Случайная величина
«Случайная величина — это величина, которая принимает в результате опыта одно из множества значений, причём появление того или иного значения этой величины до её измерения нельзя точно предсказать». (Материал из Википедии — свободной энциклопедии)
Кирилл отчаянно вырывался, хотя ясно было, что уже бесполезно. Так, бывает, человек бежит к отъезжающему автобусу, так, кажется, ребенок тянется за падающей куда-нибудь вниз игрушкой, так, в общем, делают люди какие-то бессмысленные движения при неизбежности. Но есть одна большая разница — всем им никогда не было так страшно. То есть по-настоящему страшно - за свою жизнь. Это только звучит так хорошо на уроках ОБЖ: ударьте туда, сюда, бегите, падайте... Надо сказать, ни черта это все не работает, когда тебя очень крепко хватают, скручивают и волокут в машину. И совсем нет мыслей в голове, никаких, и только кажется, что весь ты — одно большое, колотящееся сердце. - Чувствуешь себя героем боевика, детка? Как будто можно ответить с завязанным ртом. И потом, как ни крути, Джеймс Бонд тут явно не я. - Не бойся, на органы не продадим. Ох, даже не видно его лица толком. Видно только, что лысый и молодой. И от этого делается еще хуже, даже тошнит. Для полноты образа не хватает только темных очков, но сейчас вроде ночь. Ночь, да. - Даже не изнасилуем! Сильное утешение. Казалось бы, зачем говорить о себе во множественном числе, когда ты один? Но я знаю, когда так говорят. Может быть, я знаю это потому, что занимаюсь водным поло. Так вот, так говорят, когда ты в команде. И, может быть, я фигово играю в водное поло, но я точно знаю, что команда - это намного хуже, чем один. Самое плохое, что я совершенно не могу понять, куда это мы едем. Видно, что за город. И это, бесспорно, еще хуже, потому что сделать нечто плохое за городом намного легче, чем в городе. Я знаю, что нельзя паниковать, но нифига не получается не паниковать и не думать о каннибализме, о педофилии, о литрах крови и тоннах унижения. О какой-то ерунде, которая упирается мне в ногу (бутылка воды, кажется). О чем я думаю, черт возьми? Как тот фабричный из «Войны и мира», который узел на затылке поправлял перед казнью. Какая разница, что с моей ногой, когда меня, может быть, скоро убьют? - Ну, думаю, орать ты уже можешь, тут все равно нет никого, да и машина почти герметичная, - громила тормозит, поворачивается ко мне и тянет руки. Я мычу, конечно, что ж делать-то мне. - Да тихо ты, видишь, я развязываю. - Развязывает, действительно, узел у меня на затылке (который, кстати, и впрямь очень давил, только сейчас чувствуется). Я резко вдыхаю кондиционированный воздух автомобиля, запах кожаного (!) салона и своего как будто бы собственного испуга. Вот он - этот пресловутый «липкий, холодный пот», вот уж ощутил весь смысл данного клише. Это все был вдох, а на выдохе я услышал собственный голос, который тогда принадлежал совсем не мне: - Кто вы? - Я? Водитель просто. Тут я сообразил, что мы опять едем. Водитель, значит. Значит, его «мы» - это своеобразная, получается, команда. Это он и какой-нибудь босс. Ужасное слово «босс». Кроме как с мафиози, никаких ассоциаций. - Вы мафия? Громила смеется, и видно, как двигаются уши вокруг его лысого черепа и дергаются плечи в тесной рубашке: - Нет, мой шеф ученый. У него даже докторская степень есть! Ученый. Это не мафиози. Им не нужны деньги. Им нужен я сам, мое тело. Я чувствую, что меня начинает рвать от страха, кажется, что сейчас лопнет голова, и я проваливаюсь в темноту, в которой есть только звук резкого торможения колес. - Хей, очнись. Кирилл! Вот, молодец, открывай глаза. Гадость какая, фу. Нашатырка. Помню, как я ударился о бортик и прямо в воде потерял сознание. Я тогда навсегда запомнил этот кошмарный запах. - Водички, может быть, попьешь или сок? Чай, кофе, потанцуем, мать твою. Опять чужим, очень уверенным почему-то голосом я спросил: - Что вам нужно? Я наконец-то поднял глаза. Это был нормальный человек, даже не похож на маньяка. Я вспомнил фотографию Чикатилло — у него безумное, дьявольское лицо. Этот был не такой, даже близко. У него были волосы, очень светлые и серые глаза. Рта его я не видел, потому что неотрывно смотрел в глаза. И мне казалось, что эти серые глаза приблизились и сказали мне: - Если быть очень честным, то в лучшем случае переспать и отвезти домой. В худшем — просто отвезти домой. - И с чего мне верить-то? - после слова «переспать» мой голос перестал быть уверенным. Сразу. Мне стало почему-то казаться, что я маленький, прыщавый, в конце концов худой, прямо неприлично тощий. И годы бассейна не помогли мне, никак. - Ну, у тебя нет особого выбора, Кирилл, согласись, кроме как верить мне. Единственное, что я могу тебе заплатить за этот секс, если ты хочешь. Сколько угодно. Последнее он договаривал, уже стоя у окна. Большого окна. С темно-зелеными шторами. От этого окна я стал понемногу оглядывать комнату. Тоже большую. С большой кроватью под таким же, темно-зеленым, покрывалом. И столом, тоже большим. И как теперь увидел, таким же большим хозяином этой комнаты. Он был не качок, не «медведь», но он был очень сильным, это было сразу видно. Он повернулся, и я увидел до конца его лицо, тонкие губы, белые зубы и чуть раздвоенный подбородок. Он мог бы казаться агрессивным, если бы не его серые глаза, которые светились, кажется, хотя в комнате было не очень светло — свет падал от бра и маленького светильника на столе. Потом я увидел свое лицо в большом зеркале. Это было что-то, и не в лучшем смысле этих слов. Я не узнал сам себя: мне 19, а кажется, что мне 9 и в то же время 90. Я понял, что все это время у меня был по-дурацки открыт рот. Закрыв его, сосчитав про себя до пяти, я наконец-то ответил: - Мне не нужны ваши гребаные деньги. Вы перепутали немножечко адрес. Сонечка Мармеладова живет в Петербурге. - Я знаю, что ты собой не торгуешь. Но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу тебя уже года два, вот и все. Одержим идеей. Как Раскольников. Но у меня безопасная идея, согласись. Будешь делать все по доброй воле — никто не пострадает. Дверь. Вот она. Смотрю на нее и слышу: - Не думай даже, Кирилл. Комната закрыта, дом охраняется, даже если ты меня убьешь, то дальше забора никуда не убежишь. Пей. - Что это? Стакан круглый такой, знаете, с толстым дном, как в американских сериалах, с коричневой жидкостью со льдом. По всем канонам это должен быть... - Коньяк, - отвечает мне...как называть-то его? Доктором, что ли? - до конца пей. - Как вас зовут? - Антон. Пей второй, - доливает мне, - и можешь переходить на ты. Даром, что я на девять лет старше. Простое имя, да? Я ожидал чего-нибудь покруче. И тут я понимаю, что он меня целует. Это был нормальный поцелуй. До того момента, как он слегка сжал мои яйца и член. Я с силой дернулся и услышал: - Я буду нежнее, а ты не дергайся, ладно? Все будет нормально, если не будешь сопротивляться. На мне уже нет майки, а звук вжикающей ширинки кажется мне самым страшным, что я слышал. Я отталкиваю руки Антона, но это бесполезно, он очень крепко меня держит. Прижимает уже к себе. - Все, малыш, спокойно. Поставить тебе что-нибудь? Вагнера? Ты, вроде, любишь его? Откуда он знает? Черт, я не хочу, чтоб он услышал, как кровь стучит у меня в висках. - Давай, - отпускает, - снимай все остальное. Сам разворачивается и идет к двери, к здоровой аудиосистеме, по дороге расстегивая пуговицы рубашки и ремень брюк. У меня трясутся руки, когда я стягиваю джинсы и носки. Он подходит к кровати уже раздетый до трусов, легко отбрасывает покрывало и сдвигает одеяло в сторону, тянет меня за руку на себя. Тут я понимаю, что у него стоит. НА МЕНЯ, понимаете? До меня доходит ужас ситуации: как во сне я слышу тихую музыку, вижу его грудь, темные соски, пупок, вижу тюбик и презервативы на тумбочке, задернутые шторы, и мне страшно до одури. Антон, кажется, все понимает. Он тянет вниз мои трусы и говорит: - Терять тебе все равно нечего, с девушками у тебя не клеится все равно... - Вы шпионили, что ли, за мной? - я смотрю на то, как он снимает плавки, но боюсь посмотреть на его член, поэтому вновь гляжу в глаза. Понимаю, что и в глаза не могу, мне страшно, а теперь еще и стыдно. - Немножко. Расслабься теперь, — кладет руки мне на грудь. - Дыши глубоко, вдыхай. Я вдыхаю и выдыхаю, смотрю, как его руки поднимаются и опускаются. Потом он снова меня целует: губы, шею, все ниже, ниже. Целуя пупок, он снова напоминает мне, чтобы я дышал. Я дышу, и мне очень тепло. Чувствую, что он поворачивает меня, и я бедрами попадаю на подушку, а ноги мои раздвигаются. Это неправильно, я хочу их сдвинуть, но сильная рука не дает: - Нет, лежи спокойно. Второй рукой он берет мой член и ласкает вверх-вниз. Захватывает яички и перебирает. Я слышу звук, поворачиваю голову и понимаю, что он в презервативе и открывает тюбик смазки. Мне делается страшно, но его рука возвращается на мой пенис, и снова становится тепло и мучительно хочется, чтоб он тер сильнее. Я хочу сделать это сам, опускаю руку, но Антон берет обе мои руки, вытягивает вперед и велит не двигаться. Чувствую, как его палец упирается в меня, он холодный, скользкий, мне тоже холодно, стыдно, и я очень возбужден. Палец, потом второй... - Тужься, - слышу я над своим ухом, - как будто хочешь вытолкнуть. Мне тяжело сконцентрироваться, потому что мучительно хочется, чтобы Антон дал мне кончить. Эта пытка длится долго. Не вечность, конечно, но все равно долго. - Не зажимайся, - слышу я над своим ухом, дай мне войти. Как это больно! Его член, наверное, размером с пушечное дуло! - Нет, пожалуйста, больно очень, - я дергаюсь и пихаю его. - Тшшш, я знаю, родной, потерпи, не думай о боли, - он сильно сжимает мой член, гладит яички, целует лопатки, шею, и становится чуть легче, но все равно невыносимо. Я чувствую, когда он входит целиком, и слышу его тяжелое дыхание. - Скажи, когда будет терпимо. - Никогда не будет, - плачу я. - Ну-ну, все, давай, расслабься, - свободной рукой он теребит мои соски, а потом целует в затылок. Делается легче, правда, далеко не сразу. Антон начинает медленно двигаться, лаская меня. Я чувствую с новым толчком, что стало очень странно, но хорошо, я дергаюсь и чувствую его руки и губы везде, знаю, что он может сделать со мной, что угодно, но ничего плохого не сделает. Бывает такое чувство, как будто ты весь слит с чем-то, и все, что происходит сейчас, только оно и имеет значение. И совсем нет мыслей в голове. Никаких. И только кажется, что весь ты — одно большое, колотящееся сердце. Мы кончили почти одновременно, я почувствовал, как Антон выходит из меня и встает с кровати. Он вернулся почти сразу, с мокрым полотенцем и чистой простыней. Он долго меня вытирал, потом я пересел в кресло и смотрел, как он меняет простыню. Я, наверное, никогда еще так сильно не хотел спать, поэтому заснул сразу же, как только мы легли, и он очень сильно меня обнял.