Невидимый

Эрик чувствует себя невидимым. Временами, когда Шмидт приходил за ним, вытаскивал из цементной дыры, где мальчика держали в перерывах между сессиями в «лаборатории» (так доктор называл пыточную камеру, пытаясь хотя бы в своих глазах узаконить то, чем занимается), Эрик притворялся, что его не существует. Дрожащий и грязный, он забивался в угол и повторял про себя: «Я невидимый. Я невидимый». Через какое-то время он начал верить, что это правда. Когда его вели в лабораторию, никто не смотрел ему в глаза. Никто не удостаивал странного, истощенного мальчика взглядом. Как будто его действительно не существовало. Он проводил ночи напролет, снова и снова сжимая в пальцах обтянувшую кости израненную кожу, оставляя синяки на бедрах и руках, просто чтобы удостовериться, что он почувствует боль. Эрику начинало казаться, что его действительно не существует. Что, возможно, он не более, чем плод больного воображения Шмидта. Но если это действительно так, то, когда лагерь освобождён, вскрыт, а весь его ужас и смрад выливается наружу, Эрик не должен остаться один. Он не должен быть брошен среди суровых солдат, хладнокровно осматривающих лагерь, пока их более мягкотелых товарищей выворачивает на покрытые грязью бока огромных металлических чудовищ. Но это то, что происходит. Шмидт исчезает всего за несколько часов до появления танков, а Эрик совершенно потерян. Дрожащий мальчик-скелет, у которого внутри все бушует от внезапно окружившего его металла. Эрик все еще чувствует себя невидимым. Он становится беженцем, мужчиной-мальчиком без дома, и хотя ему совсем мало лет, в нем ничего не осталось от ребенка. Шмидт выбил это из него, вытравил, выжег. Эрик бродит по улицам восточной Европы, спит под навесами чужих домов, берется за любую работу или ворует. Он использует свои способности, чтобы выудить монеты из карманов незнакомцев в поездах. Он смотрит, как в парках играют дети, палками выбивают шарики и крышки от бутылок из нарисованных на земле кругов, визжа от смеха, и сгорает изнутри, понимая, что он потерял. Злоба скапливается внутри него, разрастаясь, множась до тех пор, пока не остается больше ничего, кроме нее. Проходит несколько лет. Эрик впервые видит одного из них в одном из серых, опустошенных войной восточноевропейских городов. Эрик сидит в кафе, курит одну сигарету за другой и ждет, пока закончится дождь. Он больше не голодный мальчишка, который бродил по улицам годы назад. Он вырос, тело истощенного, голодающего ребенка сменилось сильным телом кого-то, кто зарабатывает себе на жизнь тяжелым трудом. У него достаточно денег, чтобы дотянуть до конца месяца, и дешевая комната в обветшалом доме. Он носит простую рубашку с длинными рукавами, застегнутую до самого верха и такое выражение лица, что он уверен: никто не сядет рядом с ним, пока он пьет свой крепкий горький кофе. Он любит такие места. Они напоминают ему о до-гетто, о времени, когда он жил в районе, где люди постоянно собирались в местном кафе, где старики играли в шахматы прямо на улицах, а Эрик цеплялся за мамину руку и умолял ее купить ему ну-хотя-бы-один кусочек флакке или масляной ругулы. Эрик делает еще один глоток кофе. Звонок над дверью объявляет об новом посетителе, заглянувшем, чтобы переждать дождь. Эрик поднимает взгляд, в тот момент, когда мужчина наклоняет голову, чтобы пройти сквозь низкий дверной проем. Его шляпа намокла от дождя, с его пальто капает. Он замечает Эрика, улыбается ему, пожалуй, даже слишком широко, и идет к стойке, чтобы сделать заказ. Эрик холодеет. Он знает эту улыбку. Он был надзирателем в лагере. Одним из тех, кто, несмотря на свою чрезмерную жестокость, сохранил человеческий облик. Его формой жестокости было безразличие. Эрик помнит, как тот наблюдал, как людей избивали, как на них спускали собак. Тогда на его лице появлялась эта улыбка, словно он смотрел футбольный матч воскресным полднем. Эрик сжимает и разжимает кулаки, а мужчина улыбается женщине за стойкой с непривычной для Эрика мягкостью, берет свою выпечку и пересекает зал, чтобы сесть за столик. Эрик не оборачивается на него, он просто смотрит сквозь бьющий в окно дождь, а все его тело дрожит от гнева. Когда-то Эрик бы вскочил, избил этого мужчину, разбил его чашку, разливая кофе по всему столу, а потом попытался разрезать ему горло осколком. Но прошло десять лет, и если бы Эрик не научился справляться со своим гневом, он бы не выжил. И этого достаточно, чтобы сделать его еще более смертоносным. Он сидит, ждет, отстукивая пальцами по столу, медленно, сосредоточенно, выжидая, пока мужчина уйдет, пока он доест свою выпечку, пока он допьет свой кофе. Наконец, мужчина встает, говорит что-то женщине за стойкой, которая смеется в ответ, и выходит из кафе. Эрик считает про себя. Один. Два. Три. Он продолжает считать, и только когда доходит до десяти, быстро встает и следует за мужчиной. Он идет за ним вниз по улицам, держится на расстоянии, торопится, как будто спешит уйти из-под дождя. Когда Эрика освободили, он перестал использовать свои способности. Впрочем, это не совсем правда. Он перестал использовать их так, как Шмидт учил его. Как оружие, для разрушения. Эти десять лет он использовал их в основном, чтобы выуживать лишнюю мелочь из чужих карманов, когда был отчаянно голоден. Иногда он развлекал детей в парке, пока родители не утаскивали прочь,подальше от странного молодого человека. И хотя Эрик временами чувствовал металл, вибрирующий вокруг него, он никогда не тянулся за ним, никогда не использовал его так, как его учили. До сегодняшнего дня. Когда мужчина подходит к опрятному зданию и заходит внутрь, Эрик останавливается через дорогу и наблюдает сквозь стену дождя, высоко подняв воротник. Его шляпа опущена вниз, скрывает его лицо в тени. Солнце опускается ниже, небо темнеет, и Эрик видит, как в доме зажигают свет: сначала на первом, потом на втором этаже. Это приятный дом. Аккуратно отделан, у входной двери висят растения — это отличное место для семьи. Эрик представляет детей, выбегающих на крыльцо. Они бегут вниз по улице, зовут родителей пойти в парк или сходить в ближайший магазин за сладостями. Гнев внутри него сгущается, и он думает о том, как много детей, как много людей его народа обратились в дым из лагерных печей. О том, что их будущее было украдено такими людьми, как этот надсмотрщик. И он все еще ходит по этой земле, он все еще жив, когда столь многие погибли. Эрик не использовал свои способности до этого дня. С наступлением ночи Эрик сильнее запахивает свою поношенную рабочую куртку. Он старается остаться незамеченным, хотя вряд ли кто-то может его узнать. Входная дверь открывается легко, достаточно мимолетного прикосновения его сил, чтобы замок поддался. Эрик внутри. Он слышит музыку, доносящуюся из комнаты наверху, и узнает эту мелодию. Произведение немецкого композитора, песня популярная еще до войны. Эрик медленно поднимается по лестнице, он ступает осторожно, паркет едва слышно скрипит от его шагов. Он проходит в коридор на втором этаже. Приоткрытая дверь проливает свет в темноту. С каждым шагом музыка звучит все громче, и, вот, наконец, он стоит в дверях кабинета и видит мужчину из кафе. Тот сидит в кресле, в его руке бокал. Он смотрит в окно, где огни города пытаются пробиться сквозь толщу дождя. — Я знаю, кто ты, — говорит Эрик. Мужчина вскакивает на ноги, резко поворачивается. Эрик понимает, тот его не узнает. Эрик не был для него кем-то особенным, он был всего лишь частью «еврейской проблемы». Он был невидим для таких людей. — Mein Gott, — он умудряется вымолвить, как раз перед тем, как Эрик заставляет кочергу, лежащую в камине, пронестись по комнате к мужчине, вынуждая того отойти назад, прижимая его к стене. Удобнее оружия и не найти. — Я знаю, что ты сделал, — тихо говорит Эрик, медленно, шаг за шагом приближаясь к нему. Эрик концентрируется, и сгибает кочергу обвивая его вокруг шеи мужчины. Два ее конца оказываются вбиты в стену, и Эрик медленно сжимает, сжимает и сжимает. Мужчина вскидывает руки, пытается остановить железо, сдавившее его трахею. Его пальцы впиваются в металл под пристальным взглядом Эрика. К чести мужчины, он не умоляет сохранить ему жизнь, просто смотрит. Его глаза выкатываются, лицо синеет. Если бы тот стал умолять, Эрику бы пригвоздил его ладони к стене. Оставил бы его раскрытым, распятым на стене. Наконец, тот обмякает. Жизнь покидает его тело, и Эрик чувствует, как на него самого накатывает изнеможение, сил становится меньше, а концентрация рассеивается. Шмидт бы гордился им. Этого и он пытался добиться в лаборатории. Эта мысль заставляет Эрика почувствовать легкую тошноту. Он, наконец, обретает ту форму, которую так долго старался придать ему Шоу. Эрик обыскивает дом, проверяет каждый ящик, даже не осознавая, что именно он ищет. Он отодвигает картины, раскрывает каждый шкаф, и в гостевой спальни на третьем этаже он находит сейф. Его легко открыть: просто расплавить дверь и добраться до содержимого. Внутри Эрик находит золотые слитки, проштампованные гербом Третьего рейха. Эрик холодеет. Он видит не слитки. Он видит расплавленные кольца, и часы, и коронки. Он смотрит на останки своих людей. И чувствует влагу на своих щеках. Сначала он хочет выбросить все в реку, протекающую через город. Он хочет, чтобы они опустились на самое дно, похороненные, чтобы никто и никогда их не нашел. Потом он меняет свое решение: он использует эту возможность. Он возьмет это золото, и оно поможет ему сделать то, что он должен сделать. Одной отнятой жизни не достаточно, чтобы заплатить долг, надлежащий его людям. Эрик невидим. После убийства мужчины из кафе, благодаря содержимому сейфа, у него достаточно денег. Он покупает хорошую одежду и начинает ездить по миру, оказывается в первом эшелоне. Он больше не спит у чужих дверей, он больше не работает руками. Он украл достаточно, чтобы обеспечить себя. Он начинает ездить из города в город, выслеживая тех, кто забрал миллионы жизней. И тогда он забирает их собственные. Эрик преследует своих демонов одного за другим, пока он не уничтожает их всех. Кроме одного. Шмидт. Теперь его зовут Шоу. Эрик находит его в Аргентине. Не его самого, а всего лишь его фотографию. Он улыбается Эрику, и это та же улыбка, какой он одаривал мальчика, когда был им доволен, бормоча «mein kleiner Jungе» себе под нос и протягивая ему кусочек шоколада. Эрик научился не брать шоколад. Его почти не кормили, и сладости вызывали болезненные спазмы в его пустом желудке. Даже спустя все эти годы, от одного только запаха шоколада его начинает тошнить. Как жестоко было предлагать голодающему мальчику еду, от которой ему становилось только хуже. Эрик оставляет изуродованные тела нацистов в баре и в тот же день летит в Штаты. Он отправляется в Майами. Он собирается убить своего мучителя. Он мстил за бесконечное множество незнакомых ему людей, которые теперь всего лишь пыль, носящаяся по Европе вместе с дымом и пеплом. Сейчас он будет искать отмщения за себя. За покрытого шрамами мальчика, который всего лишь хотел вернуть своих родителей. Он отомстит за каждую пытку, каждый ожог, каждый шрам на своей коже . За свою мать, которая только и могла, что повторять, что все будет хорошо, смотря в лицо смерти. Alles ist gut. Наконец, настало его время. Эрик крутит монету между пальцами в кармане, ее края нагреваются от его прикосновений, становятся гладкими. В Майами жарко. Кожа Эрика липкая от пота, его раздражает необходимость носить длинные рукава. Но стоит ему только вспомнить о своих шрамах, желание открыть руки пропадает. Эрик въезжает в отель и проводит большую часть своего времени в комнате. "Каспартина" не причалила и не занесена в списки. Но Эрику хватает простой улыбки и немного очарования, чтобы узнать у девушки за стойкой в порту, что яхта вернется через неделю. Первый раз за все эти годы Шоу так близко, что Эрик может почувствовать вкус мести, этот горький металлический вкус, на языке. Практически такой же, как вкус крови, заполняющий рот после сильного удара в челюсть. Такое случалось, когда Эрик отказывал Шмидту в его просьбах, и доктор говорил одному из охранников разобраться с ним. Эрик не может успокоиться, ему кажется, будто он может разорваться надвое, будто его кожа слезает. От близости своей цели он едва не теряет рассудок. Ожидание невыносимо. Эрик не спит, ночами он без конца ходит по мягкому ковру в своем номере и смотрит из окна на яркие огни города. Он не выпускает монету из пальцев, а Шоу, зовущего его, преследующего его, из своих мыслей. Я знаю тебя, mein kleinеr Junge. Я сделал тебя. Наконец, Эрик не выдерживает. Он выходит из номера и отправляется в бар. Он сидит на стуле из искусственной кожи, размышляя над ледяным скотчем, пока блондинка с большой грудью недвусмысленно разглядывает его с другого конца стойки, попивая мартини. Эрик смотрит в другую сторону. Эта девушка предлагающая, мягкая, но ей нечего ему дать. Она не та, кто ему нужен. Эрик допивает свой виски и со стуком ставит стакан на стойку. Бармен спрашивает, не хочет ли он повторить, но Эрик отрицательно качает головой: ему нужно нечто большее, чем алкоголь, чтобы унять свое беспокойство. Он встает и выходит из бара в ночь Майями. Воздух на улице горячий и тяжелый. Сегодня одна из тех ночей, когда одежда прилипает к коже, когда кажется, что ее слишком много. Улицы полны людей, ищущих спасения от жары. Эрик идет по улице, все в нем заостряется, каждый нерв натянут до предела. Избегая взглядов прохожих, он идет до тех пор, пока не находит то, что ищет. Часть города, о которой никто не говорит, куда мужчины отправляются, когда врут, что работают допоздна. Здесь распущенные мальчики в узких джинсах, с расширенными зрачками и подведенными глазами облокачиваются на стены, заманивая прохожих в глубь переулка для быстрого дешевого минета. Эрик останавливается у входа в бар под названием «Черная кошка» и заходит внутрь. Он подходит к бару и заказывает скотч, садится, смакует алкоголь, наслаждаясь тем, как он обжигает горло. Он не хочет напиться. Эрик никогда не видел в алкоголе выход. Он хочет всего лишь снять напряжение. Мужчина заходит в бар и заказывает пиво, садится рядом с Эриком, приглашая, и Эрик смотрит на него. Хорошая фигура, пара верхних пуговиц на рубашке расстегнуты, волосы обрезаны коротко и аккуратно, рукава завернуты, открывая рельефные предплечья. Эрик смотрит на его руку, сжимающую бутылку пива, на длинные пальцы и ощущает знакомое покалывание в паху. «Да», — шипит сознание. Вот то, чего он хочет. Незнакомец делает глоток пива — кадык движется вверх-вниз — и поднимает взгляд. Он замечает, что Эрик наблюдает, оценивающе окидывает взглядом его тело и облизывается. Наклоняется к Эрику ближе и шепчет: — Хочешь потрахаться? Эрик сглатывает и кивает. Ему нужна эта разрядка. Возможно, он сможет избавиться от напряжения, сбросить тяжесть, собравшуюся внутри, пока он стоит на самом краю главного момента в жизни. Они оказываются в переулке за баром. Мужчина наклоняется, пытаясь поцеловать Эрика, но тот отворачивается. Поцелуи — это интимность, а в этом моменте нет ничего интимного. Эрик кладет руки на плечи мужчины и прижимает его к оштукатуренной стене, грубо разворачивает, и тот понимает, что надо делать. Он расстегивает брюки, они собираются вокруг его щиколоток. Наклоняет голову, шумно дыша, и ждет. Эрик расстегивает молнию, приспуская брюки вместе с бельем, и прижимается к чужой спине. Он трется о щель между его ягодицами, пока член не твердеет и не начинает сочиться смазкой, а незнакомец не стонет отчаянно и низко, не просит Эрика трахнуть его. Эрик плюет на ладонь, смазывает свой член и коротко бросает мужчине, чтобы тот шире развел ноги. Он толкается внутрь с глубоким стоном, сжимает узкие бедра и трахает мужчину, которого больше никогда не увидит с такой силой, что тот вжимается в стену и стонет, несмотря на ладонь Эрика у его рта. Грязно и быстро, это именно то, что нужно. Если Эрик и научился чему-то с того момента, как он покинул лагеря, так это получать желаемое. Когда они кончают, мужчина поворачивается и стоит, облокотившись о стену, смотря на Эрика удовлетворенными, полуприкрытыми глазами. — Может, я увижу тебя снова, — говорит он, вытирая сперму носовым платком и натягивая брюки. Эрик чувствует слабое послевкусие оргазма, его ноги слегка трясутся, он удовлетворен. На мгновение его кожа перестает слезать,и он в состоянии отвлечься от своей цели. Но этот мужчина перед ним, с отпечатком обручального кольца на пальце, которого скорее всего дома ждет жена, оставившая для него ужин в холодильнике, который поцелует своих детей утром, раздражает Эрика своей обыденностью. И сейчас Эрик ненавидит его. Эрик никогда не изменял. Он никогда не врал жене или любовнику, и то, что делает этот мужчина, заставляет гнев, скопившийся у Эрика внутри, вскипеть. Он думает, не вытянуть ли железо из крови незнакомца, не остановить ли его сердце, закончив сейчас же этот фарс. Мужчина смотрит на него, ожидая, что тот скажет что-то одобрительное, вроде: да, конечно, они снова встретятся, или что они провели отличное время вместе. Эрик же просто молчит. — Я не думаю, что ты увидишь меня снова, — наконец произносит Эрик, решая сохранить незнакомцу жизнь. Он уходит вниз по переулку, назад в отель Еще два дня. Ночь, которую Эрик так долго ждал, наступает. Он направляется в порт, с сумкой, переброшенной через плечо. Дойдя до доков, находит груду коробок, за которыми можно спрятаться. Он снимает водолазку и брюки и натягивает непромокаемый костюм. Он прикрепляет нож к голени и думает о том, как будет удивлен Шоу, увидев его. Он не ошибся. Шоу рассудительный, уверенный в своем превосходстве, жестокий. Такой, каким Эрик его и помнит. Эрик думал, что готов. Но этот голос возвращает его обратно в прошлое, и прежде, чем Эрик успевает поднять нож в воздух, чтобы вырезать сердце из груди человека, мучившего его годами, невыносимая боль пронзает его голову. Внезапно, он снова там, в лаборатории, он не может пошевелиться. Эрик не знает, настоящее ли это воспоминание, но уверен, что боль настоящая. Он помнит ее. Это боль, подобную которой он не испытывал с момента своего освобождения, и тогда Эрик кричит. А затем он видит мать, ее голову, запрокинутую назад, мозги вылетающие из ее черепа. Он словно переживает это еще раз. Эрик бьется, сражается за свободу, которой он добивался почти двадцать лет, но она покидает его. Он кричит, зовет свою мать, кричит обо всем, что потерял. А потом его обступает вода, он сбит с толку, и его трясет, и пока боль в его голове успокаивается, он понимает, что он дрожит не от страха, не от чувства потери. Но от чистейшего, неразбавленного гнева. Месть Шоу – единственное, что имеет значение, и Эрику не будет отказано в ней, она принадлежит ему по праву рождения. Если Эрик был принесен в мир, чтобы стать игрушкой Шоу, чтобы тот мог с ним позабавиться, то мир задолжал ему этот самый момент. Он собирает все свои силы, и это непросто. Эрика колотит, его сердце бьется невероятно быстро, а его тело рвется наверх, на воздух. Но Эрик не остановится, он не проиграет. И медленно цепь от якоря поднимается из темной воды выше и выше, пока не оказывается на одном уровне с лодкой. Эрик чувствует, как металл стонет, как он зовет его, говорит с ним. Как принадлежит только ему. Это дает Эрику силы, в которых он так нуждается, и со стоном, движением руки он прикладывает все свои силы, чтобы протащить эту цепь сквозь лодку. Шоу не уйдет. Эрик убьет его сегодня. Эрика снова переиграли. Это как с шоколадом. Он брал его, тянулся за ним дрожащими пальцами, вспоминая, как отец покупал ему сладости в магазине недалеко от дома, перед тем, как весь мир решил, что Эрик, маленький хилый мальчишка, — это враг. Привязанный к блестящему металлическому столу, он вспоминал, как конфета таяла на его языке,вспоминал ее чудесный вкус и своих родителей, вспоминал какого это, чувствовать, что тебя действительно любят. И он хотел этого так сильно, что брал шоколад. Но получал он лишь новую боль. Потому что Шоу имел особый талант оборачивать триумф в еще большую пытку. И сейчас Эрик понимает, что не получит желаемого. Субмарина отделяется от яхты, и Эрик чувствует, как злость захватывает его целиком. Шоу не избежит его возмездия. Эрик вытягивает руки и начинает притягивать субмарину, все его тело сотрясается от изнеможения, и хотя металл все еще отзывается, он недостаточно силен, и поначалу медленно, а затем быстрее, связь между ним и металлом начинает тянуть его под воду. Если бы в ушах Эрика не ревел гнев, если бы их не заливало водой, он мог бы услышать крики «ты должен отпустить его», но он ничего не слышит. Субмарина уходит, Эрик чувствует, как она тянет его, и он следует за ней, не давая себе разорвать эту связь. Это неосознанное решение. У него просто больше нет других вариантов, кроме как отправиться за Шоу. Эрик давится и захлебывается, погружаясь все глубже под воду, но не отпускает его. И вот он под водой, его тащит вперед, а руки болят от перенапряжения. Он под водой, легкие горят, но он не отпустит его. Эрик чувствует себя невидимыми Он мальчишка, которого никто не замечает, которого держат в цементной камере, слишком тесной, чтобы лечь, и он учится спать сидя, облокотившись о грубую стену. Он мужчина, который проводит свою жизнь в тени, прячась и охотясь. Он невидим, пока один человек, наконец, не замечает его. Он умрет. Это конец, и Шоу сбежит, но Эрик не может отпустить его. Не сейчас, когда желаемое, так дразняще близко. Его грудь болит от недостатка кислорода и совсем скоро ему придется, наконец, сделать вдох. Но вместо воздуха его лёгкие наполнит морская вода. И тогда, возможно, он, наконец, обретет упокоением. А потом вдруг за ним раздается всплеск, и вокруг него руки, тянущие его, останавливающие. Не останавливайте его. Не забирайте это у него. Не… Ты не можешь. Ты утонешь. …. Голос в его голове. Ты должен отпустить. …нет…. Я знаю, что это значит для тебя, но ты умрешь. ….Я хочу умереть… Пожалуйста. … mein Gott… Эрик. Успокой свой разум. Эрик вырывается из-под воды, захлебываясь и задыхаясь, эхо голоса все еще раздается в его голове, все кружится и он моргает, чтобы увидеть смотрящего на него в ответ человека, просто человека промокшего насквозь, тяжело дышащего. Эрик спрашивает, как он сделал это, как он залез в его голову, откуда он знает его имя. И мужчина отвечает, что он Чарльз. Чарльз Ксавьер, и что он такой же, как Эрик. Эрику интересно, как такое возможно. Нет никого, такого же, как Эрик, никого. Металл также отзывается этому мужчине? Он так же трахает незнакомцев, когда демоны грозятся завладеть им? Знает ли он, каково это, видеть, как свет гаснет в глазах другого человека? Что значит, он такой же, как Эрик? А затем этот чертов Чарльз, это непонятное создание, которое утверждает, что в отличие ото всех остальных знает Эрика, смотрит на него так, как будто действительно его знает. А затем говорит самую бессмысленную вещь, которую Эрику когда-либо говорили за всю его жизнь. — Ты не один. Сначала Эрик кривится от этой лжи. Конечно, он одинок. Но затем происходит что-то очень странное. Внутри Эрика появляется чувство, на которое он не знал, что способен. Он смотрит на Чарльза, вбирает в себя лицо человека, который только что спас его жизнь, и впервые на его памяти гнев, жажда мести, Шоу и то, что тот сделал, все то, что горело в Эрике так ярко большую часть его жизни — все это гаснет, и что-то странное, начинает светиться на этом месте. Это потрясающая, накрывающая с головой, абсолютная и совершенная Радость. Чарльз. Он не один.