Бесы

В тихом омуте черти водятся. У Криса же такое чувство, что в Рикки уместилась как минимум вся преисподняя во главе с дьяволом. Черулли тянет за крепкие бедра миниатюрного гитариста на себя. Жилистые руки тут же упираются в грудь, пальцы железной хваткой впечатываются в кожу. И ни звука, только немо приоткрытый сухой рот, бескровные губы тянущие несуществующий стон. Кристофер матерится сквозь зубы, понимая то, что он мало контролирует ситуацию. Олсон медленно впускает его в себя; как в тело, так и в душу. Не спешит, как будто в его распоряжении – минимум, вечность. Криса трясет, лихорадит, ломает нещадно, в судорогах выкручивая суставы пальцев, сжимая до полуудушья гортань. Черулли не соображает почти ничего, лишь подкидывает бедра, когда Рикки позволяет ему даже эту малость. Под закрытыми веками темнота сыпется битым красным стеклом, фейерверками колет обнаженные нервы. Что же, что же с ним делает этот маленький жестокий мальчик?! Все, кто смотрит на Рикки Олсона, думают, что он тих, прилежен в некоторой мере, спокоен, не ревнив. И в принципе, они правы. В нем действительно не кипит вулкан страстей, в нем мерзнет глыба редкого по прочности льда. Вымораживает противоестественным холодом его сердце, выжимая из него хоть какие-то эмоции. Иногда этот лед горит. По истине, редкое зрелище. Крис помнит только один раз, когда Рик кипел под его ладонями и выгибался умопомрачительно дерзко, доводя да крайнего исступления одним только видом. Это случилось в тот вечер, когда стало известно, что отныне Кристофер Томас Черулли встречается с очаровательной Сабриной Ховард. Он будто говорил Крису: «Посмотри на меня, почувствуй меня непостижимо остро, на грани, подобной смерти». И он смотрел, трогал, гладил и кусал против своей воли, со слезами, застывшими в темных беспомощных глазах. А Хоррор бурлил, яркой кислотой взрываясь под пальцами сходящего с ума любовника, уверял, что может быть другим, более близким Кристоферу. Тот не верил, ни себе, ни ему. Было больно и запредельно сладко, сердце грозилось не выдержать. Выдержало, забилось почти ровно, не трепыхаясь. Рикки снова стал холоден, но приветлив, легок, вежлив. Опять спокойные, серебрящиеся вечным пониманием глаза, мягкая полуулыбка, хорошо знакомая всем друзьям. Ничего не осталось от того нежданного пожара, вспыхнувшего резко, яро и быстро, и так же моментально потухшего. И на этот короткий момент Черулли показалось, что – наконец-то! Наконец!- все будет славно. Не будет больше случайных, похожих на нашествие диких варваров, встреч, после которых так долго нельзя было успокоиться, вернуть себя к повседневным делам. Не будет немых упреков со стороны Рикки, не будет взрывов фонтанами раздражения с его стороны. Как непроходимо глуп он был… Говорят, сумасшедшие не осознают своей беды. Им кажется, что все в их мире правильно, что это другие совсем, в край чокнулись. Только не они. Крис стал сравнивать себя с ними, когда понял, что, как много бы в его жизни не было Сабрины, как нежно не был бы он не к ней привязан, Рик никогда не покинет его мысли и подсознание. Такие связи не рушатся просто так, хоть и были изначально обречены. Ужасно разрываться на части между двух огней, двух берегов. Ну же, Крис, ведь ты хороший, правильный мальчик. И ты должен делать, как все добропорядочные парни, мужчины. Найти хорошую девушку, ухаживать за ней изящно, но со страстью где-то около пары лет, потом жениться на ней, завести обожаемых детишек, достичь успеха на семейном и трудовом поприще, и мирно скончаться в больничной палате, в куче трубок и родственников, оставив сей мир спокойным и довольным прожитой жизнью. Только вот что не так, Крис? Почему тебя грызут твои бесы, откуда они взялись? Он знает откуда. Из тихого пруда, что облачен в телесную оболочку из пергаментной белой кожи. Это не любовь уже, слишком мало это понятие. Нельзя впихнуть в миролюбивое «люблю» столько обреченности и осознания собственного бессилия. Это уже не страсть, слишком глупо обзывать происходящее простой блажью. Крис ненавидит неопределенность, а Рик состоит из нее на молекулярном уровне. Он сумасбродный философ, которому то подавай свободу, то неси объятье и тепло. Но, господи, прости, что упомянуть имя твое в суе, как умопомрачительно чувствовать это мешанину из эмоций и чувств под сердцем, каждую секунду боясь, что еще чуть-чуть и рванет. И не останется ровным счетом ничего и никого, не опаленных кислотным дождем. В тихом омуте черти водятся. Преисподняя с самим дьяволом на престоле, дышит над Кристофером с присвистом, дрожа еще от пережитой вспышки сладострастия. Черные волосы висят влажными косицами, прикрыты светлые, небесные глаза. Крис и сам не знает, на каком он сейчас свете. На краю воспаленного сознания снова рыдают ангелы с лицами Сабрины, оплакивая поруганную святость. Хохочут чертята с лазурью в глазах, в который раз убежденные, что к ним вернутся, к ним придут, и по своей воле. Откуда-то тянет холодом по влажной коже.