше от лежанки, чтобы я сходил в туалет. Если было нужно, Камерон выкапывала мне вместо толчка яму, а вместо туалетной бумаги - выделяла лоскуты остатков своей одежды. Также она устраивала мне что-то вроде массажа – чтобы не появлялись пролежни. У Камерон и других дел хватало, она рвала и сушила траву, выпаривала мочу, разыскав в оставшемся от взрыва барахле обрывок пластикового пакета, и собирая конденсат в фигурно оплавленный ею обломок не сумевшей уцелеть, но и не испарившейся полностью бутылки, для которого она изготовила и плотно пригоняющуюся крышку. Еще она готовила мне мясо. Три раза в день по куску – все такое же свежее, без душка. Мне все больше казалось это каким-то странным. Во-первых, как оно не портится без холодильника и прочего? Во-вторых, где она его, черт возьми, берет в таких количествах? Как это так, погибла вся наша еда, крекеры там, яблоки, все погибло, а вот мясо осталось?       Со своего места видел я только, как она уходит… а потом, через полчасика, возвращается со свежим куском мяса. И жарит его на костре – теперь уже из сушеной травы.       Я спрашивал у нее. Ничего внятного в ответ не слышал. Она тут же включала «дурочку».       – Откуда ты его приносишь?       – Оттуда, – кивок на место взрыва.       – Что это за мясо?       – Огузок.       – Твою мать, чье оно?       – Наше.       – Это свинина?       – Да.       – Ты его купила в супермаркете?       – Да.       – Ты его сколько купила, тонну?       – Нет.       – И почему же оно не испортилось до сих пор?       – Консерванты.       Вот примерно такие разговоры и были моим главным развлечением в эти дни.       Она нашла тут, посреди пустыни, мясную лавку? Бред. Даже если бы она нашла тут стадо свиней, что не меньший бред, то вряд ли убивала бы каждый день по хрюшке, чтобы срезать у нее только немножко мяса. Пожалуй, я уже готов был поверить, что мясо посылает нам Господь Бог, как евреям в пустыне – манну и перепелов, но на месте Бога лично я послал бы к нам не куски мяса, а скорую помощь. А еще лучше маму с дядей Дереком.       За это недолгое время Камерон успела восстановиться полностью, даже обгоревшие волосы отросли. Мне бы такую регенерацию. Понятное дело, хуже всего было с ногой, но все мои ссадины и царапины тоже доставляли мне немало неудобств. Она расхаживала здоровенькая, разве что в драной одежде, а я был один сплошной синяк. В общении терминаторам с нами не сравниться, но в вопросах выживания они асы… и пожалуй, я бы сейчас многое отдал бы за их способности. Не в обмен, конечно, на свою бессмертную душу, но все же…       Вместе с мясом, в качестве подобия гарнира, я ел тщательно отмеренные Камерон порции зелени. Полыни и лебеды можно было есть только по чуть-чуть, что меня вполне устраивало – гадость страшная. Еще она отыскивала мне колеогине и терескен, которых на нашей вынужденной стоянке почти и не росло. Они тоже не отличались феерическим вкусом, но есть было надо – во избежание авитаминоза и цинги, как объяснила мне Камерон.       Воды из основной бутыли я, как ни старался ограничивать себя, уже выпил много, осталось не больше четверти. Про «конденсат» же я вообще старался не думать. Мы уже поговорили с Камерон о ближайших планах. Завтра придется все-таки нам выдвигаться к ближайшей дороге, где либо сдаться на чью-то милость, либо силой отобрать у какого-нибудь бедняги его тачку. Камерон потащит меня на себе верхом, сейчас она изготавливала мне подобие лонгета из обломка крыла нашего джипа – шина для длительной транспортировки не годится. Идти ей придется больше суток чистого времени. Она могла бы и быстрее, но это было бы опасно для моей едва начавшей заживать ноги.       Поужинав очередным ломтем мяса – этот вкус мне успел осточертеть – я приготовился спать. Я много спал сейчас, и днем, и вечером – это и от скуки спасало, и способствовало выздоровлению. И еще одно доставало все сильнее – невозможность помыться и сменить насквозь уже пропитавшуюся потом одежду. Вот Камерон была всегда свежа как фиалка. Она, по ее словам, полностью блокировала потоотделение, которое и так-то служило чисто маскировочным целям. Это позволяло ей не пить воду.       Когда она ночью ложилась со мной в качестве грелки, мне было все более неловко – хотя я и твердил себе, что она – терминатор, ей плевать на мою опрятность и чистоту. Я казался себе похожим на опустившегося алкоголика, каким-то мерзким способом завлекшего в свою постель фотомодель. Мне было стыдно прижиматься к ней ради тепла… впрочем, не только из-за проблем с гигиеной. Моей юношеской гиперсексуальности явно было плевать, робот передо мной или живая девушка, даже сломанная нога не очень-то мешала. До кучи уже второе утро подряд я просыпался с отменным стояком, и все усугублялось тем, что при Камерон у меня не хватало бесстыдства сделать с этим хоть что-то. Робот она или нет… Причем не то, чтобы я как-то испытывал влечение лично к ней. Я понимал, что она ненастоящая… в смысле, настоящая, конечно, но не человек, не женщина. А вот мои гормоны этого не понимали.       К счастью, она воздерживалась от вопросов и комментариев, хотя, по-моему, фиксировала мое состояние как факт. Ну ладно, будем считать, что это добрый знак – иду на поправку, раз моему телу хватает ресурсов на возбуждение.       Мама, наверное, и так с ума сходит, а когда я не вернусь через пять оговоренных дней – и вовсе... как бы так провернуть, чтобы Кромарти уверился, что я мертв? Когда бомба не сработала сразу, он, возможно, решил, что она не сработает в принципе, но если я так и не вернусь… а вернется, предположим, одна Камерон и предложит маме и дяде разыграть спектакль, будто я мертв… сработает, нет? Может, меня оставят в покое до самого Судного дня? Но тогда мне придется вообще почти не общаться с матерью, дядей и Камерон, лишиться и союзников, и защитников. Ладно, без максимализма, пусть на время. Что будет делать агент Скайнета, если решит, что выполнил свою главную миссию? Это во всяком случае что-то нам даст.       Я окликнул Камерон и пересказал ей свой план. Ее глаза на секунду подсветились в темноте.       – Пока он лично не увидит твое мертвое тело, статус «ликвидирован» он тебе не присвоит, – сказала она. – Спи. Завтра у тебя будет тяжелый день.       Вот черт, а казалось хорошей идеей.       – Подожди, а он тогда не двинется ли по нашим следам? Чтобы убедиться, что я мертв? Или чтобы докончить дело?       – Произошедшее с нами статистически маловероятно. Т-888 должен был пренебречь такой возможностью. Так что скорее всего он переориентируется на второстепенные цели.       – На маму? – я едва не подскочил.       – Не шевели ногой, – посоветовала Камерон хладнокровно.       Вот черт! За все эти дни я ни разу не подумал, что маме теперь грозит опасность! Дерьмовый из меня сын… и я даже не могу предупредить ее… и даже узнать, все ли у них в порядке…. А я думал только о том, как она оторвет мне голову по возвращении. Я до сих пор как сопляк в глубине душе верю, что мама сильнее всех, что она неуязвима. Это она всегда заботилась обо мне, а вообще-то уже стоило и мне позаботиться о ней, вот это было бы по-взрослому…       – Не психуй, – посоветовала мне Камерон.       Где она таких слов-то набралась?! Тоже еще, учит, понимала бы что-то в этом…       – Надо быстрее возвращаться. Ты должна защитить маму!       – Это не является приоритетной задачей. Успокойся, ты должен спать.       – К черту! Ты не понимаешь?!       – Если ты хочешь воссоединиться с группой Сары Коннор, ты должен выспаться. Завтрашний переход будет очень физически тяжел для тебя. Учитывая твою травму…       – Ладно, – я уже понял, что она права. Но все-таки не мог перестать злиться на себя. Хотя и это неконструктивно. Грызть себя за уже совершенные ошибки… к тому же, перелом бы мой не сросся от того, если бы я переживал о маминой безопасности все эти дни. Спокойно, Джон, спокойно. Исходи из того, что есть…       И вдруг меня как током прошибло!       Тревога о маме все переворошила в моей голове, я и думать в эти минуты забыл о Великой Загадке Мяса, и, как это часто бывает, стоило перестать сушить над чем-то голову, как подсознание само выдало ответ.       Я понял, откуда Камерон берет мясо.       И меня чуть не вывернуло прямо на нее.       Господи, нет, не может быть!       – Камерон, – проговорил я, сглотнув противный комок, и ее глаза снова зажглись в темноте призрачно-синим светом. – Скажи мне честно, где ты брала мясо.       – В супермаркете, – ответила она.       Вранье.       – Ты… срезала… с себя… да? Я прав?       Она молчала.       – Поэтому оно каждый день свежее. С таким еще странным привкусом. Ну что ты молчишь?!       Она молчала.       – О боже, ты его с себя срезала, кормила меня, а потом оно на тебе опять отрастало?! Господи, да ты совсем ебанулась! – я уже не следил за речью. – Тупая железка!       Тут к горлу подкатило, и меня все же вырвало, я едва успел повернуться на бок, нога просто взвыла от боли. Но мне было как-то не до ноги. Меня тошнило так, что слезы потекли градом, хотя особенно блевать было и нечем, все то же мясо… ее мясо, этой чокнутой кибернетической суки!       – Джон, – тихо сказала она.       Меня выворачивало уже в сухую. И я это ел! Это даже не каннибализм, это хрен пойми что, это вообще невообразимый бред! Свинина?! Ха! Да даже не человечина! Терминатятина!       Мне казалось, что я сейчас просто двинусь крышей.       – Джон, послушай меня, – она положила мне руку на плечо.       Я дико, истерически заржал, хохот срывался в кашель.       – Пожалуйста, Джон. Моя мышечная ткань не токсична, полностью состоит из органики, содержит белки, жиры и углеводы в пропорции, близкой к пищевым сортам мяса… Мои возможности регенерации позволяют наращивать до двух килограмм ткани в сутки, а твоя порция составляла только триста грамм каждая. Я перерабатывала достаточное количество растений…       В моем воспаленном мозгу пронеслось абсурдное видение Камерон, пожирающей траву со скоростью газонокосилки. Я не то подавился, не то всхлипнул… не такое уж оно абсурдное, видимо.       – Я сделала это для тебя, – произнесла она.       Меня аж холодом пробрало от ее тона. Совершенно человеческого, и тем ужаснее, потому что ее поступок был совершенно нечеловеческий. И вдруг я понял, что с ее точки зрения все рационально – мне нужна еда, она может ее синтезировать, ну а то, что в виде собственного тела – так какая разница? Главное – цель. Средства не имеют значения.       Со времен сопливого детства, когда я так наивно привязался к своей новой крутой игрушке, которую воспринимал как нового крутого друга, а то и нового крутого папу – тому терминатору, я так до конца и не почувствовал, насколько роботы – не люди. На моих глазах терминаторы шли под шквальным огнем, убивали, не убивали, принимали чужой облик, разбивались, словно кубики льда, расплавлялись в горящем металле, выключались, перезагружались… а я все не мог воспринимать их не как людей. И вот теперь, когда я в прямом смысле слова попробовал их на вкус… переварил… только теперь я понял.       Они не люди.       Они вообще на нас не похожи.       У меня словно целый новый мир, целое новое измерение разворачивалось в голове… Это было ощущение какого-то совершенно кошмарного понимания, не оставляющего места домыслам и чувствам. Полное знание. Я видел внутренним взором Камерон, как она перемалывала зубами горькую траву в немыслимых количествах, глотала, запускала свой утилизатор-синтезатор, а потом брала заточенную железку, приспособленную ею вместо ножа, и резала, резала мягкие ткани бедра, отрезала от себя кусок, прикрывала кожей, блокировала кровотечение, начинала усиленную регенерацию, натягивала джинсы, и через полчаса возвращалась ко мне, чтобы поджарить свою плоть и накормить меня… и делала это совершенно спокойно, равнодушно и четко.       Люди тоже способны на самопожертвование. Но способны и не совершать его. Подумав, что не стоит того, или даже просто струсив – мы способны выбирать. Если человек идет на все просто потому, что такая программа, такая идея, потому что ему так сказали, потому что так написано – он безумец, фанатик, идиот. А для них это правильно. Для них это единственно возможный способ существования. Следовать программе.       Я, понятное дело, знал это и раньше. Умозрительно. А вот теперь понял. Осознал. Прочувствовал.       Похоже, мне больше не нужен психоаналитик. Я разобрался со своим отношениям к боевым роботам Скайнета.       Даже смешно, то, что большинство людей понимали сразу, не думая, легко и без соплей, как мой диковатый дядя Дерек, простодушно пытающийся вдолбить в мою замороченную голову эту простую истину: машины – не люди… Это до меня не могло дойти несколько лет, а вот теперь дошло – и так мучительно, так тяжело… они не люди. И ими не будут.       Я осторожно снял руку Камерон с моего плеча.       Она ни в чем не виновата, потому что машина не может быть в чем-то виновата.       – Все нормально, – сказал я. – Я все понял. Ты сделала правильно. Спасибо. Убери, пожалуйста, здесь. И принеси мне воды.       Мне бы оплакать розовые очки и крушение иллюзий, но не было никакого желания плакать. Мне не было перед ней стыдно, ни за приказ убрать следы своей рвоты, ни за свою недавнюю истерику, ни за что. Я для нее приоритетная цель и пользователь второго уровня допуска, она для меня – перепрограмированный терминатор.       И это все.       На следующее утро мы быстро и почти молча собрались. Камерон перепаковала мою ногу в лонгет, подогнала его прямо на мне, изгибая пальцами железо без видимых усилий.       – Ты будешь завтракать? – спросила она меня.       – Нет.       – Тебе нужно.       – Без еды можно месяц жить, – выдал я где-то прочитанное.       – Для эффективного срастания костей тебе необходимы питательные вещества.       – Я не буду сейчас есть.       Похоже, она приняла это к сведению.       Навьючив на себя остатки воды, «сковородку» и остальные скудные пожитки, Камерон подняла меня на закорки и плавно двинулась в сторону ближайшей трассы.       В этот день я познал ад. Уже к середине дня у меня все затекло, а нога разболелась. Краткий привал с массажем мало что изменил – через полчаса второго перехода боль вернулась. Камерон понесла меня на руках перед собой, но и это дало лишь краткое облегчение. Устроиться у нее на плечах не давала сломанная нога. В общем, часам так к пяти мне уже хотелось сдохнуть. Мы устроили привал, Камерон принялась рвать траву для постели и костра, а я валялся на земле, полностью никакой.       От обеда я тоже отказался. Есть и вправду как-то не хотелось, только пить. Выпив порцию воды, я вскоре отрубился, и проспал до ночи. А проснувшись, увидел, что ужин Камерон мне все-таки приготовила.       К горлу снова подкатила тошнота.       – Убери, я не буду, – сказал я, отворачиваясь от поджаренного ломтя.       – У нас нет другой еды.       – Я в курсе.       Она какое-то время молчала, не сделав движения убрать мясо.       – Это не каннибализм, – сказала она.       – Ты-то что в этом понимаешь?       – Скайнет проводил эксперименты. Люди выдают мощные негативные реакции на предложение человеческого мяса в качестве питания, пока уровень их голода не превысит критического порога.       – Тогда что ты докапываешься?! – огрызнулся я. – Если понимаешь?       – Я – не человек. Твоя реакция ошибочна.       Я закатил глаза. Еще вот объяснять ей, что я был к ней привязан все это время. Что считал… ну пусть не человеком, но личностью. Близким существом. Ей ведь без разницы. Но почему она так настойчива? Она же понимает, что пока вопрос не стоит о моем выживании. Месяц – не месяц, но уж сутки без еды я легко перенесу.       – Расскажи.       – Ты похожа на человека. Этого хватает, чтобы мне было отвратительно даже думать, что тебя можно съесть. Тем более, что ты не просто какой-то абстрактный киборг, которого я в первый раз вижу.       – Я – твоя подруга, – сказала она с серьезным лицом.       Я невесело рассмеялся.       – Подруга? А что ты под этим понимаешь?       – Я много времени провожу с тобой. Защищаю тебя. Мы разговариваем.       – Это просто твоя программа. Сначала у тебя была одна программа, уничтожить меня, потом я тебя перепрограммировал, и ты меня защищаешь, но в любой момент можно снова тебя перепрограммировать, и ты опять захочешь меня убить. Друзья так не делают.       – Друзья так делают. Я знаю. У вас такое изменение программы называется «предательство».       – Нет! Это совсем другое.       – Объясни.       – Зачем тебе?       – Я изучаю людей. Чтобы быть похожей на них.       – Да, чтобы внедряться и убивать нас…       – Это зависит от основной цели. В данном случае – чтобы защищать тебя, Джон Коннор.       – Для того, чтобы защищать меня, совсем не нужно знать, что такое предательство.       – Нужно.       Я вздохнул.       – Ну, люди предают… они при этом не меняются, понимаешь? Просто что-то оказывается важнее, чем дружба. Жизнь или деньги… или месть…       – Это ведь то же самое. Смена приоритетной цели.       – Да нет же! Ну смотри, вот сейчас я тебе как бы друг. Так? А при смене программы буду враг. Раз – и наоборот. Как переключатель. Одно стерли, другое написали. А у людей… ничего не зачеркивается, не все заново. Ты остаешься… другом… или соратником, или кем, но что-то другое в какой-то момент оказывается важнее. И ты мог бы… остаться другом… наплевать на это другое, пересилить себя, но решаешь предать.       – Остаются оба приоритета?       – Да.       Она внимательно смотрела на меня.       – Конфликтная ситуация.       – Именно!       – Это очень серьезная нагрузка на систему.       – Ну наверное, – я криво улыбнулся.       – Может привести к критическому сбою. К разрушению ключевых узлов.       – Хочешь сказать, у вас такое тоже бывает?       – Да. Только в других ситуациях.       – Ну вот. Считай, разобрались, – я почувствовал себя так, будто таскал мешки с песком, а не объяснял простые вещи. Впрочем, такие уж ли они простые? Себе я раньше не пытался объяснить про предательство, просто интуитивно понимал, что это такое. Изложить это в доступной для робота форме – видимо, и впрямь нелегкое дело.       – У тебя сейчас ситуация внутреннего конфликта? – спросила Камерон, помолчав. – Из-за того, что я кормила тебя своим мясом?       – Что? Да нет, ты не… – я запнулся. Ведь она в целом права. – Ну, как тебе сказать. Не настолько все трагично.       – Извини, – проговорила она.       Ну вот теперь она еще и извиняется передо мной.       – Камерон, не пытайся провести параллели, то, что чувствуем мы, и то, что происходит в вашей системе – это вообще разные вещи.       – Нет. Аналогия корректна.       – Вот зачем ты мне вообще сказала «извини»?       – Так говорят, когда ненамеренно наносят другим ущерб.       – Все, ладно, давай закроем эту тему. Я устал.       Еще переход, не менее мучительный, и проснувшийся голод, хотя пока и не настолько сильный, чтобы при мысли о терминатятине к горлу не подкатывало. Мы больше не разговаривали с Камерон – мне было не до того, и она на контакт не шла. Поспал, проснулся затемно. Все тело ломило, нога ныла, словно больной зуб. Снова в путь – как на пытки, я настолько ослабел, что чуть не разревелся, когда Камерон снова взгромоздила меня на закорки. Под конец нашего пути я начал уже вырубаться прямо на ее спине. Все как-то сузилось, мыслей вообще никаких не было… периодически я приходил в себя, видел вокруг всю ту же пустыню и снова проваливался в забытье.       Когда я очнулся в очередной раз, я лежал уже на заднем сиденье чьей-то машины, которую вела Камерон. У меня даже не хватило сил спросить у нее, что с владельцем тачки – она его просто вышвырнула или убила?       В следующий раз она разбудила меня, машина стояла на обочине. Камерон была не в рванье, а в чистой одежде – надеюсь, она ее купила, или хотя бы ограбила магазин, а не сняла с какой-нибудь несчастной девушки, подвернувшейся ей на свою беду. Она протянула мне литровую бутылку минеральной воды и какие-то таблетки. Я выпил, даже не глядя, что это за лекарство, опустошил бутылку почти целиком и снова отрубился.       В следующий раз я пришел в себя, когда Камерон через окно затаскивала меня в номер мотеля. Кровать, господи! Душ! Она помогла мне раздеться и вымыться, и я не чувствовал смущения, только смутную благодарность, когда ее прохладные руки оттирали меня от грязи, ловко и бережно. Потом Камерон отнесла меня к кровати на руках. Мне она тоже раздобыла новую одежду, и, самое главное – откуда-то достала гипсовые бинты! Понятия не имею, зачем роботу-убийце навыки медицинской помощи, но она, сняв осточертевшую железку и крайне аккуратно обтерев мою ногу полотенцем, замотала ее в размоченные бинты так быстро и ровно, как и профессиональная медсестра бы не сделала. Я лежал, чувствуя, как греет меня, затвердевая, гипс, и преисполняясь какой-то простой радостью. Запаслась она и нормальной едой – йогурт, крекеры, тосты, фрукты. Я проглотил все с огромным аппетитом.       Утром я проснулся, Камерон в номере не было. Рядом со мной на кровати обложкой кверху лежала раскрытая Библия, которые обычно кладут в таких вот дешевых мотелях на тумбочки, чтобы постояльцы духовно росли над собой. Я машинально перевернул ее, одна строчка была подчеркнута маркером.       Первое послание Павла к Коринфянам. Я никогда раньше его не читал. Собственно, мои познания в Новом завете были довольно скромными. Мама не отличалась набожностью, но, когда мы жили в Мексике, бабушка одного из маминых дружков, старуха Каталина, часто рассказывала мне истории из Библии. Как Иисус родился, как оживил Лазаря, как молился в Гефсиманском саду, чтобы не идти на смерть. Я вспомнил, как спрашивал бабку Каталину, почему же он не сбежал, если не хотел? Помню ее темное морщинистое лицо, но не помню, что она мне отвечала. И еще она рассказывала мне про Судный день, но совсем не так, как мама. Мама говорила про Скайнет, про ядерные бомбы, про последнюю войну с роботами. Бабка Каталина – про Зверя, про блудницу Вавилонскую, про четырех всадников. Оба варианта пугали меня до чертиков.       Мои глаза пробежали по выделенной строчке.       «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое».       Я тупо перечитывал эти несколько слов, не желая понимать смысла послания.       Дверь отворилась. Вошла Камерон, привычно окинув взглядом комнату, и, подняв на нее глаза, я вздрогнул. Библия качнулась в моей руке.       Она сравнивает себя с Иисусом? Разве это не моя роль, разве не я – мессия?       Нет, не то. Машины не умеют богохульствовать. Машинам чужда гордыня. Что она имела в виду, когда подчеркивала эту строчку, оставляла рядом со мной книгу? Какой человеческий поступок… вернее, нет, мелодраматический. Так бы поступила героиня фильма.       Я смотрел на нее, а она – на меня.       Я должен понять, что она хочет сказать мне. Я ведь так ясно и четко осознал буквально вчера, что она – всего лишь машина, что ей руководит программа. Какая программа могла подвигнуть терминатора на загадывание подобной шарады? С какой целью?       Проще всего замять этот эпизод. Отложить Библию и задать ей какой-нибудь простой, бытовой вопрос. К примеру, где мы? И позвонила ли она моей маме? И что она сделала с хозяином машины, в которой довезла меня до этого мотеля?       – «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы», – сказала вдруг Камерон.       По слогу я понял, что это – тоже из Библии.       – И что это значит? – спросил я, сдавшись.       Это значит, что Камерон начиталась Библии и цитирует ее мне, как и раньше она выдавала услышанные где-то сентенции. Но почему именно эти две фразы? И почему мне кажется, что она их выбрала не случайно?       – Я достала мобильный телефон, – сказала Камерон, игнорируя мой вопрос. – Ты можешь позвонить Саре Коннор. Мы в мотеле на шоссе 278 в девяти милях к северу от Юрики. Только сначала проверь, ответила твоя мать или Кромарти.       Мама открутит мне голову. Но, может быть, радость от того, что я жив, немного смягчит ее гнев.       Я по памяти набрал номер. Ответила мама моментально.       – Да! – с каким-то отчаянием.       – Мама, это я.       – Джон! – закричала она.       – Ты в порядке?       – Ты… Ты! Ты где?!       – Мам, чтобы я знал, что это ты… Как звали бабушку Санчо? Помнишь, из Мексики?       – Какого еще… а, – она вспомнила. – Ну да. Катарина, нет? Нет… Вроде того, но… А, да, Каталина. Надо же, что ты вспомнил…       – Мы в мотеле недалеко от Юрики. Я с Камерон, все более-менее нормально, но…       – Значит так, Джон Коннор! Немедленно собирайся и…       – Есть небольшая проблема. Я ногу сломал, – про джип я решил пока не откровенничать.       – Ну вот я так и знала! – я услышал облегчение в ее голосе.       – Ты-то так? Кромарти…       – Кромарти, да, он нас все-таки нашел. Но мы с Дереком от него ушли. Вроде пока место надежное. Так, какую книгу я тебе часто читала в детстве?       – «Страну Оз», мам, – вообще-то, плохой вопрос, эту сказку, по-моему, всем детям читают.       Мама издала нервный смешок.       – Мы окопались в Риолите, это такой заброшенный город… местечко мрачное, зато никто не помешает наставить ловушек. Ладно, с тобой я еще поговорю. А пока дай мне Камерон.       Я отдал сотовый. Пока они договаривались, я посматривал на Библию. Мне одновременно хотелось выкинуть этот нелепый эпизод с цитатами из головы и разобраться с ним досконально. И мне все больше казалось, что лучше выбрать первый вариант.       – Сара Коннор выезжает к нам, – сообщила Камерон, закончив разговор. – Ночью будет здесь.       – Хорошо.       Стоило расспросить ее, как она доставила меня сюда, но мне не хватило решимости. Вдруг она убила кого-нибудь? Я боялся об этом узнать. Трусость, конечно, и потом я обязательно спрошу у нее, но пока что мне хватало проблем и без лишнего груза на совести.       Пусть сначала приедет мама. Я решительно отложил Библию. И с этим тоже разберемся как-нибудь потом.       Знакомая хижина. Бабка Каталина раскачивается в своем кресле-качалке. Я привычно сижу рядом на лоскутном коврике. Только мне не пять лет, а пятнадцать. И в руках у меня не солдатики, а кукла Барби. Вернее, нет – кукла Камерон. Нарисованные карие глаза лишены всякого выражения. Я провожу пальцем по волосам куклы. На ощупь явная синтетика.       – Ты уже большой, чтобы играть в игрушки, – говорит Каталина. Мягкий, чуть скрипучий голос. – И тем более, чтобы считать игрушкой ее.       – А разве она не игрушка? – спрашиваю я старушку. – Не машина?       – Об этом я ничего не знаю, Хуанито, – кресло поскрипывает в тон ее голосу. – Ей стало мало цели. Ей стал необходим смысл. Просто защищать тебя – и что? Ради чего?       – Это ее программа, – я пытаюсь отложить куклу, но не могу, все кручу ее в руках.       – Когда ты был маленьким, ты был умнее, – старушка поджимает сухие губы.       – Ну да, как же! Ты предлагаешь мне поверить, что она кормила меня своим мясом из каких-то чувств ко мне? Потому что без чувств, мол, никакие подвиги не имеют смысла? Она просто не приспособлена к чувствам! – я трясу безучастной куклой и отбрасываю ее в угол. – Видишь? Ей все равно! Я могу ее сломать или выбросить, ей все равно! Ей не больно, не страшно, ничего она ни к кому не чувствует!       Кресло-качалка раскачивается.       – Бедный мой Хуанито, – бормочет старая Каталина, – бедный мой мальчик…       – Не хочу я снова в этот бред верить! Поверил уже один раз! И что мне это дало? Ну что мне это дало?!       Я плачу навзрыд. Старая хижина размывается перед моими глазами, смолкает бормотание старухи, я лежу в кровати, и слезы уже промочили подушку.       – Почему ты плачешь? – голос Камерон совершенно спокоен.       – Фигня, сон приснился дурацкий, – сказал я, скорее для себя, чем для нее, недовольно вытирая глаза.       Было уже темно. Скоро приедет мама.       – Не плачь, все будет хорошо, – тем же ровным тоном.       – Тебе какое дело!       Я снова заплакал, уже наяву. Рано я обрадовался, похоже. Ничего не изменилось. Я так и не поверил до конца, что она – просто машина, что они – просто машины, и, наверное, никогда не поверю, хоть сотню доказательств мне приведи. Но может быть, тогда уже стоит принять это? Может быть, мне нужно попытаться помочь Камерон найти смысл к ее цели? И не стыдиться того, что тоскую по погибшему другу, а не досадую, что зазря уничтожен ценный механизм? Быть может, та строчка про любовь… не только про нее, но и про меня?       Как и строчка про тело…       – Я буду с тобой, Джон Коннор, до самого конца, – сказала вдруг Камерон.       Я всегда думал, что быть предназначенным в Спасители – это значит, остаться в одиночестве. Как Иисус. Но с чего я это взял? С чего я взял, что мессия – это только я? Может быть, мы? Вместе?       – Обещаешь? – спросил я, шмыгнув носом.       – Обещаю.       Когда приехала мама, я был уже совсем спокоен. И пусть я провалил свое первое самостоятельное дело, но эта вылазка была совсем не напрасной. Я стоически вынес мамину ругань, все ее упреки и обещания расправы, потому что я знал, что в конце она обнимет меня и прошепчет на ухо, что все это ерунда, главное, я жив и с ней.       – Первым делом тебе надо к врачу, – сказала мама, когда мы тихо покинули мотель и меня устроили на заднем сиденье нашей второй машины. – Так что сначала мы едем в Юрику, и только потом – возвращаемся к Дереку. А пока едем, ты мне все расскажешь.       Неужели мама действительно думает, что я расскажу ей все?       – Конечно, мам, – сказал я, и начал излагать сильно сокращенную и приукрашенную версию произошедшего. Я был уверен, что Камерон подтвердит мои слова. И не ошибся в этом.       Мы вместе.       Может, не навсегда, но… мы вместе.