Вера

Большие голубые глаза с интересом и даже некоторым восхищением разглядывали из-под чуть съехавшей шляпы яркие звёзды, загадочно сияющие на фоне тёмных небес. По вечерам Коулу нравилось забираться на стену Скайхолда или на крышу таверны и просто, уходя от реальности, смотреть на ночное небо. В последнее время, однако, он предпочитал именно второе: обычно на крепостных стенах бродило много солдат, а Коул, лишь недавно ставший более человечным, ещё не до конца привык, что теперь его видят и помнят, поэтому парень искал уголки, где был бы не так заметен и мог побыть в одиночестве. И у него, надо сказать, хорошо получалось. Юношу, уже привыкшего скрываться, было не так-то просто обнаружить, к тому же, даже зная о странностях Коула, никто никогда не додумался бы искать его здесь. Почти никто. Парень наклонил голову набок, отчего его шляпа съехала ещё сильнее. Даже отсюда он слышал шум, пьяные крики и песни, доносящиеся из таверны, но даже этот непрерывный гул, казалось, не мог нарушить ту завораживающую ночную тишину и спокойствие, что царили вокруг. Коул глубоко вдохнул, наполняя лёгкие свежим горным воздухом, и его вновь, также неожиданно, как и всегда, посетила мысль, как же ему всё-таки здесь нравится. Не только в Скайхолде – в Инквизиции вообще. Только здесь он впервые почувствовал себя счастливым, пожалуй, за всё время его существования как Коула. Лишь в Инквизиции у него появилась возможность делать то, что ему нравилось – по-настоящему помогать людям, даря им утешение и покой. А самое главное, он обрёл верных и замечательных друзей, ради которых он бы жизни не пожалел, и просто хороших и не очень знакомых. Но это, однако, не значило, что теперь в его жизни не осталось забот. Напротив, после всего пережитого им во время путешествий с Инквизитором, после всех тех впечатлений, что он получил, он начал всё больше и больше задумываться. То, что он решил оставить позади, своё прошлое, воспоминания о другом, настоящем Коуле, несчастном пареньке, что погиб в подземельях Белого Шпиля, всё ещё преследовали его, не давая радоваться и наслаждаться новой жизнью. Дух сострадания часто задавал себе вопрос: что было, если бы юноша всё-таки выжил? Если бы он только смог найти другой путь, помочь ему и убитым им магам по-иному… Коул очень переживал по этому поводу. Ему всё ещё было стыдно за его незнание, за то, что он мог помогать нуждающимся лишь самым примитивным способом. При одной только мысли, сколько людей расстались с жизнью из-за его неопытности, из-за того, что юноша ещё не осознал себя и свою суть, у него становилось тяжко на душе, но ещё тяжелее становилось от мысли, что когда-то он считал свои поступки исключительно верными. Коул всячески успокаивал себя, веря в своё искупление путём помощи другим отчаявшимся, но чувство вины всё ещё отравляло его душу, не давая забыть о неприятных ошибках прошлого. И не только оно. Дух постоянно убеждал тех, кто интересовался и самого себя, что покинуть Риса после открытия Ламбертом его «истинной», как ему тогда казалось, сущности было правильным. Пускай оставлять своих друзей было трудно и горько, юноша считал и продолжал искренне считать это необходимым. Но потом… Он понял, что у медали была и обратная сторона. Сердце духа сострадания каждый раз начинало болезненно ныть, стоило Коулу лишь подумать о Рисе, вновь воспроизвести у себя в голове его образ, вспомнить, с какой добротой и пониманием он относился к юноше. Он испытывал к нему какое-то странное, неведомое чувство. Его, возможно, стоило бы назвать дружбой или простой симпатией. Но нет, это было нечто совершенно другое, похожее, но совершенно ему не знакомое. Коул не мог это как-то охарактеризовать или объяснить. Он иногда испытывал эмоции не очень-то ему свойственные, однако знал, что это такое и что означает. А оно… было непонятным. Парень никогда прежде не чувствовал ничего подобного. Всё было слишком противоречиво: с одной стороны, Коул боялся того, что испытывал и старался пресечь на корню, задушить в себе эмоции, с другой – это было таким… приятным. Юноша просто-напросто терялся, не знал, как поступить и что с этим делать. Его пугала неизвестность. Дух тогда, руководствуясь горечью и неприятными эмоциями, принял для себя очень важное решение – оставить прежнюю жизнь позади, постараться забыть Риса и посвятить своё существование помощи страждущим людям. Со временем ему, казалось, удалось освободиться от бремени и этого таинственного чувства. И всё было бы как прежде, замечательно, если бы оно не возникло вновь. Такое тягучее, плавкое ощущение в области груди. Коулу порой казалось, что это может быть какой-то необычной болезнью или чем-то подобным, но, к счастью или сожалению, это оказалось неправдой. Это таинственное для него чувство возникало лишь иногда, но всегда оставался маленький осадок, приносящий сладость и непонятную тяжесть. "Когда оно появляется?" - думал дух, вечерами стоя в углу ставшего уже почти родным чердака таверны, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто пытаясь тряской упорядочить мысли. В такие вечера он мысленно уходил далеко в свое подсознание, пытаясь связать ощущения, окружение и все остальное в одну более-менее понятную картину. Сначала он постепенно начал понимать, что и с чем можно связать, потом озаботился этим вопросом всё больше и больше, а еще позже... В его мыслях имена пролетали с бешеной скоростью, буквы перечеркивались и писались вновь. Когда? С кем? Условия? Коул был сам не свой – его это пугало. И как бы он ни хотел быть собой, у него просто не получалось. Для других он всё ещё был странным парнем, говорящим загадками, но не для самого себя. Вскоре это стало заметней, но не настолько, чтобы окружающие начали это как-то комментировать. Перемены в поведении духа заметил только один член Инквизиции – Лавеллан. Эльф был немного прямолинеен, спросив о состоянии разбойника, но именно после этого вопроса что-то в голове щелкнуло и именно там, в пресловутом углу таверны, Коул и связал таинственное чувство с одним единственным именем. Пускай юноша и намеренно умолчал о его гнетущем, желание поделиться с Инквизитором, спросить совета, тем не менее жило в нём и не собиралось никуда уходить. Однако его заглушало дикое беспричинное стеснение чего-то и какое-то внутреннее напряжение вместе с непонятно откуда взявшимися предубеждениями. А вдруг о подобном чувстве говорить или оно означает что-то плохое? Коул впервые озаботился подобным вопросом. Уж кого-кого, а Лавеллана как-то задеть или разочаровать собственной неопытностью ему не хотелось. Юношу терзали сомнения. Он и понятия не имел, что в такой ситуации, по мнению людей, правильно, что – нет. Так или иначе, все его переживания казались уже слишком незначительными и второстепенными. Вскоре им предстояла финальная битва с Корифеем – это явно не лучшее время для выяснения отношений. Духа эта мысль не радовала, но и, как ни странно, не огорчала. Может быть, стоит оставить всё как есть? Коул крепко зажмурился и с силой закусил нижнюю губу, стараясь отогнать неприятные мысли. В такие моменты он даже жалел, что его способность слышать чужую боль ослабла: она обычно заглушала его собственные переживания, не давая сосредоточиться на них. Но сейчас, когда его духовная сущность уступила место человеческой, заполнить эту мучительную пустоту где-то внутри стало сложнее. Услышав за спиной чьи-то громкие шаги, парень вздрогнул, резко вскочил, обернувшись назад, и тут же облегчённо вздохнул. На его счастье, источником шума оказался Лавеллан. – Ты не замёрз? – эльф, едва заметно ёжась, неторопливо подошёл поближе к юноше. – По ночам в горах ужасно холодно, а ты так легко одет… – Я не чувствую холода, – ответил дух, вновь присев на край крыши, – ты ведь знаешь. – Его каждый раз приятно удивляло поведение долийца. Любой другой, оказавшись на его месте, ляпнул бы что-то вроде: «Что ты тут забыл?» или «О чём ты думаешь?! Ты же можешь упасть!» Инквизитор же всегда без труда понимал его, Коул был искренне этому рад. Лавеллан промолчал и как-то неуверенно, посильнее закутавшись в мантию, присел рядом с духом, так же уставившись куда-то в неизвестность. – Тебе холодно, – неожиданно заявил парень после пары минут молчания, из-под шляпы косясь на эльфа и стараясь в ярком лунном свете разглядеть мельчайшие детали его бледного лица. – Тело пронзает дрожь, уши и пальцы закоченели, ужасно хочется пить… Почему ты остался? – Решил составить тебе компанию, – маг как-то нерадостно улыбнулся и, заметив на себе пристальный взгляд удивлённо распахнутых глаз, серьёзно спросил: – Если ты хочешь побыть один, я вполне могу… – Нет, останься! – воскликнул дух, через несколько секунд осознав, что это прозвучало гораздо громче, чем ему хотелось. – Останься, прошу, – робко прошептал он, неловко сжавшись и принявшись рассматривать носы своих сапог. – Хорошо, – тихо ответил долиец, пододвинувшись поближе к Коулу. Духа подобный жест со стороны Инквизитора слегка смутил, но виду он не подал. Прошли ещё пять минут, проведённые в безмолвии. Лишь завывания ветра где-то в горах, уханье совы, негромкое дыхание обоих членов Инквизиции и непрерывный галдёж посетителей «Приюта Вестника» нарушали всеобщую тишину и спокойствие. Коул, неторопливо болтая ногами, сидел с закрытыми глазами, сосредоточенно о чём-то размышляя, пока вдруг, так же неожиданно, как и всегда, не заговорил. – Она тяжёлая, – внезапно проронил он, уставившись на левую руку Лавеллана, на ладони которой находилась метка. – Тебе тяжело нести его, то бремя, что она за собой влечёт. Эта тяжесть не только в теле, но и в душе. Всё труднее и труднее, ноша становится невыносимой, терпеть уже нет сил… – Ты прав, – долиец удручённо вздохнул, посмотрев на собственную ладонь, и, находясь в каком-то трансе, тихо повторил: – Ты прав… – Она может закрыть все разрывы, – продолжил юноша, заметив отрешённость мага, – но при этом ослабляет тебя. Ты чувствуешь это здесь, – он неловко прикоснулся к груди Инквизитора в том месте где у него находилось сердце, – ты недооцениваешь себя, считаешь, что нас всех подведёшь. Тебе больно. – Коул, прошу… – Лавеллан мягко и осторожно убрал ладонь парня со своей груди. – Я не уверен, что хочу говорить об этом. Кто из нас сейчас не напуган? – Воздух пропитан страхом, – загадочно произнёс дух, прислушиваясь к едва отсюда слышимым песням Мариден. – Они этого не показывают, скрывают трепет за масками веселья и непринуждённости. Но это лишь маски. Каждый боится, что празднуют раньше времени они зря. Каждый испытывает ужас от предстоящей неизвестности. – Вот поэтому они и веселятся, – эльф мечтательно посмотрел куда-то в небо, прямо на завораживающую луну. – Предчувствуя, что конец близок, не зная, выживут они или погибнут, им хочется провести, быть может, последние свои дни, радуясь жизни, наполняя их только хорошими моментами, проводя время с близкими сердцу людьми: друзьями, товарищами по оружию, семьёй. – Даже тебе? – Да, пожалуй. Вы все стали для меня чем-то вроде семьи, после моего ухода из клана. – Я-я тоже? – запнувшись, поинтересовался юноша. – Да, разумеется. Ты один из самых дорогих мне людей, – Лавеллан ласково улыбнулся, посмотрев Коулу прямо в глаза. – Неужели ты в этом сомневался? – Н-нет, просто… – тихо начал парень, отведя взгляд. От слов Инквизитора в душе наступило мимолётное облегчение, а внутри что-то приятно затрепетало. В его голове неожиданно промелькнула мысль: «Может, спросить у него?» Внезапно нагрянувшее странное желание и любопытство овладели им, но… Он не решился. Нет, это определённо глупая затея. Ужасно глупая. Разбойник анализировал ситуацию несколько секунд, что однако ни капельки не смутило Лавеллана, и наконец смущенно пробормотал: – Ты мне тоже очень нравишься. Очень-очень. И я… я не хочу потерять тебя так же, как потерял когда-то Риса. – Понимаю, – маг положил ладонь ему на плечо. – Но не волнуйся. Всё будет хорошо, мы победим. – Ты говоришь об этом так уверенно, – сказал Коул, – но ты ведь не можешь сказать наверняка. – А кто может? Я просто верю. Верю в нашу победу, в наших солдат. И в тебя, – вдруг, Коул почувствовал буквально у своего уха горячее дыхание и то, как на одно лишь мгновенье холодные сухие губы Лавеллана нежно коснулись его щеки. Однако духу эта жалкая пара секунд показалась вечностью, уж до того яркие и прекрасные чувства пробудились в нём в тот момент. И юноша мгновенно, пускай по-своему, всё осознал. Эльф с довольной улыбкой на губах отстранился, и заметив недоумение и лёгкий, шок, застывшие на лице юноши, аккуратно поправил чуть было не свалившуюся с головы шляпу. – Доброй ночи, Коул, – встав, напоследок прошептал он. Дух, всё ещё оторопевший от столь неожиданного поступка Инквизитора, округлёнными глазами посмотрел ему вслед, прошептав: – Доброй ночи… Не сказать, что подобный людской жест был ему не знаком – Эванджелина однажды поцеловала его во время их путешествия, – но получить его от столь дорогого ему Лавеллана Коул просто не ожидал. Он растерялся, не знал, как ему на это ответить, что сказать. Да, он стал человечнее, но на умение общаться, контактировать с людьми и понимать их мотивы, тонкости общения, неясные для него чувства это никак не повлияло. Коул прижал себе колени, и вновь начал мысленно карать себя за его неумение: нужно было не молчать, а сказать что-нибудь Инквизитору. Что-нибудь значимое, непередаваемо важное для людей. Но что? Быть может… Смутное осознание явилось к нему в тот момент неожиданно быстро. Коул не был уверен в правоте своего внутреннего голоса, но охваченный какой-то непривычной решительностью вскочил и помчался вслед за магом. Он нагнал его на каменной лестнице, ведущей вниз с крепостной стены прямо к таверне. Но если Лавеллан уже был почти у её подножия, парень преодолел только пару ступенек. Остановившись, Коул решительно окликнул впереди идущего мага: – Лавеллан! Эльф тут же остановился и обернулся, в ожидании глядя на Коула. – Я хотел сказать… – замявшись, с долей неловкости в голосе начал он. Один миг, проведённый в молчании, – и лицо юноши озарила дружелюбная, пусть и не слишком уверенная улыбка. – Я тоже в тебя верю.