Энигма/Enigma

Это было в заголовках практически каждой газеты большинства, если не всех стран. Чарльз Ксавьер, известный мировому сообществу как борец за права мутантов, умер после короткой борьбы с лимфомой. Он ушел в мир иной в своей постели, окруженный преданными учениками и друзьями. Эта деталь, вне всякого сомнения, должна была сгладить печальный эффект от новости. Магнито, прочитавший об этом в одном из кафе Буэнос-Айреса, облегчения не испытал. Его руки тряслись, а вместе с ними дрожали и страницы газеты. «– Я думаю, он держался какое-то время. Словно кого-то ждал, – была приведена в статье цитата учителя школы Ксавьера Ороро Монро. – Но, в конце концов, он ушел. Теперь он обрел покой». Строчки статьи стали нечитаемы, и, несмотря на все попытки сморгнуть слезы или сфокусироваться на важных последствиях смерти Чарльза (что теперь будут делать Люди Икс? Кто станет их новым лидером? Будут ли сильные мира сего доверять им в той же мере?), зрение расплывалось все сильнее. В конце концов он отложил газету в сторону и сдался, зная, как выглядит со стороны – неизвестный старый мужчина, плачущий над чашкой утреннего кофе. Некоторые люди с жалостью смотрели в его сторону, и он даже не смог найти в себе сил, чтобы возненавидеть их за это. ** 
 В течение нескольких следующих недель Магнито никак не мог успокоить свою совесть, которая неизменно напоминала ему, что он так и не пришел к Чарльзу, пока тот был болен. Нет, он не понимал, насколько серьезна была болезнь Чарльза, как не понимал, как мало времени у них было… Но эти оправдания, хоть и были резонными, никак не облегчали груз вины, начинавший давить на него, как только перед его мысленным взором вставал образ Чарльза, умиравшего в своей постели и ждавшего Эрика, который так и не пришел. Ему понадобилось не так уж много времени, чтобы понять, что он неспособен это выносить. И что он не сможет терпеть это дальше. Магнито не говорил о своем плане никому, даже Мистик, которая была единственным человеком, с которым он мог бы поговорить об этом. Они говорили о смерти Чарльза только вскользь. Она настаивала на том, что не нужно оплакивать уход Чарльза. Магнито решил, что она права, но его депрессия с каждым днем становилась все сильнее, так же, как и решимость. Мутантка по имени Мобиус и прежде попадала в поле его зрения, хотя он никогда не просил её о какой-либо услуге. Её дар был особенно опасен, а его план был отчаянной мерой, и решимость применить её возрастала в душе Магнито с каждым днем. Когда он купил билет до Йоханнесбурга, он подумал о том, чтобы отправить Мистик письмо или электронное сообщение, с объяснением своих действий. Но это было просто смешно. 

Если все сработает, она никогда его не получит – потому что они оба окажутся в мире, где у него не будет ни одной причины отправлять его. ** Мобиус не дала ему своего настоящего имени. Она выглядела как любая хрупкая женщина из Йоханнесбурга, хотя и была немного симпатичнее, чем он ожидал. Её короткое льняное платье, казалось, светилось в полумраке кафе, где она назначила встречу, а тонкие кудрявые волосы ореолом обрамляли её лицо. – Ты заплатишь огромную цену, – предупредила она. – Если ты хочешь получить от меня деньги, то получишь столько, сколько попросишь. – Да, мне нужны деньги, но сейчас я говорю не о них, – она оперлась рукой о подбородок, внимательно смотря на него через стол. Луч заходящего солнца игрался с пузырьками газа в её стакане с водой. – Я слышу это от многих клиентов, год за годом. Все они говорят об одном и том же. Они получают то, что хотят – но платят гораздо более серьезную цену. Заплатить за то, что ты хочешь получить, значит потерять то, что у тебя есть. Магнито пренебрежительно махнул рукой. – Мне нечего терять. Мобиус качнула головой. – Возможно. Но многие теряли именно то, что они любили в своей жизни больше всего. – Я уже потерял всё, что любил. – Так ты думаешь сейчас, – сказала она. – Но через какое-то время ты не сможешь сказать, где заканчивается моя сила и начинается новый мир, измененный уже тобой и твоими действиями, – она протянула руку и накрыла ею его ладонь. – Уже? – А ты не готов? – Я готов. Я просто хочу понять, чего ожидать. Она пожала плечами. – Ты вернешься к поворотному моменту. – Которому из них? – Магнито прекрасно помнил, что в его жизни их было куда больше одного. – К настоящему. Самому важному. Я не знаю, к какому именно, и, возможно, ты сам этого не знаешь. Но моя сила… Она всегда знает. Магнито решил, что это не имеет значения. Какой бы момент ни был выбран, это точно должно произойти до смерти Чарльза. У него будет еще один шанс сказать ему «прощай». – Хорошо. Её ладонь сжала его пальцы, и мир, который он знал, исчез. ** Он открывает глаза и понимает, что он – Эрик Леншерр. Он едва ли старше мальчишеского возраста. И он идет по грязи на своем пути к воротам Освенцима*. Нет. Только не снова. Эрик даже вообразить не мог, что его может закинуть так далеко. Он не сможет выдержать и пережить все это вновь… – Идем, Эрик. Все будет хорошо, – рука его матери обнимает его за плечи, и Эрик с изумлением смотрит на неё снизу вверх. Она здесь. Она рядом. Его мать жива и улыбается ему, держит его, а с другой стороны отец, все еще сохраняющий чувство собственного достоинства, несмотря на надетые на нём лохмотья и голод. Неважно, что случится потом, это стоило того: увидеть их обоих еще хотя бы раз. – Я люблю вас, – говорит он быстро. – Я люблю вас обоих, и всегда буду любить. – Мой милый мальчик, – говорит Якоб Леншерр. Его рука опускается на затылок Эрика, и вес его ладони успокаивает даже сквозь жесткую ткань кепки. Даже на пороге смерти он думает только о своем сыне. Я не могу, – понимает Эрик. – Я не могу потерять их снова. Но в этот раз он чувствует, как металл ворот отзывается на его зов. Он чувствует изгиб каждого ружья, каждой пули, каждой пуговицы и заклепки, с легкостью контролирует их, спасибо целой жизни развития своего дара. И, как ведром ледяной воды на голову, его осеняет мысль, что он не должен потерять их снова. Он останавливается на полушаге. Все ружья нацистов разом взлетают вверх; металлические ворота скручиваются в груду металлолома, а колючая проволока стелется по земле как побеги быстрорастущего растения. Некоторые из ружей зависают прямо над их головами – и нацелены прямо на нацистов. Люди кричат от потрясения и шока, а Эрик поворачивается к ближайшему нацисту и обращается к нему ледяным тоном: – Разверните ваши машины и везите нас обратно, если хотите жить. В ответ он получает: – Да пошел ты, еврейский сученыш. Все ружья залпом выстреливают. Несколько десятков мертвых нацистов падают на землю замертво. – Эрик, – его мать наклоняется к нему. На её лице застывает выражение понимания. – Это… Это как тот фокус с вилкой, когда ты мог двигать её по столу? – Да, мам, – но теперь он может гораздо, гораздо больше. Не проходит и десяти минут, как он успевает разрушить все металлические ограждения и строения, которые составляли Освенцим. Не проходит и получаса, как все еврейские узники оказываются на свободе, а все нацисты мертвы. Среди всей этой неразберихи появляется мужчина в очках и сером костюме. – Что всё это значит? – кричит Себастьян Шоу. – Что, черт возьми, здесь происходит? Некоторые из давнишних узников с ужасом отводят от него взгляд. Они научились бояться этого человека и его присутствия. Таким когда-то был и Эрик. Но в этот раз он знает, что Шоу понятия не имеет, чего ожидать, и у него нет ни шлема, ни Эммы Фрост, никакой защиты. С помощью магнетизма он выуживает из кармана Шоу монету и медленно вдавливает её в его череп. В этот раз он знает и умеет достаточно, чтобы сделать смерть Шоу как можно более медленной и мучительной. В этот раз Чарльзу не нужно испытывать всю эту боль вместе с ним. Это делает вторую смерть Шоу даже слаще первой. Не проходит и часа, а все бывшие узники Освенцима садятся в машины, принадлежавшие до того отряду теперь уже абсолютно мертвых нацистов. Они едут к ближайшему лесному массиву, просто потому что больше никто не уверен, что именно им нужно делать дальше. – Мой великолепный мальчик, – говорит его мать, гладя его по голове и нежно взъерошивая волосы. С наступлением ночи стволы огромных деревьев вокруг становятся темными и пугающими. Дождь все еще идет, заставляя всех искать убежище. – Что ты будешь делать дальше? – Я не знаю, – говорит Эрик. Но потом он понимает, что это не так. ** Его знания о событиях Второй Мировой войны на поверку оказываются неожиданно слабыми. Эрик не мог следить за событиями на фронте из Освенцима, а потом он всегда избегал книг, лекций и документальных фильмов, которые могли бы научить его большему, но заставили бы его оживить свои худшие воспоминания. Так что он начинает с простейшего плана атаки: находить нацистов и убивать их. Этот путь ведет его из Польши на юг, к Балканам, потом на восток, в СССР, после чего он возвращается на Скандинавский полуостров. С его помощью освобождают Норвегию, потом Данию, затем Нидерланды. Задолго до исторической даты начала Нормандской операции** Ось*** распадается и союзнические армии высаживаются на побережье Европы, чтобы освободить материк. Эрику еще нет и пятнадцати лет, когда он впервые встречает Уинстона Черчилля. Основные его воспоминания об этой встрече – это дым сигар, восхищение от встречи с одним из очень немногих людей, которых он открыто уважал, и вопрос, который Черчилль задает ему: – Что ты собираешься делать после войны? – Я еще не уверен, – говорит Эрик. – Проведу некоторое время со своей семьей, поживу в спокойствии и мире. А потом… Я хотел бы когда-нибудь посетить Америку. – Президент Рузвельт – мой очень хороший друг, и я обещаю, он примет тебя с распростертыми объятиями, – широкое, похожее на бульдожью морду, лицо Черчилля расплывается в улыбке. – Куда ты хотел бы отправиться первым делом, мой мальчик? – Округ Вестчестер, Нью-Йорк. Уверенность Эрика и неожиданность его ответа вызывают у Черчилля приступ громкого хохота. – Это можно устроить. Знаешь, ты мог бы сделать блестящую карьеру, пойди ты в военную сферу… – Я – не оружие, – отвечает Эрик. – Я не собираюсь сражаться на ваших войнах в ваших интересах. – Но, кажется, именно этим ты сейчас и занимался. – Это моя война, – отвечает Эрик так, будто это будет единственная война, на фронтах которой ему придется сражаться. Хотя, в этот момент ему кажется, что так и будет. ** День Победы в Европе приходит на шесть месяцев раньше, чем пришел в предыдущей реальности Эрика, восемь месяцев спустя после того, как последний концентрационный лагерь был разрушен. Огромное количество людей погибло до того, как Эрик вернулся обратно, но миллионы выжили. Он танцует с родителями на улицах Парижа этой ночью, и его отец позволяет ему, как он считает, первый раз в жизни попробовать шампанское. Во многом, первые годы после войны становятся для Эрика самыми трудными. Сражаться на войне – в каком-то смысле это было захватывающе. Мирное время никогда не было для него легким. Разумеется, Эрик всегда настороже, пытается увидеть первые ростки предубеждений против мутантов, предугадать, когда поднимется новая угроза и начнется новая битва. Но две вещи путают ему все карты. Во-первых, единственный мутант, которого знает мир – герой. Эрику удавалось поддерживать анонимность во время сражений, но новостные сводки, военные корреспонденты и даже писатели книг начинают рассказывать истории о молодом человеке с поразительными способностями, который полностью перевернул ход войны и спас бесчисленное множество солдат в армиях союзников. В одной книге его называют «собственная Энигма**** (загадка) союзнических войск», сделав аллюзию на предположительно не поддающийся расшифровке немецкий шифр, и сравнив его с мощнейшим секретным оружием. Предположение, что могут быть и другие, подобные ему, было встречено не с подозрительностью и страхом, а с надеждой и радостью. Но, разумеется, это не продлится вечно. Эрику лучше знать. Но по крайней мере сейчас дела обстоят именно так. Во-вторых, что гораздо более трудно решаемая проблема, он – снова ребенок, и у него есть родители, которые ожидают от него подчинения. Эрик никогда не жил по чьей-то указке с тех самых пор, как сбежал из Освенцима в первый раз и оставил за спиной Себастьяна Шоу. Теперь же, внезапно, два человека из трех людей, которых он любит больше всего на свете, требуют, чтобы он вовремя шел в постель, делал домашние задания и чистил зубы после еды. Он терпит это. Иногда даже наслаждается. Видеть, что его родители живут и процветают после войны – лучший подарок, который он только мог себе представить. Якоб снова начинает медицинскую практику, в этот раз в Амстердаме, городе, который Эрик очень быстро полюбил. Эди начала преподавать в университете мертвые языки. Каждый раз, когда Эрик идет по дому, он удивленно улыбается, когда замечает лежащие тут и там томики с древнегреческой грамматикой, или отцовский черный кожаный портфель, стоящий у входа. Это безумно похоже на то, что было раньше, и даже лучше, потому что в этот раз это не закончится. (В этот раз они стали богаче. Учитывая то, что служба Эрика во время войны была щедро вознаграждена, а также несколько союзнических государств подарили ему «трастовый фонд», семья Леншерров была хорошо обеспечена. У них было достаточно денег, чтобы уехать в Израиль, и родители Эрика считали это хорошей идеей, но Эрик уговорил их не ехать. Израиль, хотя и был благородным экспериментом, казался ему только отвлекающим фактором на пути к его цели. И родители уступили ему в этом.) В старшей школе Эрик справляется по мере своих сил и возможностей. И получает только средние оценки – на уроках естественных наук над его эссе о тектонических плитах посмеялись, история фокусируется на тех эпохах, которые кажутся ему прошедшими, а потому никому не нужными. На литературе он сидит прямо позади Анны Франк*****, что ужасно отвлекает, и нет никакого стимула учиться, когда она все равно получает лучшие оценки по предмету. Школьная жизнь далека от его единственной цели. Его гормоны снова устраивают ему нелегкую жизнь, но он старается игнорировать их, сохраняя себя для лучших времен, но ему еще раз приходится переживать все неприятные мелочи юношества: голос ломается, снятся мокрые сны и даже выступает угревая сыпь. В этот раз он даже не пытается встречаться с девушками. В неожиданном порыве идеализма он решает, что будет лучше прийти к Чарльзу девственником, хотя бы телом. Он справится с помощью рук и фантазий до нужного времени. Но это выматывает, так же, как и комендантский час, и домашние задания, и время от времени его терпение иссякает. – Я не понимаю!!! – кричит Эрик на свою маму – свою обожаемую и любимую маму, одно воспоминание о которой могло заставить его плакать сорок лет спустя после её смерти. – Почему я должен идти на вечеринку, если я не хочу никого видеть? – Чтобы быть вежливым, – настаивает она. – И почему ты не хочешь никого видеть? У доктора Ван Хорна есть дочь твоих лет, и ты знаешь, у неё наверняка есть подруги, которые тоже придут. – Я не хочу встречаться ни с какими девочками. – Нет? – Мам, тебе когда-нибудь приходила в голову мысль, что я могу быть больше заинтересован в отношениях с мальчиками? Как только эти слова вылетают из его рта, Эрик жалеет о них. Это не та беседа, которая когда-либо должна была проходить между ним и его матерью, никогда. Мысль о том, что её оттолкнет его гомосексуальность, что она разочаруется в нем, своем сыне, ужасает его. Но это не пугает её. – Ох, Эрик, мальчик мой, так ты поэтому так злишься? – её голос становится очень мягким. – Это – тот груз, который ты все время держишь внутри себя? 

 Эрик едва может выдавить из себя следующие слова: 

– Ты видишь это? – Ты – мой сын. Конечно же, я вижу. Ты думал, я разочаруюсь в тебе из-за этого? – мама нежно проводит рукой по его волосам. – Ты ведь совсем не помнишь дядю Франца и дядю Генриха, не так ли? Люди из ГЕСТАПО****** пришли за ними еще раньше, чем за нами. Но они были моими хорошими друзьями в университете. Они играли в бридж как боги, – она улыбается светлой, печальной улыбкой. – Они подарили тебе одеяло, под которым ты спал еще малышом. Они тебя обожали. 
 Эрик никогда ни от кого не ожидал понимания. Даже от собственной матери, что внезапно сильно его задевает. 

– А папа… – Он любил их, как и я. И он любит тебя. Но будет лучше, если скажу ему все-таки я. – Хорошо, – соглашается Эрик. Затем он обнимает маму, прячет лицо у неё на груди, как будто он снова стал маленьким ребенком. 

 – Это неправильно, то, что случилось с ними, – шепчет она. Её мысли сейчас с её мертвыми друзьями, так же, как и с ним, её сыном, и это кажется Эрику правильным. – Они приходили за евреями. Цыганами. Гомосексуалистами. Слепыми и калеками. Никто не должен умирать за то, что они родились другими. На самом деле их убили только за то, что они были людьми. Эти слова отзываются в душе Эрика так сильно, что ему кажется, что его вывернули наизнанку. Но мама продолжает. 

– Ты пойдешь на вечеринку только из вежливости. Но тебе не нужно оставаться там надолго, и ты не должен танцевать ни с одной девочкой, – она сжимает его плечи. – Когда придет время и ты найдешь человека, которого полюбишь, ты приведешь его в наш дом и познакомишь с нами. 

 Впервые до Эрика доходит, что он может когда-нибудь представить Чарльза собственным родителям. 

Боже мой, – думает он. – Они будут без ума друг от друга. И у него уходят все силы на то, чтобы не заплакать. ** В течение обучения Эрика в колледже во Франции, американская киностудия выпускает фильм под названием «Энигма Союзников». Он идет в кино вместе со своими друзьями по учебе, с недобрым изумлением смотря на искаженную версию собственной жизни. Возможно у него нет никакого права возмущаться по поводу неточностей и огрехов, потому что именно он больше всего настаивал на анонимности и секретности. Он может понять допущение сценаристов о том, что он был скорее молодым человеком, чем юным мальчиком. Кроме того, весьма льстит, когда тебя играет Монтгомери Клифт. Но романтическая линия слишком отдалена от реальности даже по Голливудским стандартам, и персонаж Одри Хепберн слишком ярко накрашена для фронта. (Однако, она работала на немецкое сопротивление, так что он решил засчитать им это за отдаленное приближение к реальности). Что поражает его больше всего, так это то, как часто «Энигма» показывает свои способности. Эффекты грубоваты, по крайней мере на его взгляд, ведь он еще помнит чудеса кинематографа следующих десятилетий. Однако, аудитория каждый раз заходится от восторга. Когда он выуживает лодку из Атлантического океана, раздаются подбадривающие возгласы, и та же восторженная реакция сопровождает сцену, где союзнический флот окружает лодку и сопровождает её до самого берега, где их уже ждут наземные отряды бойцов. – Разве это не потрясающе – быть мутантом? – шепчет одна девушка из его компании. Остальные кивают. В самом конце, когда Монтгомери Клифт целует Одри Хепберн на фоне того, как на заднем плане разрывают нацистский флаг, аудитория взрывается аплодисментами. Эрика же пробирает дикий хохот, и он еще долго не может остановиться. К тому времени, как он успокаивается, всех его одногруппников, кажется, задевает тот факт, что ему показался смешным такой хороший фильм о настоящем герое. ** В колледже его оценки становятся еще хуже, чем в старшей школе, а все потому что Эрик наконец-то, пусть и очень поздно, научился веселиться и получать удовольствие от жизни. На самом деле, в первый раз у него просто не было времени на то, чтобы быть юным. Его первые воспоминания полны беспокойства, напряжения, страха. Только сейчас Эрик открыл для себя, что такое, когда о тебе заботятся. Только теперь он понял, что такое попусту тратить время. Как расслабляться. Как играть. Для него это не то же самое, что для его друзей. (Их у него несколько, по большей части люди, и только потому что он уверен, что они – хорошие ребята.) На его лице всегда лежит тень: боль от потерь в первой жизни, знание о том, что потом, вне всякого сомнения, случится с мутантами. Но сейчас Эрик учится, как откладывать эти мысли в сторону и просто живет настоящим моментом. До нынешнего времени это удавалось ему не так уж часто. Однажды ночью они с друзьями гуляют в парке и выпивают несколько бутылок вина. На дворе новолуние, так что Анука оставляет свою машину заведенной, а фары включенными. Свет танцует меж их фигур, как будто они скачут на освещенной сцене уличного театра. Джазовая музыка гремит из колонок машины, пока он танцует босиком на траве в паре с девчонками, а потом с одним парнем, когда все могут притвориться, что они просто дурачатся. Эрик помнит, что это такое – иметь старое тело и не чувствовать жизненной силы юности. Когда остальные убеждают его уехать, уже далеко за полночь. ** В этот раз не случится никакого Карибского кризиса*******, так как нет Себастьяна Шоу, чтобы спровоцировать его. Так что Эрику придется изобрести другой способ, чтобы встретиться с Чарльзом Фрэнсисом Ксавьером. В конце концов Эрик решает, что он мог бы продолжить свое образование и познакомиться с Чарльзом во время учебы. Если они встретятся на несколько лет раньше, тогда это будут те годы, которые он проведет с Чарльзом. Да, более долгие и прочные отношения сделают разрыв более болезненным, но это та цена, которую он готов заплатить. Несмотря на свои провальные академические успехи Эрик поступает в Оксфорд. Вне всякого сомнения рекомендательное письмо, написанное самим Уинстоном Черчиллем, играет в этом решающую роль. Он готовил себя к этому моменту с той секунды, когда Мобиус отправила его обратно, но все равно обнаруживает себя абсолютно неготовым к тому, чтобы снова увидеть Чарльза. Чарльз стоит у стойки паба, где собираются студенты-выпускники, в ночь перед началом занятий. Долгое время Эрик просто пялится на него – копна каштановых волос, юное, еще неиспещренное морщинами лицо, и глаза даже более синие, чем в его воспоминаниях. Хотя Чарльз снова кажется тем же беззаботным парнем, которого Эрик помнил с их первой встречи, его поведение кажется немного иным. Может быть, потому что сейчас Чарльз чуть моложе, менее опытен и меньше упирает на свой статус «человека мира». А может быть, это происходит потому что Эрик знает о Чарльзе и о жизни слишком много. По какой-то причине Эрик видит, как уязвим Чарльз, как сильно выпивка и напускная веселая развязность выдают его стремление быть принятым и понимаемым. Это трогает его – и дает силы сдвинуться с места, практически так же сильно, как и вид юного, живого, здорового, стоящего на своих ногах сильного Чарльза. Так что Эрик идет к Чарльзу сквозь толпу студентов. Его сердце судорожно бьется в груди. Когда он наконец подходит к Чарльзу, то протягивает руку, откашливается и говорит:

 – Эрик Леншерр. – Ох, привет. Чарльз Ксавьер, приятно познакомиться, – Чарльз за две секунды окидывает его дружелюбным взглядом, прежде чем отпустить еще одну шутку в компании своих новых друзей, которые уже собрались вокруг и смеются над новым анекдотом. Эрик осознает, что ему будут рады в этой компании, но он… не произвел никакого особенного впечатления. Чем больше он об этом думает, тем глупее себя чувствует. С какой стати он решил что все будет в точности как раньше – что между ними сразу же возникнет та глубокая связь, неожиданное родство душ, влечение, которое скрывалось в каждом слове и жесте практически с того дня, как они познакомились? Случайное столкновение явно не несет с собой того эмоционального напряжения, какое возникло при внезапном риске в глубинах океана. Эрик вливается в беседу. Они много разговаривают, все больше и больше, пока вечер продолжается, по большей части все остальные травят байки о времени проведенном в колледже, и, к счастью, у Эрика есть, о чем рассказать. Группа людей вокруг них медленно тает, и к тому времени, когда Чарльз собирается уходить, Эрик – единственный, кто все еще разговаривает с ним. Пока они идут по мощеной камнем улице, Эрик говорит: – Значит, ты исследуешь человеческие мутации? – Да, верно. Как ты узнал? Не помню, чтобы я упоминал об этом в пабе. – Я слышал об этом. – А ты, случаем, не телепат? – спрашивает Чарльз так беззаботно, что Эрик изумленно смотрит на него. – Я – да, но мои способности… Скажем так, я работаю над ними. Моя сестра тоже мутант. Может изменять внешность. Ты должен когда-нибудь увидеть её настоящую кожу когда-нибудь. Она потрясающая. Ярко-синяя. – Ты… Всем говоришь, что ты – мутант? – А почему я не должен? Эта временная линия каким-то образом сделала Чарльза еще более наивным. Но Эрик заставляет себя опустить это – если в этот раз он должен будет научить Чарльза осторожности, то ему не удастся сделать это без полного доверия. Начала всегда важны. – Я не телепат, – говорит Эрик. – Но я мутант. – Великолепно! – Чарльз улыбается. Его шаг ускоряется и становится легче, кажется, еще чуть-чуть и он начнет прыгать от радости, как мальчишка. – Почему ты не сказал об этом в пабе? Что ты можешь делать? Теперь Эрик тоже улыбается. Он отстегивает от галстука Чарльза металлическую булавку, удерживает в воздухе и заставляет её рассечь воздух между ними. Её гладкая поверхность сверкает в лунном свете. Глаза Чарльза расширяются. – Металлы? – И магнетизм. – Но ты… Этого не может быть… Но я никогда не слышал о другом мутанте, который мог бы… Боже мой, это ты. – Чарльз практически отступает на шаг назад в полнейшем изумлении, и его голос понижается до потрясенного шепота, когда ему наконец-то удается сказать: – Ты – Энигма. Сначала Эрик хочет отрицать это, но не может понять, зачем. Какой смысл? Чарльз все равно так или иначе узнает правду. – Да, это я. – Поверить не могу… Ты был моим героем, когда я был мальчишкой. А ты был моим, хочет сказать Эрик. Вместо этого он вспоминает о старом правиле своих родителей. – Но это только между нами, хорошо? – Конечно, если ты настаиваешь. Но почему ты не хочешь открыть миру свою настоящую личность? То, что ты сделал… для союзников, для мутантов, для всех нас, для всего мира… Если бы я был тобой, я бы… я бы… я бы вообще не затыкался, – Чарльз начинает смеяться, хотя это скорее нервный, чем веселый смех. – Мои мать и отец хотели, чтобы я вырос без пристального внимания. Теперь когда я вырос, я понимаю всю мудрость этого решения. Чарльз протягивает ему руку, и этот жест выглядит почти официальным. – Это честь для меня. Не самое удачное начало. – Не надо, не делай так. Мне больше нравилось, когда мы с тобой разговаривали в баре, просто как хорошие друзья, – Эрик пытается говорить легко, хотя последние слова даются ему с трудом. – Мы ведь можем быть друзьями, верно? – Да! Абсолютно – я только… Погоди, дай мне секунду, – Чарльз кладет руку на сердце, делает глубокий вдох. – И ты… Ты правда позволишь мне учить тебя? – О, да, – Эрику не удалось подавить хитрую ухмылку. *** Они не оказываются в постели этой ночью, как не оказываются там на этой неделе или в этом месяце. Они быстро становятся очень хорошими, даже лучшими друзьями, но на этом и останавливаются. Эрик понимает, почему. Чарльз как-то раз обмолвился, что у него был только один любовник до Эрика, и что это был последний год его студенчества в Оксфорде. В данный момент он может только привыкать к идее собственной бисексуальности, потому ему нужно время. Много времени. Несмотря на сексуальное напряжение, порой доводящее его до бессонницы, Эрик скорее наслаждается ожиданием, чем нет. Кем бы Чарльз ни был для него, он так же был лучшим другом Эрика, и теперь у них есть время для того, чтобы сделать свою дружбу прочнее. Шахматные партии становятся ежедневным ритуалом, как и чай. Они провожают друг друга на лекции, вместе ходят в паб. Очень часто, по выходным, к ним присоединяется Рейвен. Она ходит в своем истинном облике постоянно, и Чарльз гордится ею так же сильно, как она сама гордится собой. Люди часто делают комментарии, но никогда не грубят. Обычно женщины замечают, как ей идут белые платья (она всегда носит белое) или мужчины отпускают в её адрес какой-нибудь комплимент. Эрик, конечно же, готовил себя к тому, чтобы стать её другом и придать ей веру в себя в этой временной линии, но, кажется, ей это не нужно. И в этот раз она вовсе не влюблена в Чарльза, как это было в прошлом. Нет никакой психологической необходимости вторгаться в сердце её семьи, в огромный особняк на улице Греймалкин, и никогда не пересекать его порог после. Эта Рейвен уверена, что мир полюбит и примет её, и Эрику не хватает смелости сказать ей, что это она не права, пока нет. Но большую часть времени они с Чарльзом проводят вдвоем. И к своему удивлению Эрик узнает о Чарльзе то, что ему не было известно ранее. – Мне кажется, ты вообще не читаешь мои мысли, – замечает Эрик как-то вечером, когда в баре практически никого нет. – Ты уверен, что ты телепат? – Определенно, – отвечает Чарльз, но не смеется над этим как над какой-либо шуткой, или не читает мысли Эрика, чтобы доказать, что он может это сделать. – Мои способности оставались скрытыми последние годы моей жизни. Я могу заставить себя залезть в чью-нибудь голову, по крайней мере, достаточно глубоко, чтобы уловить самые сильные эмоции человека, но прошло уже очень много времени с того момента, как я читал чьи-либо мысли так же, как я делал это в детстве. Эрик хмурится. Способности многих мутантов не проявляются до наступления подросткового возраста или даже полного взросления, но он никогда не слышал о латентном периоде. – Почему? Чарльз долгим отсутствующим взглядом посмотрел на свой полупустой стакан с ячменным пивом. – Мой отец умер, когда я был очень маленьким. Моя мать снова вышла за мужчину по имени Курт Марко, у которого был сын моих лет. Кейн, – это имя он проговорил с трудом, словно принуждая себя произнести его вслух. – На самом деле Марко были нужны только деньги моей матери. Кейн ненавидел его, мою мать, меня, Рейвен, всех нас. Всех. Об этом Эрик знал и прежде. Он кивает. Но Чарльз продолжает: – Потом, когда моя телепатия стала для меня естественной, я считывал всех все время. Я не мог не читать их, понимаешь? Это как слух для того, кто не глух. Автоматически. Естественно. Часть меня, – он снова сглотнул, очевидно, пытаясь придать себе храбрости. – И когда я узнал об их худших намерениях, Боже, как они выбивали это из меня. Кейн был проще. Он просто бил меня за это. Но Курт… он порочил меня в глазах моей матери. Делал так, чтобы она не верила ни единому моему слову. Ненавидела меня. И только потом он бил меня. Рейвен – однажды, когда я прятался от него, Рейвен приняла мою форму и он избил её вместо меня… А когда я нашел её и увидел, что она сделала… что Курт Марко сделал с ней… я поклялся себе, что больше никогда не стану причиной её боли, больше никогда. Как Эрик мог не знать об этом? Как? Но все же, прежде, то время когда он и Чарльз были близки, было настолько коротким, и Чарльз всегда так сильно старался «спасти» Эрика, что Эрик никогда не задавался вопросом, а не нужно ли было ему спасать Чарльза в ответ. Тогда он смотрел на огромный особняк и видел только богатство, которое он демонстрировал. А для Чарльза, прежде чем стать школой, этот особняк был тюрьмой. Чарльз откашлялся. – Я не сознательно прекратил читать мысли. Но что-то во мне сломалось. Это был защитный механизм, как сказал бы Фрейд. – Чарльз, – Эрик накрывает ладонь Чарльза своей, и только потом до него доходит, что раньше он никогда не позволял себе прикасаться к Чарльзу таким образом. Но тот слишком глубоко погрузился в свои воспоминания, и не замечает этого. – Ты вернешь свои способности назад. Я знаю. – Я работаю над этим. Когда барьеры падут… все закончится. Я знаю это, но… Эрик понимает, что Чарльзу вовсе не нужны утешения. – Они не должны были делать это с тобой. – Ты знаешь, самым счастливым днем в то время для меня стал тот день, когда я посмотрел фильм о тебе? Тот, с Монтгомери Клифтом. Я представлял себе, что ты придешь и спасешь меня. – Я должен был. Я пришел бы, если бы я только знал… – Эрик, – голос Чарльза смягчается. Когда их взгляды встречаются, Эрик чувствует, как дрожь волной проходит по всему его телу – и полагает, что это взаимно. ** Неделю спустя, прямо перед самым концом семестра, Эрик и Чарльз засиживаются допоздна у Чарльза в комнате. Их строгие рубашки мятыми комками лежат на полу, около стопки книг и практически пустой бутылки вина. Свет выключен за исключением одной настольной лампы, которая дает мягкий, золотистый свет. 
 – Просто попробуй, – тихо говорит Эрик. Чарльз медлит. Они стоят слишком близко. – Мне будет легче, если я коснусь тебя. – Тогда коснись меня. Эрик закрывает глаза, когда Чарльз обхватывает его лицо руками. Он собирает в кулак всю свою силу воли, чтобы не толкнуть Чарльза назад, прямо на кровать. Но все это делается не для того, чтобы затащить Чарльза в постель, а для того, чтобы помочь ему заново открыть свои способности. Внезапно он понимает, что хочет, чтобы Чарльз прочитал его мысли, чтобы тот наконец узнал обо всем, хотя, конечно, навряд ли он с первой же попытки сумеет проникнуть так глубоко… 

 – Хорошо. Держись, – Чарльз делает глубокий вдох и Эрик проецирует самое главное, что он хочет донести до Чарльза: как сильно он его любит. В течение долгих секунд ни один из них ничего не говорит и не двигается. И нет ощущения того, что в его разум проникло чужое сознание. Эрик задается вопросом, а получилось ли вообще. Он открывает глаза и видит, что Чарльз смотрит на него широко раскрытыми глазами, и Эрик ни в одной из своих жизней не видел ничего прекраснее этого открытого изумленного выражения лица. – Ох, – шепчет Чарльз. Эрик медлит совсем чуть-чуть, прежде чем медленно, медленно наклониться и позволить себе раствориться в их первом поцелуе. Их первый первый раз был страстным, неистовым, практически невозможно чувственным. Их второй первый раз оказывается нежным и медленным. Они знают друг друга, они доверяют друг другу. Чарльзу любопытно, сработает ли это, и Эрик показывает ему, ведет его, шаг за шагом. Когда Эрик накрывает тело Чарльза своим он чувствует прикосновение его разума – легче, чем то, что он помнил, но оно здесь, бессознательно стремящееся к нему в попытке разделить радость и удовольствие. И когда Чарльз со вскриком кончает, волны удовольствия, прошедшей через их разумы, достаточно, чтобы Эрик последовал за ним. После они лежат в объятиях друг друга в уютном молчании. Эрик удивляется тому, как нечто такое тихое и мягкое может быть даже лучше чем то, что было у них до того. Чарльз первым нарушает тишину. – Знаешь, когда я смотрел тот фильм, я даже не думал о том, чтобы оказаться на месте Одри Хепберн. Эрик громко смеется, пока Чарльз не заглушает его смех поцелуями. ** Они хотят провести свои каникулы в Лондоне только вдвоем, Рейвен уезжает в гости к своему очередному бойфренду. Но буквально в тот же день, когда они должны были уехать в Лондон, из Амстердама приходит сообщение. У Якоба Леншерра произошел сердечный приступ, и, скорее всего, он не выживет. Чарльз едет с ним, помогая купить билеты на каждый поезд, перенося сумки. К тому времени, когда они приезжают, папа уже без сознания, а мама плачет так горько, что Эрик с трудом может вынести это зрелище. Все закончится быстро, говорят доктора. Всего несколько часов. Обнимая свою мать за плечи у постели отца, он бормочет: – Я жалею, что не смог попрощаться. Почему Эрик никогда не понимал, как много прощаний он на самом деле задолжал в своей жизни? – Возьми свою маму за руку, – говорит Чарльз. Эрик делает так, как он говорит, только сейчас понимая, что он даже не представил маме Чарльза. – Зачем? – Давай попробуем, – Чарльз вытягивает руки и сжимает свободную руку Эрика и ладонь его отца. – Закрой глаза. Здесь, в темноте собственной головы, Эрик чувствует присутствие Чарльза, мамы… и папы, он все еще здесь, какими-то фрагментами, но все еще остающийся самим собой. В горле Эрика что-то сжимается, когда он понимает, как напуган его отец, а потом сжимается еще сильнее, когда страх отца уходит, заменяясь удовольствием от присутствия его жены и сына здесь, в его собственном разуме. В это мгновение они стали семьей, которой никогда не были и больше никогда не станут в будущем, но этого достаточно, потому что их любовь горит ярким, ровным пламенем, отпугивая подступающую тьму, и в это мгновение его отец не один. Эрик и мама держат его, дают ему последний приют в самые последние мгновения его жизни. Когда папа уходит, это похоже на затухание пламени свечи, и скорее прекрасно, чем больно. Едва справившись со сразу же появившимися слезами, мама поворачивается к Чарльзу и говорит: – Спасибо. У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность за такой подарок. Чарльз плачет чуть ли не сильнее, чем сами Леншерры. Он просто кивает. Эрик кладет одну руку на его плечо. – Мама, это – Чарльз. Она понимает. Эрик знал, что она поймет. ** Чего Эрик не смог предугадать, так это того, что Чарльз внезапно станет любимчиком его матери. Они снова приезжают в Амстердам весной, она посещает Лондон летом, и, недолго думая, покупает там квартиру. – Мне нужно следить чтобы вы были сыты, – говорит она, накладывая еще больше мясных фрикаделек в тарелку Чарльза. Вскоре Чарльз становится чуть мягче в области живота. Эрик любит мягкость. Он любит свою вторую семью – маму, Чарльза, и даже Рейвен, когда она вспоминает о них между своими любовными интрижками. Ему нравится помогать Чарльзу с докторской, и иногда учится сам. Если в его жизни, в его обеих жизнях, было самое счастливое время, то вот оно. – Взгляни на него: просто гордый глава семьи, – сказала Эди как-то вечером, когда они приехали к ней в Лондон, а Чарльз сидел рядом с ней за столом отщипывал кусок за куском от халы********. – Мой Эрик, процветающий и счастливый. Когда он был юным, боже, каким сердитым он был… – У вас были причины для злости, – замечает Чарльз. – Боже мой, вся планета обязана Эрику за причину его злости. – Нет, я говорю не о войне. Разумеется, мы все были злы во время войны. Но мне казалось, что он и после неё нес на своих плечах тяжесть всего мира, и ненавидел себя за это. Но не теперь. Я думаю, все изменилось благодаря тебе. – И вам. И этому – как вы это называете? Хала? Эрик встает из-за стола, потеряв покой. Мама продолжает говорить, но взгляд голубых глаз Чарльза провожает его до дверей. Хотя он прятал свою реакцию по мере своих возможностей, ему становится все сложнее и сложнее прятать от Чарльза некоторые странности. Ментальная сила Чарльза восстанавливается, а личное пространство Эрика исчезает. Если бы он только мог узнать, откуда Себастьян Шоу достал тот чертов шлем. Когда-то Эрик знал его устройство и форму так же хорошо, как собственное лицо, но это было десятки лет назад. В другой жизни. И куда делась его злость? Ярость и агрессия помогали ему двигаться вперед, поддерживали его, когда он был один, и помогали найти дорогу, когда он был потерян. Даже после того, как он потерял всю свою семью, после разрыва с Чарльзом, даже когда человечество становилось все более и более параноидальным по отношению к мутантам, он знал, что у него найдутся силы продолжать. Пламя его ярости никогда не погаснет. Ему казалось, это чувство является такой же частью его существа, как его плоть. Но вот он здесь, счастливый, довольный, в тепле и уюте, и на самом деле хочет, чтобы все осталось так навсегда. Он извиняет себя за побег, несмотря на то, что на улице холодно и изморось в воздухе Лондона вот-вот превратится в настоящий дождь. Спустя полтора часа полного одиночества он еще более взвинчен, чем обычно, но чувствует облегчение от того, что Чарльз дал ему побыть наедине с самим собой. Потом он поворачивает за угол и видит Чарльза, который и сидит на скамейке неподалеку. На нем надет плащ-дождевик, и он выглядит… Эрик не знает, как выразить словами чувства, написанные на лице Чарльза, но оно сразу же вызывает у него желание забыть о войне и обнять Чарльза обеими руками. Эрик поспешно отводит взгляд. – Я ведь все равно узнаю, куда ты повернешь, еще до того как ты это сделаешь, – предупреждает Чарльз, прежде чем Эрик снова успевает сбежать. – Если ты знаешь это, тогда ты должен понять, что я хочу побыть один. – Я оставлю тебя в покое как только буду уверен, что с тобой все в порядке. Состояние твоего разума… Эрик, сейчас всё хуже, чем что-либо, что я чувствовал с дня смерти твоего отца. Пожалуйста, скажи мне, что не так. – Как ты можешь не знать?! – выплевывает Эрик. – Я не подсматривал… – Да тебе и не нужно! Это – часть меня. Самая важная составляющая меня. Как ты можешь не чувствовать это? Как ты можешь не знать?! Чарльз поднимается на ноги, качая головой. – Я знаю, что ты… испуган, как будто потерял что-то очень важное. Зол на себя. Но я не могу увидеть остальное, – он морщит лоб. – В твоих мыслях всегда было что-то странное, такого я не встречал ни у кого другого. Как будто мысли всех других – открытая книга, но твои… Каждая следующая страница, она затемнена. Написана зеркальным письмом. Или закодирована. Я не могу прочесть её, хоть я и знаю, что она есть. Эрик уставляется на него. – Так ты всегда знал, что я… другой. – Я думал, это часть твоей мутации, – Чарльз засунул руки в карманы своего плаща. – Но это не так, верно? Дар Мобиус скрывал следы её вмешательства. – Нет. – И то, что так пугает тебя, связано с этим, не так ли? Написано на тех страницах, которые я не могу прочесть? – когда Эрик кивает, Чарльз подходит к нему, настолько беспокоясь о нем, что это просто разрывает Эрику сердце. – Что бы то ни было, просто скажи мне. Скажи мне, и мы справимся с этим вместе. С самого начала Эрик задавался вопросом, что произойдет, когда Чарльз узнает правду – и всегда думал, что Чарльз узнает обо всем сам, потому что телепатия раскрыла бы ему все подробности. Он ожидал увидеть злость. Отвращение. Разумеется, шок. Однако, смотря на этого Чарльза, Эрик внезапно перестает быть уверенным в том, что правда сделает с ними. Он всегда любил Чарльза. И только сейчас Эрик понимает, что впервые за все время он будет с ним полностью откровенен. – Сядь сюда, – Эрик ведет их обоих обратно к скамейке. Вода скапливается на деревянных рейках и впитывается в его брюки, пока он говорит, рассказывает все, с самого начала… настоящего начала. Он рассказывает Чарльзу историю их жизней, как все происходило в первый раз, и как в итоге ему осталось нечего терять. Чарльз не говорит ни слова. Выражение его лица остается нечитаемым. Когда Эрик заканчивает говорить, уже практически полночь. Они сидят в полной тишине несколько минут, пока Чарльз переваривает услышанное. Наконец, больше не в силах сохранять тишину, Эрик спрашивает: – Ты думаешь, что я сошел с ума? – Ты совершенно вменяем, и ты говоришь правду. – Теперь ты можешь увидеть это в моем разуме? – Нет. Эти воспоминания скрыты от меня. Для любого телепата из этой… версии. Временной линии, как бы мы её ни назвали. Но я чувствую твою искренность, – Чарльз медленно наклоняется к нему и медленно, словно осознавая услышанное, говорит: – Ты начал все это только… Только для того, чтобы сказать мне «прощай»? Эрик кивает. Это может показаться слишком обычным и неважным. Но потом он видит, как сияют глаза Чарльза, и что его щеки теперь мокрые не только от дождя. – Ты – не тот человек, каким был раньше, – хрипло говорит Чарльз. – Это очевидно. – Это меня и пугает. – Это причина, по которой не боюсь я. ** Разумеется, они спорят потом, позднее, но не о чем-то личном. Предмет их спора кажется очень знакомым, по крайней мере, на первый взгляд. – Как ты можешь быть так уверен, что человечество собирается угнетать мутантов? – настаивает Чарльз. Они вдвоем сидели в своем купе в поезде до Оксфорда, и потому могли говорить открыто. – Я говорил тебе… Я был в будущем. Я видел это. Это произойдет. – Во-первых, то, что ты описал мне, было мало похоже на всепоглощающую войну двух видов за выживание. – Это было только начало, – настаивает Эрик. – Даже если я соглашусь с этим, Эрик, а это не так, то ты должен понять, что у нас совершенно другой мир. – Этот мир не так уж отличается. – Ты с ума сошел? Он изменился! И ты – тот, кто изменил его! – Чарльз наклонился к Эрику, ткнув пальцем в его грудь. – Кто выиграл для союзников Вторую Мировую войну? Мутант. И все это знают. Мутанты повсюду открыто заявляют о своих способностях. Или ты не заметил, что Рейвен все время ходит синей? – Я не глуп. Естественно, я заметил. Но говорю тебе, это временно! – Я думаю, ты не прав. И ты не понимаешь, как сильно ты изменил всех нас. И что самое главное, это изменение не обязано заканчиваться вместе с войной, – когда Эрик недоуменно смотрит на него, Чарльз продолжает. – Тебе никогда не приходило в голову, что мир был бы счастлив увидеть тебя снова? Или как много добра ты мог бы сделать – не только для мутантов, но для всех нас? – Ты пытаешься превратить меня в одного из твоих Людей Икс. – В этот раз они не будут Людьми Икс, – взгляд Чарльза горит воодушевлением. Это похоже на момент религиозного откровения. – В этот раз все мы будем следовать за тобой. Эрик сам не понимает, то ли это то, о чем он всегда мечтал, либо это самая кошмарная идея из всех возможных. Чарльз кладет голову на плечо Эрика и тихо говорит: – Прекрати смотреть на мир через призму прошлого, Эрик. Это только мешает тебе ясно смотреть на вещи. Смотри внимательно. Пойми, что ты сделал, и что еще можешь сделать. – Призма прошлого говорит мне, что ты – идеалист. И иногда не видишь очевидных фактов. – Мне не нужна призма прошлого, чтобы понять, что ты не хочешь видеть перед собой новые возможности, – вздыхает Чарльз. Возможно, слова Чарльза имеют смысл. Он подумает над этим, но позже. – Спасибо, что смог выслушать меня и принять это. Спасибо, что поверил и принял. – Тебе не нужно благодарить меня за это, – внезапно Чарльз медлит. – Одна вещь беспокоила меня раньше, но я смог справиться с этим. – Какая? – Ну… Это всегда было так романтично, то, как ты относился ко мне с самого начала. Я не осознавал, что ты любил меня с самой первой встречи, но я был уверен, что ты тоже почувствовал невидимую связь между нами, с самого первого мгновения. Это поражало меня всякий раз, когда я задумывался над этим. Но сейчас все встало на свои места. Ты влюбился в меня еще до того. Я не против, никоим образом, все отлично, но мне трудно расстаться с этой мечтой. Ну, ты знаешь. Любовь с первого взгляда, и все такое. – Это была любовь с первого взгляда, – сказал Эрик. – Когда мы встретились в другой версии. Не прошло и часа, а я уже понял, что я всю свою жизнь ждал именно тебя. Я всегда знал. – Ох, Эрик… ** Чарльз очень хорошо умеет убеждать, но в конце концов Эрик раскрывается не по заранее подготовленному сценарию, а по стечению обстоятельств. Они снова приезжают в Лондон пару месяцев спустя, погруженные в обсуждения излюбленных тем, и в этот раз Рейвен с ними. Взяв под руки их обоих, вместе с ними она идет по Трафальгарской площади, и тут они слышат скрежет металла и визг шин, а когда оборачиваются, то видят, что легковая машина въехала в двухэтажный автобус. Автобус качается и точно упал бы на землю если бы Эрик не поднял руку, чтобы остановить его. Он сделал бы это в любой из своей жизней. Как Магнито он бывал безжалостен, но никогда не проявлял жестокость без повода. Но в этот раз все получается по-другому. Когда автобус снова встает на все четыре колеса, медленно выровнявшись в пространстве, Эрик инстинктивно опускает руку, чтобы спрятать свидетельство своего вмешательства, но Чарльз тихо бормочет: – Не надо. Может, хотя бы раз, он может попробовать пойти путем Чарльза. Эрик выходит вперед и медленно поднимает автобус вверх, перенося его на несколько футов назад, в лучшее, почти что пустое место улицы. Люди вокруг начинают тихо говорить, но скорее с восхищением, чем со страхом. Затем один из них говорит: – Это Энигма! Это должен быть он! Как они могли быть так уверены? Он даже ничуть не похож на Монтгомери Клифта. Но опять же – Чарльз понял сразу же, ведь так? Управление металлом – очень редкая способность среди мутантов. Может быть, это его отличительный признак. – Это вы? Это на самом деле вы? – спрашивает полицейский, когда вокруг них начинает формироваться толпа. – Тот Энигма с войны? Эрик чувствует себя нескромно – не та эмоция, с которой он привык справляться, – но все же кивает. Люди сходят с ума. Как будто День Победы наступает во второй раз. Эрика обнимают, целуют, даже дают подержать детей – но это далеко не самое худшее. Чарльз смеется в голос, смотря на него, опешившего от такого количества благодарностей, но все же кричит через толпу: – Они любят тебя! И кажется… так и есть. На следующий день любительские фото происшествия, снятые в толпе, оказываются в газетах под заголовками: ЭТО ЭНИГМА? Престарелый Уинстон Черчилль выступает с заявлением, в котором подтверждает, что Эрик Леншерр действительно является Энигмой. Но никто не начинает называть его по настоящему имени: он остается Энигмой, и кажется, навсегда. – Я предпочитаю Магнито, – жалуется Эрик Чарльзу тем вечером, когда они рассматривают кучу газет, раскиданных по полу маминой квартиры. – Магнито? – Это имя я использовал раньше, – эта деталь почему-то никогда раньше не всплывала в их разговорах. – Правда? – Чарльз морщит нос. – Это даже не слово. Энигма лучше. Кроме того, все уже знают тебя именно под этим именем. – Но… И он слышит голос Чарльза в своей голове. И это имя я использовал в своих подростковых сексуальных фантазиях. Подумав, Эрик начинает лучше относиться к новому прозвищу. ** Так начинается эпоха Энигмы – эпоха мутантов, как это провозгласил журнал «TIME». Под этим заголовком Эрик изображен в костюме, который они выбрали вместе с Чарльзом – темно-синем с желтыми вставками, не так уж сильно отличающемся от костюмов Людей Икс в прошлой жизни. Они снова переезжают в особняк на улице Греймалкин. И снова они ищут других мутантов. В этот раз это даже слишком легко. Их заваливают просьбами о приеме студентов с самого первого дня. Сейчас в мире примерно от одной до пяти тысяч мутантов, утверждает Чарльз, и основная часть юных мутантов хочет поступить к ним. Потому они проводят отбор. Разумеется, его проходит Рейвен. И из всех остальных они начинают с Алекса Саммерса, Энджел Сальваторе и Армандо Муньеза. Хэнк МакКой в мире со своими ногами, и прямо сейчас он уже работает над своим самым великими изобретениями: «Черным Дроздом», костюмом для «Банши» Шона Кэссиди, и разумеется, Церебро. Что касается ранних членов Братства – с Азазелем достаточно опасно заводить знакомство, но Яноса лучше будет заполучить к себе, и, после недолгих уговоров, Эмма Фрост соглашается присоединиться к школе как преподаватель. В этот раз она мягче, не так боится всего мира, как прежде, и Эрик понимает её. В конце концов, даже Логан в этот раз ведет себя повежливей. – Ты – Энигма, так ведь? – Да, – теперь это имя кажется почти естественным. – Круто уделал нацистских ублюдков, – рыкнул Логан через сигару, которую он все еще держал во рту. – Но когда я в последний проверял, никто не собирался развязывать мировую войну. Так что уж лучше я займусь своими собственными делами. Чарльз наклоняется ближе, его рука ложится поверх столешницы. – Ты уже долго бесцельно болтаешься по свету. Ты даже не уверен, что сможешь умереть. Логан отодвигается. – Какого… – Мой друг – телепат, – объясняет Эрик. Когда был последний раз, когда он боялся присутствия Чарльза в своей собственной голове? Он знает, что это было, но ему уже трудно вспомнить что-то настолько забытое. – Все в порядке. – Логан, послушай, – когда Чарльзу что-то нужно, его голос становится очень мягким и успокаивающим. – Единственный вопрос, на который ты не можешь найти ответ, это служит ли твоя долгая жизнь какой-то цели. Я могу помочь тебе найти ответ. Ты найдешь свою собственную цель. И последуешь по своему пути. – Ты имеешь в виду, по твоему пути, – отрезает Логан, но его выражение лица становится задумчивым. Вскоре он выходит из бара, но Эрик не очень-то удивлен, когда через несколько недель Логан приходит в особняк, ведя себя так, будто это была его собственная идея. Эди Леншерр переезжает в особняк и берет кухню в свое владение. Несмотря на преклонный возраст, она отказывается от любой помощи, и каким-то образом умудряется каждый день кормить досыта несколько десятков подростков. Чарльз шутливо утверждает, что это может быть своего рода мутацией, суперсилой, которая круче, чем у каждого из них, и с этим трудно спорить. Все зовут её «мама Леншерр», и Эрик не возражает. Они выбирают для себя новое имя – Сила Мутантов. Люди Икс подошли бы больше, думает Эрик, но это одна из тех вещей, которые нужно оставить в прошлом. ** ЭНИГМА И СИЛА МУТАНТОВ! – написано на постере. Большой, раскрашенный потрет улыбающихся Эрика, Чарльза, Рейвен, Логана и Алекса пустили в продажу для украшения комнат детей и подростков, студенческих общежитий, и прочего. – Мы станем получать королевские почести из-за этого? – спросил Эрик, уставившись на тот плакат, который Шон притащил домой, чтобы поддразнить их. Теперь плакат висит на задней стороне двери спальни, которую делят они с Чарльзом, и Эрик смотрит на него, когда они вдвоем лежат в постели. – Ой, да перестань. Тебя никогда не волновали деньги. – Нет, конечно. Но мне неудобно из-за этого. Чарльз ложится на бок, опираясь на локоть. Его волосы начинают редеть, но остается еще достаточно, чтобы на голове у него возник сексуальный беспорядок. – Почему? Я идеализировал тебя в детстве; дай шанс другим. – Ты не идеализировал меня, – Эрик теперь редко возвращается к событиям другой жизни, ведь все так изменилось. Но это то изменение, к которому он никогда не привыкнет окончательно. – Ты спорил со мной. Сражался. Каждый раз, когда я делал выпад, ты отвечал мне тем же. Чарльз недолго молчит. – Ты скучаешь по этому? – Честно? Да. Иногда – да, – повернувшись в постели лица к Чарльзу, он добавляет. – Но я люблю тебя за то, кто ты есть. Никогда не сомневайся в этом. – Я чувствую странную ревность к нему. К другому мне, я имею в виду. Первому, кого ты любил. Это самый странный любовный треугольник, который Эрик только мог себе вообразить. – Так не ревнуй. – И все же, иногда я спорю с тобой, – настаивает Чарльз. – К примеру о распространении Силы Мутантов за границы страны. – Это время, прошедшее время, – воодушевленно продолжил Эрик. – Да, западный мир изменил свое отношение к мутантам по сравнению с моей прошлой жизнью, я понимаю это, но не весь мир. Дальний Восток, Африка, Южная Америка, некоторые области Восточной Европы: там к мутантам все еще относятся с подозрением. И Бог знает, что творится за железным занавесом. (Несмотря на попытки со стороны правительства, Сила Мутантов отказалась прекратить Холодную войну. Чарльз пресек все вопросы одним замечанием о том, что у мутантов иммунитет к ядерному оружию был ничуть не лучше, чем у людей, и Логан был не в счет). – Но нам нужно так много сделать здесь, Эрик. Даже сейчас, несмотря на наш контроль, происходит столько несчастных случаев и преступлений… – Они всегда будут. Мы не можем быть во всех местах одновременно. Но у нас уже сейчас есть примерно пять десятков хорошо тренированных мутантов. Разве мы не можем выделить пять или шесть человек, чтобы помочь представителям собственного вида? Чарльз переворачивается на спину, раздумывая над этим. Наконец он медленно начинает: – Мне все еще кажется, что это будет перебор. – Перебор? – Но, – продолжает Чарльз. – Стоит… создать прецедент. Показать, что мы приглядываем за мутантами так же, как и за людьми. Вот так, когда и если мутанты будут подвергнуты опасности или люди причинят им вред, мы заранее дадим понять, что не будем просто стоять в стороне. Эрик медлит. – Так ты… не против? – Не в плане необходимости. Но в плане действий. – В этот раз тебя ужасно легко переубедить. Чарльз смотрит на него. – И тебе это нравится. К тому времени, как поцелуи начинают переходить во что-то более серьезное, и Эрик уже вздыхает от прикосновений Чарльза, тот мурлычет: – Я не думаю, что они когда-нибудь решат поместить на постер это. – Знаешь, а это тоже изменится. И довольно скоро, – Эрик мягко укусил Чарльза за плечо, слизывая соленый пот с его кожи. – Не сразу, но постепенно. Гомосексуалисты однажды смогут вступать в брак. Чарльз замирает как статуя, что крайне разочаровывает Эрика, пока он не видит изумленного выражения его лица. – Погоди. Ты имеешь в виду… мужчины, вступающие в брак с мужчинами… Это когда-то станет легальным? – Да. – В Соединенных Штатах? – На момент моего возвращения еще не во всех. Но в нескольких, Нью-Йорк в том числе. Мы будем куда старше в то время, но я не против долгой помолвки, если ты не возражаешь. Это почти шутка, потому что пройдет очень много времени, прежде чем они на самом деле смогут заключить брак, но Чарльз резко приподнимается, чтобы взглянуть на его лицо, как будто он так счастлив, что поверить этому не может. – Ты серьезно? Эрик обхватывает лицо Чарльза обеими руками. – Когда мы оба состаримся, и я стану полностью седым, а ты полностью лысым, я хочу жить с тобой как честный человек. Затем Чарльз целует его, и следующий час проходит так эмоционально, так страстно, что Эрик остается в хорошем настроении несколько дней. И это заметно смягчает его реакцию, когда Армандо приносит домой коробку от завтрака с изображением Энигмы. ** В следующее десятилетие Сила Мутантов расширяет свое влияние по всему миру. Так много мутантов выходят из тени, что они решают открыть новый кампус, но в конце концов Чарльз просто добавляет к особняку пару новых пристроек. У них есть несколько команд. Рейвен, Армандо и Эмма становятся их лидерами. Чарльз по праву тоже мог бы возглавить свою, но он предпочитает управлять школой и сражаться бок о бок с Эриком по мере необходимости. И Чарльз становится тем, кто убеждает Эрика в том, что ответ на опасность – лучшая тактика, чем показательное применение силы. – Твой героизм во время Второй Мировой изменил положение вещей для мутантов во всем мире, – спорит он. – Героизм может изменить очень многое. Эрик поспорил бы с этим, если бы у него не было доказательств правоты Чарльза. К тому же, как оказалось, он помнит даты пары крупных землетрясений. Таким образом они двигаются вперед. Спасают жизни. Они идут по улицам иностранных городов в супергеройских костюмах, и дают маленьким детям бежать рядом, задавать вопросы, трогать когти Логана (они из кости, а не из адамантия. У Уильяма Страйкера просто не было возможности добраться до Логана в этот раз). Эрик и Чарльз встречаются с мировыми лидерами, когда их просят. Его приглашают выступить с речью в Организации Объединенных Наций, что он делает, не рассказывая ни Чарльзу, ни кому-либо еще, что в последний раз, когда он делал это, он взял практически всех членов Генеральной Ассамблеи ООН в заложники. Но в этот раз день за днем он общается с разными людьми, и от этого получается больший толк. Теперь Эрик понимает это. Шестидесятые переходят в семидесятые. Люди начинают носить длинные, запутанные волосы и усы в то же самое время, когда бедный Чарльз полностью лысеет. Джин Грей появляется в особняке ребенком, примерно в то же время, когда в школу поступает Скотт, младший брат Алекса. Ороро Монро пока что едва может создать что-то большее, чем слабый ветерок, но потенциал очевиден. Эрик ожидает, что более циничная и критичная эпоха повернется против них, но Энигма и все мутанты воспринимаются основной массой людей как контркультура, аутентичная в своем своеобразии и самобытности. И теперь они хотя бы издают меньше плакатов. В этот раз, когда Декларацию о Равных Правах для женщин рассматривают для принятия, Чарльз предлагает, объединиться со «Национальной организацией для женщин», чтобы можно было бы составить схожую декларацию для мутантов, и их права с женщинами уравнялись бы с правами любого взрослого американца. Эрику не хватило духа сказать ему, что Декларацию не примут. Но не в этот раз: на самом деле, поддержка мутантов помогла декларации пройти через дебаты. Однажды Рейвен объявляет о своей беременности, и о том, что отца ребенка нет поблизости, и всем, кому это не нравится, она может посоветовать только одно – заткнуться и не мешать ей. Эрик не очень быстро понимает, как сильно изменилось в обществе отношение к матерям-одиночкам по сравнению с прошлым десятилетием. И некоторые журналы даже делают фото, а «LADIES HOME JOURNAL» задается вопросом, останется ли Рейвен «таким же примером идеального тела, как и прежде» – но никто оказывается настолько глуп, чтобы спросить у неё об этом прямо. В следующую же секунду после того, как ребенок родился, Эрик уже знает личность отца – потому что, несмотря на тот факт, что в этот раз его зовут Дэниел Чарльз Ксавьер, его синий хвост и острые уши могут принадлежать только Ночному Змею. Когда она встретила Азазеля? Как? Что он значил для неё? Спросить значит вывести её из себя, он знает, но вопросы все равно крутятся у него в голове, как и выводы, которые из них следуют. – Определенно, судьба в этой Вселенной играет такую же роль, что и свободная воля, – говорит Эрик, наблюдая за попытками Чарльза спеленать извивающегося ребенка. – Неважно, что привело его к нам, но я рад этому, – Чарльз со вздохом смотрит на треугольный отрез ткани перед собой. – Знаешь, пеленать ребенка с хвостом – задача не для слабонервных. Рейвен оказывается хорошей матерью, мама Эрика с радостью принимает на себя обязанности бабушки, а Чарльз обожает малыша. Эрику ребенок тоже нравится, в той степени, в какой ему вообще могут нравиться дети. Но Ночной Змей почему-то выбирает своим фаворитом Логана. К удивлению Эрика, тот отвечает взаимностью. Проходит немного времени, прежде чем Логан ходит повсюду с ребенком, вцепившимся в его плечо руками и обвившим его руку хвостом. Несмотря на все опасения Эрика, предубеждения против мутантов только раз взяли верх. Иди Амин Ада неожиданно начал ненавидеть мутантов, впрочем, как и всех остальных, и после того, как в Уганде происходит военный переворот, он обрел власть, чтобы претворить свои замыслы в жизнь. После первого погрома Сила Мутантов берет дело в свои руки. Эрик ведет группу мутантов к президентскому дворцу, пока Чарльз и Рейвен вели других против военных сил, размещенных на приближенных позициях. Никто из Силы Мутантов не знает, пока не становится слишком поздно, что среди военных орудий Иди Амина есть мутант, которого пытали и которому промывали мозги, чтобы направить его силу против них. Этот мутант обладает очень сильным психическим даром, и может спутать все их мысли. Рейвен и все остальные колеблются. Чарльз сопротивляется, начав мысленный поединок такой силы, что его отголоски чувствовались даже вне сознаний присутствовавших. И он побеждает, спасая всю команду, несмотря на то, что потом он едва стоит на ногах и не может сражаться. И поэтому какому-то солдату удается выстрелить в Чарльза до того, как тот понимает, что происходит. Эрика хотят успокоить, когда говорят, что Чарльз скорее всего даже ничего не почувствовал, и упал на землю уже мертвым. ** – Эрик, – мама стоит в дверях их спальни, теперь только его спальни, хрупкая и маленькая, но в её голосе чувствуется сила. – Пора. – Я не могу. – Ты должен. – Нет, я не могу. Чарльза похоронят и без меня. – Ты хочешь отправить его в последний путь в одиночестве? Я не сказал ему «прощай». Это была единственная вещь, которую я хотел сделать больше всего, и я не смог, не справился. Он умер, а я так и не сказал ему прощай. Эрик наклонился вперед, спрятав лицо в руках. Его тело болело от горя, как будто его придавило тяжестью скорби, как будто в любой момент он мог не выдержать, сломаться под весом потери, и упасть на землю, чтобы больше никогда не двигаться снова. Его мать подходит к нему и кладет свою руку на его. Её кожа стала такой тонкой, испещренной морщинками, будто старый пергамент, на котором была написана вся их история. – Сынок, я знаю, это будет тяжело. Но пройдут годы, и ты будешь рад, что сделал это. – Я не выдержу. – Не выдержишь? Мой сын, который уничтожал батальоны солдат еще до четырнадцати лет? Не выдержит? – Тогда я не хочу. Я думаю… Я думаю, о том, на что это будет похоже, если я услышу, как земля будет стучать о его гроб, и при этом буду понимать, что Чарльз внутри. – Ты думаешь, что это будет просто для меня? – голос матери стал тоньше. – С того дня, как ты привел Чарльза в наш дом, он стал для меня вторым сыном. Мне все еще кажется, что я слышу его голос – или чувствую его прикосновение к своему разуму. – Как и я, – Эрик притягивает руку мамы к своему лицу и на секунду они оба с трудом сохраняют самообладание. Когда он снова начинает говорить, голос его подводит. – Когда Чарльз отправился в Уганду, он сделал это только потому что я подтолкнул его к этому. Потому что я настоял на том, чтобы посылать Силу Мутантов сражаться, искать войны, и создать ту, которой еще не было… – Ни слова больше, – несмотря на её хрупкость и возраст, Эрику начинает казаться, что его мама возвышается над ним. – Чарльз не был твоим ребенком. Он не был твоим слугой. Да, он идеализировал тебя, но он всегда был самостоятельной личностью. Чарльз отдал свою жизнь, чтобы спасти тысячи. Свободно. По своей воле. Если ты знал Чарльза недостаточно хорошо, чтобы понять это, тогда что ж, тогда я понимаю, и этого достаточно. Я горжусь Чарльзом. И сегодня пойду на похороны, чтобы показать это всему миру. Разве ты не можешь сделать то же самое? Эрик медленно поднялся с края кровати, которая теперь стала казаться такой пустой, и слишком, слишком большой. Половина Чарльза была пустой и покинутой. – Я вел себя как ребенок. – Мы все ведем себя по-другому в такие моменты, – она взяла Эрика под локоть. – Идем. Мы должны сказать Чарльзу последнее «прощай». В конце концов, существует много способов попрощаться. ** Фотографии появляются на страницах многих газет: Энигма, с опущенной головой, слезы текут по его щекам. Самый частый из всех общих заголовков звучит как «Прощание с Героем». Это фото становится культовым изображением, но Эрик ненавидит его. Они должны были напечатать фото Чарльза. ** Сила Мутантов продолжает действовать. Энигма тоже. Это то, чего хотел бы Чарльз. Школа разрастается скачкообразными прыжками, и Эрик обнаруживает себя проводящим в ней гораздо больше времени, чем на поле боя. Рейвен, Логан, Хэнк – они могут справиться со всем, что судьба может им преподнести, и, за исключением Логана, прекрасно представляют все сообщество мутантов. Кроме того, пора человечеству научиться принимать мутантов и без постоянного напоминания обо всем, что Энигма сделал для людей во время войны. Эрик скорбит по Чарльзу даже больше, чем в прошлый раз. Теперь вместо дружбы и многолетней любовной связи их связывала совместная жизнь и практически двадцать лет счастья. Но, что странно, он переносит это легче. Скорбеть по тому, что когда-то было оказалось не так больно, как скорбеть по тому, что только могло быть, но так и не сбылось. И только сейчас он понимает, что в этот раз ему не нужно было говорить Чарльзу «прощай». Чарльз и так прекрасно знал все, что Эрик хотел сказать ему. И если он больше не играет в шахматы, если иногда во сне тянется к пустой стороне кровати, это означает только одно – Чарльз все еще жив в его памяти. ** Мама умирает через два года после Чарльза. После нескольких месяцев бессонницы, перемежающихся короткими периодами сна, она тихо уходит в своей постели. Эрик лично занавешивает все зеркала, и все в особняке носят траур, некоторые явно чувствуют себя странно, но это означает отдать последнюю дань уважения Эди Леншерр, и потому все разногласия не имеют никакого значения. Они все вместе сидят на полу и рассказывают друг другу истории о том, как она учила их чему-нибудь, о её шутках и вкуснейшей еде. В этот раз слезы почти всегда сопровождает смех. Один раз Эрик вспоминает, как она выглядела на полу кабинета Себастьяна Шоу, пока кровь растекалась под её телом. Он не думал об этом больше сорока лет. И больше никогда не думает об этом снова. ** Эрик становится старше. Он становится старым. «Энигма» теперь историческая реликвия, и самые молодые студенты рассказывают ему о том, что теперь его имя чаще всех остальных вбивают в поиск на сайте «Мертв или жив?» Это не очень радует, но он удовлетворен тем, что пишут о нем на сайте. Последние годы его жизни не полностью одиноки, – случайные мужчины изредка появлялись в его жизни – но он никогда не позволял себе долгосрочных романов. Управлять школой мутантов и направлять отряды по всему земному шару отнимают большую часть времени и сил, и он предпочитает, чтобы так и было. Кроме того, было бы нечестно просить кого-нибудь все время стоять в тени Чарльза. Он поражается, когда замечает разницу между тем, что было когда-то, и что происходит сейчас. В этот раз, превратившись в молодую женщину, Джин Грей – та, кто по уши влюбляется в Росомаху… Но Логан помнит её семилетней девочкой, и потому мягко отпускает её. Рейвен сошлась с женщиной, что не очень-то удивительно, и затем усыновляет с ней нескольких детей. А Эрик не перестает ожидать от Ночного Змея внезапного немецкого акцента. Однажды Эмма Фрост возвращается из миссии в России с ценной вещью, которую она хочет исследовать. – Он полностью блокирует телепатию, – говорит она. – Если он попадет в руки кого-то из людей… Это может быть опасно. Но я подумала, что ты должен на него взглянуть. Трясущимися руками Эрик поднимает шлем. И понимает, что не может смотреть на него слишком долго. – Уничтожьте его, – говорит он. Скотт берет на себя честь исполнить его просьбу. ** Уже много лет спустя, на закате его жизни, ему снова приходит приглашение выступить в ООН, по вопросу, нужно ли мутантам с искусственно приобретенной мутацией дать те же права и защиту, что и рожденным мутантами (Эрик за). И когда он идет по Мэдисон Авеню, наслаждаясь ярким холодным закатом в Нью-Йорк Сити, его внимание привлекает молодая женщина, уставившаяся на витрину магазина. В её облике есть что-то знакомое… – Мобиус, – говорит он. Она поворачивается. – Вот всегда так, – говорит она. – Куда бы я ни пошла. Всегда еще один клиент. Но я никогда бы не подумала, что ты захочешь пережить свою жизнь по второму разу, Энигма. Не после всего того, что ты сделал. Пережить. Снова. Искушение поднимает голову – он может вернуться обратно, сделать все заново, только в этот раз он не даст Чарльзу поехать в Уганду, оставит его в безопасности и покое, убедится, что Чарльз проживет долгую и счастливую жизнь, которой он заслуживал… Но за последние пятьдесят лет Эрик многое узнал о судьбе и её фокусах. Чарльз действительно был самостоятельной личностью, он принимал собственные решения и осознанно шел на риск. Он не сможет удержать его в безопасности, не отняв у него свободы и его героизма. Если он придет к Чарльзу раньше, чтобы остановить Курта Марко, как он хотел раньше, станет ли Чарльз тем человеком, которым он стал? Он не мог знать наверняка, и Эрик не хотел проводить вечность, экспериментируя с жизнью Чарльза и своей собственной судьбой. – Я уже пережил свою жизнь, – отвечает он. – Я полагаю, ты просто не помнишь. Её брови приподнимаются в очевидном удивлении. – Ты заплатил свою цену? Ты потерял то, что больше всего любил? Первая мысль Эрика о Чарльзе, который умер на много десятилетий раньше, чем должен был. Но с памятью о прошлой жизни он знает – Чарльз не был тем, что он любил больше всего, не тогда, когда Мобиус отправила его обратно. Больше всего он любил свою злость и ею больше всего дорожил. И ему казалось, что в его руках это самая мощная сила, которую только можно найти. Но она никогда не могла сравниться с его матерью. Или с Чарльзом. И ни с одной из жизней, которые он прожил. – Да, я заплатил, – сказал он Мобиус. – И цена стоила того, что я получил взамен. КОНЕЦ. Примечания: 
Переводчик с радостью переводил этот фанфик, так как в нем есть куча упоминаний различных исторических событий и личностей, существовавших на самом деле. Потому я позволила себе вольность блеснуть знаниями по истории Второй Мировой войны и истории вообще, и сделать кучу сносок для объяснения. Источник информации – знания переводчика по истории и необходимые для точных ссылок обращения к Википедии. *Освенцим (польск.) (так же возможно немецкое произношение «Аушвиц», другое название «Биркенау» или «Аушвиц-Биркенау») – комплекс лагерей смерти, когда-то расположенный неподалеку Кракова, печально известный как самый крупный концентрационный лагерь нацистов. В его стенах за период с 1940-1945 годы были уничтожены от 1 млн. до 1 млн. 400 тыс. человек, преимущественно евреев. Является одним из символов Холокоста. День его освобождения, 27 января 1945 года советскими войсками установлен ООН как Международный день памяти жертв Холокоста. По сюжету фильмов и комиксов о "Людях Икс" Эрик Леншерр и его семья были помещены именно в этот лагерь. **Нормандская операция – высадка Союзнических войск на побережье Франции, в Нормандии, в 1944 году, так же известна как дата открытия Второго фронта в Европе, с которого началось освобождение Западной Европы от нацистов. ***«Ось» – имеется в виду «ось Рим-Берлин-Токио», краткое название для стран нацистского военного блока, которому противостояли страны антигитлеровской коалиции. Кроме Германии в союз, исходя из названия столиц, входили Италия и Япония, и несколько других стран, но уже позднее. Полностью сложился в 1940 году, после подписания Тройственного пакта. ****Энигма – предположительно невзламываемый немецкий шифр, который Союзникам все-таки удалось взломать с помощью целой команды шифровальщиков, в которую входил небезызвестный Алан Тьюринг, фильм о котором как раз выходит на экраны кинотеатров (да-да, это пассивная реклама, переводчик посмотрел и остался в восторге, крайне рекомендую всем, кто любит хорошее кино). *****Анна Франк – еврейская девочка, автор «Дневника Анны Франк», книги, обличавшей все зверства нацизма. Анна Франк и её семья являются одними из самых известных жертв нацизма. ******ГЕСТАПО – политическая полиция Третьего Рейха в 1933-1945 гг. *******Карибский кризис – события октября 1962 года, одна из самых важных вех в истории противостояния между США и СССР во время Холодной войны. Непосредственно упоминаются в фильме «Люди Икс: Первый Класс». ********Хала – традиционный еврейский праздничный хлеб.