***
В первый день – в первый настоящий день, – поправляет Дин, Кастиэль дарит ему единственную материальную вещь из всего, о чем он может подумать – одну из двух смятых пятидолларовых бумажек, которые Джимми Новак оставил в кармане плаща в последний день своей жизни и в первый день жизни Кастиэля. – Я хотел подарить тебе что-нибудь. Я чувствовал, что должен сделать это. И Дин смеется, как он часто это делает – над теми вещами, которые Кастиэль никогда бы не нашел смешными, – и берет купюру. – Спасибо, Кас, – говорит он и сразу добавляет: – На самом деле у меня для тебя тоже кое-что есть. Он дарит Кастиэлю бургер из ресторана, в котором тот однажды впал в одержимость голодом, в черную яму желания, которое затягивало его все глубже с каждым глухим звуком ударов зубов друг о друга. Хотя тяга к еде уже давно прошла, Кастиэль все равно счастлив, пусть и не может назвать причину. – Это часто происходит? – чуть позже спрашивает Кастиэль у Сэма, когда протягивает ему вторую банкноту. – Люди говорят, что не будут ничего дарить, и все равно дарят? – Чаще всего да, так и есть, – отвечает тот и вручает ему брелок в виде ангельского крыла, потому что, по его словам, он увидел это и подумал о нем.***
Во второй день Кастиэль дарит Дину оружие. Оно необходимо для дела, и у Кастиэля нет к нему доступа (на самом деле, ни у кого нет), но он уладит все, если что-то случится и когда придет время (опять же, если что-то случится). И вот Кастиэль протягивает Дину древний клинок, созданный самим Михаилом. Клинку невозможно нанести урон, и Дин чуть не роняет его. – Мда, тяжеловат, – говорит он. Кастиэль на секунду закрывает глаза. Когда клинок успешно донесен до машины, они натягивают обувь, прячут за отвороты ножи и готовятся уходить. – Спасибо, Кас, – говорит Дин, смотрит на Кастиэля, снова усмехаясь, и не отводит взгляд, пока Сэм не зовет его: – Дин, нам нужно идти. Он отвечает: – Да, минутку, – и вновь поворачивается к Кастиэлю: – Ты уверен, что не хочешь пойти с нами? – Уверен, – отвечает Кастиэль, потому что чем бы он мог помочь? Его силы иссякают, реакции замедляются, и он не рассказывает уже ничего, кроме плохих новостей. Дин кивает. – Ладно. Если передумаешь, дай знать, – говорит он, и мысль, что Дин все еще хочет, чтобы он был рядом, никогда не перестанет сбивать Кастиэля с толку.***
На третий день Кастиэль дарит Дину утешение. Тот тих, смотрит вдаль на дорогу, словно, если бы он просидел за рулем слишком долго, то смог бы оставить позади самого себя, застыть на краю пыльного шоссе, превратиться в рокот двигателя и шум деревьев за окном, и стало бы легче, проще, чище. – Ты все сделал правильно, – говорит Кастиэль, и Дин словно возвращается в свое тело от звука его голоса. – Я знаю, – отвечает он. – Но все равно это отстой. Мужчина, которого он убил, больше не был человеком, но когда-то он им все же был, и Кастиэль знает, что Дин всегда переживает из-за этого. Кастиэль не знает правильных слов, поэтому не говорит ничего, и они просто сидят в тишине; Кастиэль смотрит на Дина, пока тот не поднимает на него взгляд и не произносит: – Спасибо, Кас, – в третий раз за последние три дня. Кастиэль улыбается, каждый раз улыбается из-за этих его слов.***
В четвертый день Кастиэль дарит ему жизнь. Дин и Кастиэль сражались со множеством тварей, с сотней монстров из темных и древних легенд, которые шепотом рассказывают детям, чтобы напугать их, – с демонами и ангелами, с Небесами и Адом. Кастиэлю невероятно смешно и почти оскорбительно, что простой оборотень считает, что у него есть право напасть на Дина, словно после всего, через что тот прошел, сильный удар уродливых когтей – это достойный конец. Монстр замертво падает на землю, а Дин соскальзывает по стене, задыхаясь, и Кастиэль, не задумываясь, протягивает ему руку. Дин смотрит на нее, словно это какая-то головоломка, но хватается в ответ; его кожа теплая, пальцы сплетаются вокруг пальцев Кастиэля, и он задается вопросом – было ли предусмотрено Создателем, что человеческие руки соединяются вместе таким правильным узором. – Мы чудом спаслись, – говорит Дин. – Да, чудом, – соглашается Кастиэль. – Тебе следует быть осторожнее. – Мне следует держаться рядом с тобой, – возражает Дин, и Кастиэль теряет дар речи. И хотя он все еще мало знает о человеческих обычаях, он понимает, что они с Дином держатся за руки гораздо дольше, чем принято в таких случаях.***
На пятый день Дин спасает жизнь Кастиэля. Тот дарит в ответ свою благодарность. – Пустяки, – говорит Дин, – сиди спокойно. – Я в порядке, – возражает Кастиэль, стараясь представить, что его рука не истекает кровью, потому что его рука никогда не истекала кровью, ведь раньше он был светом, силой и непорочностью, чистой энергией, а не грязной массой из клеток и прочей химии, из чувств и недостатков. – Пошел ты. Тебя нужно зашивать. – Она излечится. – Ага, и ты истечешь кровью до смерти, пока она заживет. Дай мне ее зашить до этого времени, пожалуйста. Кастиэль никогда не научится говорить «нет» на его просьбы, поэтому он держит свою руку и позволяет Дину крепко взяться за нее, игнорируя редкие уколы от иглы, пока тот зашивает разорванные края раны. – Спасибо, – снова говорит Кастиэль. И добавляет: – Прости. – За что? – Я привык быть сильнее, чем я есть сейчас, – отвечает он. Дин откладывает иголку, садится и смотрит на Кастиэля, и он думает, что снова сделал что-то не так, даже не понимая этого. – Благодать, которую я взял про запас, слаба, она затухает, – продолжает он, желая, чтобы Дин понял. – Я бесполезен для вас. Его благодарности недостаточно – как ее вообще может хватать? – поэтому он пытается взамен дать ему безопасность. – Вы просили моей помощи, а я могу только путаться у вас под ногами. Будет лучше, если я стану держаться подальше от тебя и Сэма. – Что? – в глазах Дина плещется паника. – Нет! – Нет? – Кастиэль не понимает. – Вчера ты спас мою жизнь, Кас. Ты на самом деле думаешь, что я хочу, чтобы ты всегда был рядом только потому, что можешь оказаться полезным? Простой ответ – это «да», но Кастиэль чувствует, что он неправильный. – Ты мне нравишься таким, какой ты есть, – говорит ему Дин. – Ты мне нравишься потому, что ты Кастиэль, а не потому, что ты ангел. Мне плевать, что ты больше не способен убивать одним движением пальца. – Дин, – выдыхает Кастиэль, но тот лишь качает головой в ответ. – Я серьезно, Кас. Не уходи. Не смей. – Не уйду, – соглашается Кастиэль. – Хорошо, – хрипло говорит Дин, – а теперь сиди тихо. И он продолжает зашивать его, и, хотя раньше Кастиэль едва ощущал боль, теперь ее, кажется, будто совсем нет. Это странно, потому что в то время как Дин отверг его предложение о безопасности и отмахнулся от благодарности, он думает, что все равно сумел что-то ему отдать.***
В шестой день Кастиэль дарит Дину то, что тот просит. Немногие из его ценных обещаний остались ненарушенными – и за нарушение некоторых из них несет ответственность сам Кастиэль, поэтому сейчас он полон решимости показать Дину, что на этот раз все по-другому, на этот раз он серьезен. Кастиэль остается. Нет никакой драки, не планируется битва, которую обязательно нужно выиграть, и он все равно остается. Даже не нужно ничего исследовать, нет никакого следующего дела, и совсем немного остается подчистить после только что завершенного, но он все еще здесь. Кастиэль – создание войны, привыкший мстить и уничтожать, собирать вместе людей, чьи жизни он разрушил, и неуклюже склеивать их снова, не прекращая идти. Он не создан для того, чтобы проводить тихие дни в мотельных номерах, часами сидя в тишине и ничего не делая. Довольно поразительно оказывается найти свое место в мире и ощутить комфорт. Дин ловит его взгляд время от времени на протяжении дня и слабо улыбается. Кастиэль собирает эти взгляды, упаковывает внутри себя в коробку, подписанную: «Для плохих дней, для дней, когда мы проиграем битву, дней, когда битва закончится еще до нашего прихода; для дней, когда Небеса скажут «нет» и для тех дней, когда Небеса вообще попытаются что-нибудь сказать; для дней, когда Бога не станет». Кастиэль собирает их у себя и убеждается, что они никогда, никогда не потеряются.***
На седьмой день Кастиэль дарит ему спокойную ночь. Он заглядывает в комнату, где спит Дин, и видит, как тот мечется на кровати, издает мучительные звуки, его глаза плотно закрыты. – Дин? – зовет Кастиэль, но тот его не слышит. – Дин! Ничего. Он выскребает из своих глубин последние сгустки благодати, прикладывает ладони к голове Дина и ощущает, как сила постепенно испаряется. Дин успокаивается, возвращается в глубокий и спокойный сон. Когда-то Кастиэль заглядывал внутрь его разума, чтобы заменить кошмар спокойным, счастливым сном, воспоминанием о лучшей жизни, но теперь Кастиэлю это неподвластно. Вместо этого он выпрямляется и смотрит на Дина, и, пока он делает это, Дин выглядит, словно теряет ношу, которую несет на себе, глубокие шрамы, крест-накрест перерезающие его сердце, исцеляются или, по крайней мере, сглаживаются, забываются за несколько неуклюжих сокращений мышц. Внутри Кастиэля ноющее ощущение шепчет: «У тебя нет благодати, нет благодати, больше нет благодати», – но чем дольше он смотрит на Дина, тем тише звучит шепот.***
На восьмой день Кастиэль дарит ему жизнь Сэма. Пока Дин остается Дином, у Кастиэля создается впечатление, что это выражается вот так: Дин не воспринимает его заботу о нем, и, хотя она никогда не подвергается сомнению, оказывается пресной и бессмысленной в сравнении с чем-то другим. – Я должен был быть там, – разочарованно говорит он. – Не шевелись, – отвечает Кастиэль и затягивает повязку туже. Ему это в новинку, но он научится. Кастиэль полон решимости научиться. Теперь его силы хранятся в ящике, до которого он не может дотянуться, и времена, когда он мог залечить порез, ожог или перелом простым движением пальца, остались в прошлом. Он не может исцелять ангельским способом, поэтому научится лечить вот так – потому что это будет нужно в будущем, и, может быть, прошлое лучше оставить в прошлом. В конце концов, дни, освященные силой и благодатью, похоронены вместе с днями, когда он смотрел на человечество и видел лишь безликую жалкую массу, с теми днями, когда слово «праведник» было строчкой в старой сказке, рассказанной Кастиэлю терпеливым старшим братом. – Я должен был быть там, – повторяет Дин, игнорируя Кастиэля. – Дин, тебя схватили. Ты сам чуть не умер. Ты ничего не мог сделать, – Кастиэль тяжело вздыхает и разматывает часть перекрутившегося на содранной коже бинта. – И с Сэмом все в порядке. – Благодаря тебе, – говорит Дин. – Это неважно. – Конечно это, блядь, важно, – Дин, не отрывая взгляда, смотрит на Кастиэля, и тот тоже не отводит взгляд. – Спасибо, что присматриваешь за ним. – Ты знаешь, что я никогда не позволил бы никому причинить Сэму вред. – Клянешься? Кастиэль не понимает, зачем Дин просит произнести это, но согласно кивает: – Клянусь. А теперь сиди тихо. И на этот раз – чуть ли не в первый раз – Дин слушается Кастиэля.***
Подарок на девятый день – преданность Кастиэля. – Вся моя благодать истощена, – говорит он низким голосом, размеренно, опустив голову. – Прости. – За что? – спрашивает Сэм. – Тебе не за что извиняться. – Не тупи, – соглашается с ним Дин. Кастиэль с трудом сглатывает. – Когда я уходил в последний раз, я был на Небесах, говорил с братьями и сестрами. Как оказалось, это был последний раз. Я отрезан от их голосов, я их больше не слышу. Теперь ясно, что я не вернусь. В комнате повисает тишина. Твердая, осязаемая тишина. – Кас… Мне жаль, – говорит Сэм. – Ты знаешь, из-за чего? – Они нашли мои действия позорящими их. Решили, что моя преданность вам сравнима с изменой. – Подожди, так это что, наша вина? – спрашивает Дин. – Кас, я не хочу, чтобы ты… – Это не твоя вина, – с нажимом произносит Кастиэль, и Дин выглядит растерявшимся. – Если они не могут разглядеть в человечестве те качества, которые вижу я, то это их ошибка, и я не позволю вам быть ответственными за нее. Это выбор, Дин, не принуждение. Они попросили меня выбрать, и я выбрал это. Я выбрал вас. Последняя фраза относится к Сэму и Дину одновременно, однако все трое инстинктивно, ни у кого не уточняя, понимают, что слова произнесены о нем – о Дине. Кастиэль любит Сэма всем своим сердцем, любит его так же, как любит каждого своего брата, но его чувства к Дину – более сложные, неизведанные, более ошеломляющие, более удивительные. – Почему? – спрашивает Дин. – Почему меня? Кастиэль видел, как люди записывали свои знания в древние учебники истории, видел вещи, которые не записывал никто, потому что никого не было рядом. Он знает, каким было первое слово, и слышал его. И если бы он не выбрал падение, то услышал бы и последнее. Кастиэль видел каждую возможность, тысячи возможных результатов развития вселенной, разбрызганных, как пятна краски на холсте, он видел каждое завтра, которое могло бы наступить, и каждое вчера, которое никогда не наступало. Он обнаруживал бесчисленное количество перспектив и мог вообразить сотню тысяч вариантов будущего, но ни одного – без Дина. Кастиэль не может выразить это словами – только не человеческим языком, который позволяет говорить об одном и том же сотней разных способов, и ни один из них не будет верным. И вместо того, чтобы попытаться выразить все это, запинаясь и стесняясь своей неуклюжей формальной манеры общения, Кастиэль произносит только одну простую фразу: – Потому что ты – это ты. Потому что каким-то образом Кастиэль понимает – и это действительно смешно на человеческом языке – что так ему удается сказать именно то, о чем он думает.***
На десятый день Кастиэль дарит Дину тихую ночь. – Дин. Дин, просыпайся, у тебя кошмар. – Кас? – он с трудом ловит воздух, вытянувшись на кровати в струнку. Волосы у него прилипли ко лбу, а руки расцарапаны после борьбы с несуществующими фантомами сознания. – Да, это я. – Ты в порядке? Ты здесь? – Я здесь, – повторяет Кастиэль, потому что для Дина это важно. Его глаза широко раскрыты. Кастиэль спрашивает сам себя, от какого же кошмара он его разбудил, и мечтает сделать что угодно, лишь бы Дину стало лучше. – Черт, – выдыхает он, падая обратно на подушки. – Это было… Блядь. – Это нереально, – говорит ему Кастиэль. – Что бы ты ни увидел, это не существует. – Ты когда-нибудь видел сны? – Нет. – Тогда, думаю, ты не понимаешь, что это не так уж легко, – Кастиэль смотрит на него, прося о продолжении. Дин подчиняется. – Все кажется настоящим, Кас. Конечно, легко рассмеяться и забыть обо всем, когда светит солнце, а на улице день, но посреди ночи? – он на мгновение замирает, теряется в собственных мыслях. – Иногда я не могу определить, что реально, а что нет. Кастиэль осматривает его и затем садится на край широкой кровати, положив одну руку на дрожащее плечо. – Я настоящий, как и Сэм, и ни один из нас не пострадал. Ты это знаешь. – Да, но я забуду это, когда закрою глаза. – Тогда я останусь здесь и напомню тебе. Дин поворачивается и смотрит на Кастиэля, и он сидит спокойно. Кастиэль серьезно относится к своим словам. – Ты не должен. – Нет, – соглашается Кастиэль. Он забирается с ногами на кровать, и вот он лежит, вытянувшись, рядом с Дином, с нежеланием убрав руку от его плеча. – Я ничего не должен. Дин улыбается слабо, но искренне, и закрывает глаза. – Поспи, если устал, ладно? – Обязательно, – говорит ему Кастиэль, но даже если сейчас он способен уснуть, он не станет делать этого ночью. Он остается бодрствующим, наблюдая за Дином, представляя себя скалой, которая защищает его от шторма, чем-то, что может облегчить его боль, и Дин спит тихо и спокойно до самого утра.***
На одиннадцатый день Кастиэль дарит Дину свой разум, свои знания. – А что насчет Джимми? – спрашивает он. – Он уже давно ушел, – с грустью отвечает Кастиэль. – Он не был этим опечален. Небеса стали для него… облегчением. – Вот уж точно. Значит, если сейчас в этом теле только ты и ты больше не сгусток космического хаоса, то ты сейчас человек? – Более или менее. Некоторые вещи остались со мной – воспоминания, в основном. Я помню… все. – Ну да, думаю, ты тут какое-то время ошивался неподалеку. – Очень, очень долгое время. – Расскажи мне. Это выбивает Кастиэля из колеи. – Ради чего? – Потому что я хочу знать. И так Кастиэль начинает рассказывать о вещах, которые он видел, которым был причиной и которые остановил, о своих неудачах и успехах, а Дин слушает и иногда задает вопросы, и Кастиэль отвечает на них. На каждый из них. Кастиэль то и дело смотрит на часы и понимает, что проходит два, четыре, шесть часов, а они все еще разговаривают о жизни – его и жизни Дина, о погоде, о мире, о Сэме, спорте, Боге, о телевизионных программах. Время от времени Кастиэль смеется, иногда он серьезен, и где-то посередине очередной фразы он забывает, кто на самом деле кого учит и чему.***
В последний день подарок Кастиэля не радует его. Это невежливо – дарить кому-то то, что у него уже есть, и очень давно. На двенадцатый день Кастиэль дарит Дину свое сердце. Они сидят рядом и разговаривают, когда слова начинают таять, исчезать, и затем они оба внезапно замолкают, обрывая фразы на середине, а потом медленно-медленно они двигаются вперед, навстречу друг другу. Ни один из них не умеет бросаться словами – хотя во время битвы они могут произнести речь, призывающую к уничтожению, к убийствам – но они еще не освоили метод, с помощью которого люди заглядывали бы к себе внутрь, вытаскивали оттуда запутанную свалку и приводили бы ее в порядок. Если Дин что-то и умеет, то для Кастиэля это не тот навык, который развивается естественным порядком, с течением времени. Вместо этого Кастиэль обращается к его рукам, касающимся его собственных, их пальцы переплетаются, и между ними совсем не остается свободного места. Кастиэль смотрит на Дина до тех пор, пока не видит в его взгляде то же самое, все то, что хочет произнести, и он наклоняется ближе, чтобы выдохнуть все слова прямо ему в лицо, вернуть его к жизни одним прикосновением губ. – Прости, – говорит Кастиэль, проводя пальцами вверх и вниз по его спине, не в состоянии задержаться на одном месте дольше, чем на секунду. – За все это, прости, за все. – Не извиняйся, – просит Дин, и Кастиэль чувствует, как крепкие руки держат его за талию, ощущает настойчивое тепло губ и слышит низкое тихое рычание. – Тебе не за что извиняться, правда, не за что. – Я хотел быть кем-то более сильным, – Кастиэль наклоняет голову и проводит пальцами по его ладоням. – Этого достаточно, – Дин прикасается губами к его шее, скуле, к губам. – Ты такой, какой есть, и этого достаточно, больше, чем достаточно. Говорить становится сложнее, слова, ранее купавшиеся в его благодати, перемещаются в пустоту в его груди и светятся даже ярче, чем всегда. – Я люблю тебя, – говорит ему Кастиэль и запускает пальцы в волосы. Я люблю тебя – и плащ падает на пол, а Кастиэль опускается на кровать. Я люблю тебя – и сверху на него опускается вес Дина. Я люблю тебя – и Кастиэль давится криком, утыкаясь Дину в шею. Я люблю тебя – говорят его глаза, кончики пальцев, его губы, с силой обрушивающиеся на мозолистую и натруженную кожу. – Я люблю тебя – отвечает Дин, касаясь губами, понижая голос, и его слова повисают в воздухе, словно украшения на дереве, слова, которые светят огнями и согревают холодной ночью. Кастиэль переплетает свои пальцы с его, сплетает их ноги, и ему в голову приходит мысль, что двенадцатый день – это только начало, что впереди еще много-много дней, много вещей, которые он сможет подарить и найти, и еще много, много всего.