Человеческие женщины

И хотя пресловутая человеческая жалкость резала глаз, веяло от неё чем-то по-мальчишески дерзким и безрассудным; рыжие короткие волосы были растрёпаны и липли к вспотевшему лбу, а глаза, большие, карие, смотрели очень смело, прямолинейно, почти оскорбительно. Но Арлонг, вопреки привычке, не усмехался, не скалился; ему нужно было тщательно обдумать это предложение. — Смело, — говорит он, оценивающе окидывая её длинным взглядом, и Нами только сильнее сжимает кулаки, воинственно не отводя глаз. Опустить их не позволяла ей её легкоранимая детская гордость. — Хорошо, я согласен. Один миллион белли — и деревенька твоя. Она осекается, колеблется, и Арлонг позволяет себе легонько усмехнуться её растерянности. Ребёнок, она совсем ещё ребёнок, не нужно её переоценивать, говорит он себе, однако предложение действительно выгодное. Но согласится ли?.. — По рукам, — бросает она вредно, разворачиваясь к нему спиной. Арлонга поражает её нахальство, однако он только смеётся, и толпа его рыболюдей смеётся тоже, сильная, мощная, настоящая армия. Нами неуверенно оглядывается по сторонам, не понимая причины, и Арлонг поднимается ей навстречу. Он идёт к ней, высокий, сильный, необъятный, и один его шаг — как её шесть. Он наклоняется к ней, садится на корточки, и его длинный острый нос устремляется ей в лоб. — Татуировка, — говорит он ехидно, и Нами удивлённо поднимает брови. Неожиданно она бросает взгляд поверх Арлонга, на развивающийся флаг с заурядным, на её взгляд, рисунком, и нервно проглатывает ком в горле, отчего его подчинённые взрываются в новом порыве дикого смеха.

***

Он наблюдает за ней, на его взгляд, слишком часто. Арлонг не знает, почему, но по-другому никак не получается — всё так надоедает, всё становится таким обыденным, серым, и ничего не веселит, не влечёт. А вот зайдёшь к ней — и вечно у неё что-то происходит, вечно какая-нибудь кипа книг загородит её от внешнего мира, свежие чертежи сохнут, и все книги большие и тяжёлые, совсем чуждые ему, странные. Арлонг как-то зашёл к ней на той неделе. Нами стояла у полки с книгами и яростно листала одну из них. Когда он зашёл, она осеклась и настороженно уставилась на него, но в ту же минуту снова продолжила упрямо листать жёлтые страницы. Арлонг часто к ней заглядывал, так что она уже не пугалась его присутствия и даже как будто привыкла. По крайней мере ему казалось именно так. Он подошёл, заглянул через её плечо. От неё по-прежнему веяло чем-то мальчишеским, уличным, однако за время её пребывания Нами изменилась, повзрослела; вытянулась, округлилась фигура, появился небольшой намёк на грудь, а лицо приобрело некоторые взрослые очертания, но всё ещё оставалось по-детски круглым. Когда Арлонг подходил к ней вот так, сзади, он знал, что ей становилось неловко, напряжённо и противно, но относился к этому холодно. Ведь так и должно быть, разве нет? — Не подходи так близко, — говорит она скомкано, не оборачиваясь, и Арлонг усмехается, из принципа подходя ещё ближе и почти касаясь грудью её рыжего затылка. — Эва как! А что? Смущаю? — сказал он с издёвкой, упиваясь моментом. — Твой длинный нос загораживает мне весь вид, — изрекает Нами невозмутимо, готовясь к колкости в ответ или же вообще — удару. Но молчание длится не долго и прерывается его смехом — громким, раскатистым и удаляющимся.

***

Арлонг думает, что человеческие женщины слишком глупы, слишком суетливы. Он думает, что с такими потенциальными роженицами человеческому роду не дожить и до следующих времён. Но относительно Нами у него сложилось строго противоположенное мнение. Нами снова повзрослела, и теперь даже его подопечные начали побаиваться её. Женщина без сердца, стервятница, разрушающая связи дружбы без единого угрызения совести и сердечной боли. Холодна, безжалостна, умна. В иные моменты, слушая, как говорят о Нами и её знаменитой безжалостности, Арлонг чувствовал гордость и даже немного жалел. О многом жалел. Но как мило и беззащитно Нами выглядит, примеряя новенькое зелёное платье и крутясь у зеркала с робкой улыбкой на чистом, симпатичном личике. Арлонг заходит как всегда не стучась, и её это на какой-то момент пугает — её, казалось бы, неприступную, коварную и хитрую. Платье сидит на ней безупречно, и он оглядывает её против своей воли, не задумываясь. Да... и ведь казалось, только вчера он принял её в свою банду десятилетней девочкой, храбрую, наивную и талантливую, а вот теперь она стоит перед ним совсем взрослая, свежая, привлекательная, и от неё всё так же веет чем-то бунтарским, хулиганистым. Не от её ли это короткой причёски? Или же тому виной острый язычок, которым она умудрялась ставить на место даже его (не безнаказанно, конечно)? Арлонг не знал. Но одно он знал точно — теперь его привлекает не только талант Нами. — Что-то потерял? — спрашивает она вызывающе, ставя руки в бок. Арлонг усмехается, растягивая губы в оскале. — Да. Восемь лет, что ты живёшь в этой комнате, — сказал он спокойно. Арлонг подходит к ней, и теперь один его шаг, как её — три. Прогресс, думает он, забавляясь этой мыслью и недоверчивостью Нами. — Зачем пришёл? — презрительно цедит она, смертельно прекрасная в этом изумрудно-зелёном платье, и Арлонг останавливается перед ней предельно близко, возможно, даже слишком. — С днём рождения, кошка-воровка, — проговаривает он, улыбаясь, и перед лицом Нами виснет странный амулет из ракушек и кусочков коралла, по видимости, самодельный. Он качает им прямо у неё перед носом, и Арлонг смутно представляет себе, что она сейчас может чувствовать. Обиду ли? Или что-то покрепче?.. Нами грубо вырывает у него из рук безобидную безделушку и бросает её в сторону. Её тон — яростный и истеричный, и слова сочатся искренним презрением и ненавистью. Амулет с хрустом разбивается об пол, разлетаясь на кусочки, а она всё говорит и говорит, изнемогая от гнева. Арлонг замирает, и тут он разрывается от громкого, зловещего смеха, и, разворачиваясь, уходит, не слыша, что кричит ему Нами и какими проклятиями она его посыпает. Всё равно — человеческие женщины — те же глупые человеки. И ничего с этим не поделаешь.