Friend зона

Если задумываться о жизни в тот момент, когда с тобой что-то происходит – ты определенно не сможешь этого сделать, сделать правильные выводы. Впрочем, как и сделать любые выводы, более-менее складывающиеся в логическую цепочку. Особенно, если дело касается любви. Никогда не задумывались над тем, почему люди говорят, что любовь зла? Что влюбленный человек слепее всех слепых? Скорее всего нет. По крайней мене, уж Томми Джо был определенно не из тех людей, которые задавались бы таким вопросом хотя бы единожды в жизни. Не потому, что не любил, конечно же. А потому, что... впрочем, потому же, что и все остальные. Никто никогда не задумается над собственными поступками, пока не ощутит на губах горечь и привкус последствий. И результаты. Что бывает, когда заканчивается любовь? А когда заканчивается любовь, которую ты считал идеальной? А если она, эта любовь, закончилась только с одной стороны, и эта сторона – не твоя? Не знаете? Спросите Томми Джо, он определенно подскажет вам ответ. Ответ, но не выход. Больно и жгуче видеть кого-то особенного, кому дарил себя наравне с сердцем, улыбающегося другому так, как улыбались тебе. Легко, с прищуром, с разбегающимися лучиками морщинок вокруг серо-голубых глаз. С почти незаметной ямочкой только на левой щеке, которую почти никто не замечает. Видеть, как изученные до последней заусеницы пальцы нежно проводят по чужим, не твоим рукам. Видеть и знать, что это – все, что осталось тебе. Что все, чего заслужил ты – это сухое, брошенное будто вскользь «Мы же по-прежнему друзья?» Как будто что-то может остаться по-прежнему. Будто, глядя на как всегда аккуратный черный лак на ногтях обнимающих микрофонную стойку рук, Томми может не вспоминать, как контрастно и нежно смотрелись эти руки на его, Томмином, теле. Как выделялась загорелая смуглая кожа, как непривычно и поначалу смешно выглядел черный цвет на аскетично белой, не нарушенной даже золотистыми крапинками родинок его собственной. Будто по утрам, закончив пялиться в собственное угрюмое отражение в зеркале ванной, дергая себя за отросшую белобрысую челку, пытаться хоть так скрыть залегшие под усталыми больными глазами тени, кажется, уже прописавшиеся там, столь долго не исчезающие с лица человека-из-зазеркалья. Будто так просто можно отмахнуться от тихого эха давным-давно отзвучавшего голоса за спиной, когда по прошествии чертовой уймы времени до сих пор, не замечая, завариваешь две чашки кофе, хотя и пить-то его продолжаешь больше по привычке. По чужой привычке. Привычке мазохиста. Будто это так просто – говорить беспокоящимся о тебе Эшли и Айзеку не «Проваливай» и «Отъебитесь», а «Все в порядке, я выживу, правда. Впервой, что ли?» и деланно хмыкать, маскируя фальшивой лживой улыбкой желание сбежать к собачьим чертям. Но нельзя, ведь друзья действительно волнуются. И – рано или поздно – вам, как и Томми, в один прекрасный момент станет все равно. А потом на неожиданную, почти забытую мелодию входящего, внезапно разорвавшую тишину и уют ночи с пледом-ужастиками-пивом, Томми не отклонит как всегда звонок, а нажмет весело подмигивающую зеленую кнопку и выдавит не «Пошел нахрен», и даже не «Чего надо?» Он поднесет телефон к уху, фыркнув про себя, что а фотка-то, однако, не из самых удачных, явно не фонтан, и тихо скажет: «Привет». И они, как раньше, проболтают почти до самого рассвета. Без неловкости, затяжных пауз, неуютного молчания. И в ответ на «Знаешь, а мы поссорились. Я ушел» Томми не заявит «Так тебе, говнюку, и надо» – и даже не подумает, – а уверенно скажет что-то о том, что тот многое потерял. И что он, его собеседник, видимо, все-таки заслуживает лучшего. - Тебя? – могло бы прозвучать в трубке. - Нет, – так же могло бы прозвучать в ответ. – Уже не меня. - Знаешь, я рад, что ты у меня есть. И благодарен за это, – так правильно прозвучало вместо с той стороны. - Обращайся. И на календаре вдруг окажется не затяжная рыхлая осень, не депрессивная зима и даже не жаркое, душащее непонятно чем лето. Будет легко запустить пятерню в отросшие, давно нуждающиеся в коррекции волосы, мимоходом отметив облупленный – хорошо не обгрызенный – лак на ногтях, оторвать очередную неприметную страничку и незаметно погладить новую, невзначай следя пальцем по вычурной надписи «февраль». Февраль – это почти весна. Новое начало. Не обязательно лучшее, но новое. Накинуть на плечи косуху, втиснуть ноги в старые крипперсы, чуть подвести карандашом глаза, – не потому что надо, а потому, что хочется – и вырулить, наконец, на улицу. Впервые за долгое-долгое время вдохнуть полной грудью, замечая, что воздух – он сладкий и пьянящий, если знать, как вдыхать. Из тебя не дергает жилы, тебя не выворачивает наизнанку… Тебе больше не нужно одобрение и вдохновение, навеянное одним-единственным взглядом. Не нужно оглядываться, задумываясь, а стоит ли, можно ли, понравится ли... понравилось ли бы… И можно смело опустить руку в карман за мятой сигаретной пачкой, выуживая полусломанную табачную палочку, не слыша где-то из глубины «Брось, прекрати, у тебя и так голос ни к черту». Пару раз затянуться, не докуривая даже до половины, и отправить смятый окурок куда-то в сторону мусорных баков. Промазать, конечно, посмотреть, как он приземляется где-то рядом, но определенно не «в», пнуть ногой, перешагнуть и идти дальше. Тебя отпустило. Ты свободен. И волен улыбаться новому дню.