Damaged gods

Anno Domini. Acedia. Сначала пришла тьма. Снаружи и изнутри. Покуда его крик мог разгонять тишину, оставалась лишь тьма, которую ему нечем было побороть. И если он был, то был тьмой. Когда наступила тишина, ему чудилось, что ещё можно проснуться и тем спастись, стоит только кому-то позвать его по имени. Стоит только прислушиваться сильнее, и он услышит зовущих. И если он был, то был слухом. Но никто не звал его по имени, и некому было звать. И если он был, то был именем. Халаиб. Superbia. Доктор Дайана Белл задумчиво накручивала тёмный локон на палец. Сегодня она окончательно решила перевести своё пристрастие к сигаретам из категории «вызывающее тревогу» в категорию «вышедшее из-под контроля». Не смиренно, напротив: она рассчитывала использовать принятие поражения как тактический ход. Её не слишком волновала ранняя смерть, но выводила из себя малейшая слабость воли. В злости она надеялась почерпнуть силы на борьбу. Она ещё не успела признаться себе, что последние годы этот трюк не срабатывал. Диплом медика она так и не получила, но здесь её всё равно считали доктором, потому что раз уж ей хватало опыта, чтоб успешно зашивать раны, то никакого другого слова ей не полагалось. Она спросила: «А зрачки у него нормально расширяются?» – и остальные переглянулись. Волонтёры, кураторы и местные специалисты – человек шесть на небольшом вечернем совещании. Другие либо слишком устали и разошлись, либо заканчивали с делами поважнее. Оставшиеся обдумывали, что делать с новым подопечным. Ни когда она поступала на кафедру клинической психологии, ни потом, когда лишилась стипендии и бросила учёбу, никто её не остановил. Но не в этот момент её жизнь полетела к чертям. - Давайте я займусь им, - предложила она. Ни когда она прошла ускоренный курс медсестёр ради жалкой бумажки, ни когда порвала самые длительные отношения в своей жизни, и пересекла экватор, чтобы оказаться в этом самом месте. Никто не остановил её. И снова – вовсе не этот момент стал переломным. Много позже, оглядываясь назад, она пришла к выводу, что воли в её поступках было не больше, чем в очередной затяжке: любое её действие становилось лишь следствием. Даже если её поступки не принадлежали ей полностью, если она не до конца отдавала себе отчёт, в конце концов они привели её сюда. А значит она должна была гордиться собой, - сила в помощи, помогать благородно, – и любой на её месте гордился бы. У неё почему-то не получалось. – Кто-нибудь съездит вместо меня забрать и переставить покрышки? Абла согласилась: - Надеюсь, дня тебе хватит. - Полдня, - самоуверенно поправила Дайяна, – и я найду куда пристроить пацана. - Так быстро? И мы сможем отправить его домой? - воскликнула Абла. Абла нравилась Дайяне. Почти все здесь ей нравились. Когда она снова и снова обнаруживала, что смотрит на них свысока, её жгло от стыда. Она ощущала себя прежней семнадцатилетней угрюмой дурёхой из частной школы. Но там, если ей не изменяла память, все были такими, правда? Привычка ожидать от себя этого высокомерия незаметно перешла в привычку себя за него наказывать. Прижать руку к раскалённому капоту и отдёрнуть на секунду позже, чем боль промчится по нервным окончаниям до самого спинного мозга. Наступать голыми ногами на острые камни. Курить. Примерно то же самое она проделывала с чувством одиночества – ожидала и жёстко пресекала. Хороших вещей она от себя не ждала. Но разочаровать Аблу Дайана не решилась. - Хотелось бы. Если повезёт. А может быть, отправим его в больницу или напишем в родное посольство. Аблу такой ответ устроил. Итак, первым правилом Дайаны, безошибочно приведшим её к месту и часу смерти, было: всегда делай вид, что имеешь план. Acedia. Ему снились кошмары. В кошмарах он с трудом пробуждался от лихорадки, и никак не мог поверить, пока знакомые прохладные ладони накрывали его лоб, и шёпот убеждал, что всё хорошо, всё позади. В кошмарах свет пробивался сквозь сомкнутые веки, он слышал птиц и далёкую реку, ощущал нёбом запахи трав, пропускал сквозь пальцы длинные волосы. До тех пор, покуда шёпот не произносил "Пора. Просыпайся." И возвращалась тьма, и тьма возвращала его себе. Superbia. Невыносимая духота держалась неделями. От жара на стенах полопалась штукатурка. Дайана вышла во двор и сама не заметила, как закусила сигаретный фильтр. В пачке оставалось ещё три штуки, а ведь она распечатала её утром. Курение не выпивка, подумала Дайана, радуясь и одновременно жалея, что на мили вокруг не найти хоть одну несчастную банку пива. К тому же табачный дым отгонял мошкару - она всегда мысленно прибегала к этому аргументу. Это место было очень честным. Умеешь водить – садись в машину и вези из города недельный запас продовольствия. Если имеешь пару ног и хотя бы одну руку – носи воду в двадцатилитровой пластиковой таре. А если ты врач или колдун – докажи делом, и оставь свои бумажки там, откуда пришёл. Вот так Дайана каждый день садилась за руль, таскала воду и промывала-зашивала-вправляла, колола антибиотики и обезболивающее, но всё равно чувствовала себя пришлой самозванкой. Она уехала, оставив позади всё: и частную школу, и прерванное университетское обучение, сухо распрощавшуюся с ней мать, и, как та выразилась, «все надежды на будущее, карьеру и нормальную жизнь». Но она сказала матери, что едет, чтобы помогать людям в беде. Никто не посмел бы её остановить. Никто ведь не знал, какой Дайана была искусной лгуньей. Центр помощи состоял из полудюжины лачуг без оконных рам, нескольких грузовиков и телеги с мулом. На реабилитацию людей отправляли в места побезопасней, а здесь им давали приют, пищу, медикаменты и ровно столько времени, чтоб успеть отоспаться и решить как быть дальше. Здесь не задерживались надолго. Первый свой год Дайана отработала в реабилитационном лагере, прежде чем попасть на этот перевалочный пункт. Сюда брали кого покрепче. На двенадцать сотрудников-мужчин остались только она и Абла, – впрочем, родившаяся и прожившая тут всю жизнь, – и одна из двух прибывших в прошлом месяце медсестричек: вторая уже дала дёру. На попечении Центра к тому дню находилась всего пара десятков человек, редкая неделя выдавалась такой спокойной. Только в их числе был странный найдёныш, которого сперва приняли за потерявшегося туриста. Версию откинули быстро: слишком уж далеко в опасную зону он забрёл. К тому же парень либо не дружил с головой, либо сильно пострадал от контузии. Поэтому Дайану и интересовали его зрачки – расширяются ли? Одинакового размера? Поэтому она и решила заняться им сама. Ещё потому, что интуиция подсказывала ей, что с ним будут проблемы. Дайана не верила в саму концепцию интуиции. Но когда пытаешься справиться с проблемами десятков людей за день, говор которых не совсем понимаешь, – жизнь которых не совсем понимаешь, – волей-неволей начнёшь развиваешь некое чутьё. С найдёнышем уже вышло предостаточно хлопот. В итоге сотрудники посвятили ему целое вечернее собрание. Вчера им поступило сообщение о взрыве на дороге к югу; трое отправились проверить не нужна ли помощь и, честно говоря, не осталось ли среди покореженных машин вещей и деталей, которые могут ещё послужить. Дайана не поехала, осталась, разложив антисептик, бинты и нитки на крайний случай. Вернувшиеся привезли пятерых женщин и детей, совершенно невредимых. Они-то и рассказали, как сперва подобрали странного парня в лохмотьях, бледного и молчаливого, – тоже приняв за туриста, – а потом наткнулись на вооруженных людей, потребовавших высадиться и встать на колени. Их водителя выволокли и расстреляли. Они говорили об этом спокойно – не равнодушно, нет, с лёгкой печалью, от которой у Дайаны холодок пробегал по спине: сколько внезапных и жестоких смертей надо повидать, чтобы привыкнуть к этому? Дети здесь узнавали про смерть раньше, чем она в своё время узнала про секс. Женщины испугались: из-за найденыша, потому что тот, казалось, не понимал происходящего. Он не разговаривал и не реагировал на приказы. Он мог навлечь на них всех беду. Один из боевиков замахнулся на него прикладом. Тут и случился взрыв. Анвар, ездивший забирать их, пересказывал историю взахлёб, будто очевидец. Местами даже любовно приукрашивал. - И вот тут, - говорил он, - самое странное. Взрыва-то по сути и не было. Ни грохота, ни ударной волны, ни осколков. А была вспышка, такая, что они там все на полминуты ослепли. А когда пришли в себя, как и были стоя, увидели трупы боевиков. И на мертвых – ни царапинки. ( - Не вспышка! Не вспышка, нет, – тревожно сказала старшая из прибывших, пока Дайана её осматривала. – Тьма.) Мальчишки нигде не было. Наверное, испугался и убежал, решили они. По рации сообщили о себе, спрятались неподалеку, стали ждать помощь. В тот вечер Центр устроил в их честь небольшой праздник, отметить чудесное спасение. Если бы не эйфория от удачи, и если бы не затишье, если бы потерявшийся не выглядел как чужестранец – никто бы не поехал его искать. Но звёзды сошлись так, подумала Дайана, значит, звёзды этого хотели. Раньше Дайана злилась на себя за такие рассуждения. Городская девчонка в ней всегда смеялась над суевериями. Учась в университете, она не могла позволите себе оперировать такими понятиями как «везение» и «наитие». Всё подлежало строгому контролю. Есть план, расписание, конспекты и вычерченные под линейку схемы. Всё записано, строго и просто, как программный код. Надо просто не отвлекаться на ерунду, и тогда жизнь встанет в ритм, плотно, как ключ в замочную скважину, с металлическим щелчком. Это было давно. Бабушка Аблы однажды сказала: «Ты очень умная, дочка, это правда. Ты столько всего знаешь, что тебе не хватает мудрости понять, сколького ты не понимаешь». И в самом деле, разве так сложно не варить по пятницам похлёбку из чёрного петуха, если тебя предупредили этого не делать? Зачем тебе знать, что плохого случится? Дайана потихоньку принимала правила игры. Сама не замечая, как перенимала образ мыслей. Она просто знала, что запуталась, ещё давно, ещё до отъезда... Вот так, прожив почти двадцать девять непредсказуемых лет, и один этот день, полный невероятных совпадений, не веря ни во что, потерпев неудачу во всём, и сбежав на другой континент, но так и не обретя покоя, она встретила в дверях Анвара, ведущего за собой найдёныша, и подумала: «может быть, помочь ему – моя судьба». Не хуже и не лучше прочих. Она была права. Она никогда так не ошибалась. Это стало вторым правилом, приведшим её к смерти: никогда не слушай дурных предчувствий. Acedia. Тьма не оставляла его одного. Тишина не была пустой. Кто-то бесшумно двигался, и, как бы не пугали его голоса из кошмаров, эти, молчащие, были в десятки раз хуже. Они приближались, проникали под кожу, забирались в тело, вынимали куски. Под конец тишина забирала последнее - его крик. Существование прерывалось пунктиром смертей, каждая новая - длиннее предыдущей. И если он был тишиной, то она стала его молчанием. Молчание – могилой. Superbia. Москитные сетки, натянутые на четыре прочные ветки по углам каждого матраса, не скрывали лиц, прятавшихся за ними. Многие уже спали. За окном в небе разливалась светлая молочная синева. Цвета катаракты, подумала Дайана. - Вы не видели мальчика? - обратилась она к одной из неспавших. Та испуганно помогала головой: неясно, поняла ли вообще. - С вами вчера был, худой, высокий. Никто не видел. Она искала его везде. Ладно, у него явно с головой непорядок, он мог забрести на склад или в гараж, думала она и осматривала очередную комнату. В конце концов, она убедилась, что он сбежал. Но почему-то продолжила искать. Методично прочёсывая квадрат за квадратом, будто в собственном маленьком фильме про коммандос, Дайана - железные нервы, тяжёлый взгляд, табачный запах, - занимала голову совершенно бытовыми подсчётами: пять мешков с мукой надо израсходовать быстрее, чем они испортятся; четверым не хватило коек; три сигареты как-то растянуть на пару суток, потому что завтрашний день придётся посвятить поискам беглеца, и невозможно будет добыть ещё. Территорию лагеря - лысый клочок земли, негусто застроенный одноэтажными и однокомнатными хибарами - она обыскивала почти полтора часа, расспрашивая и вглядываясь в каждое лицо, и осматривая груды строительного хлама, которые прежде считала не более чем частью фона. Так в дальней нежилой лачуге обнаружилась большая жестяная ванна, полная мутной воды. Вода, хоть и без известковой взвеси или бензиновых бликов, была такая грязная, что Дайана поостереглась бы поить ею скот. Она пахла застоявшейся рекой с кромкой из мёртвой рыбы и тростника. Запах не был ни слишком сильным, ни противным, но Дайане вдруг подурнело, как будто на секунду пол стал мягким глинистым берегом, и её шатнуло. Настигло чувство неуверенности. Будто она стоит перед чем-то огромным, может быть океаном, такая маленькая, что ни её слабые человечьи глаза, ни разум не способны вместить его целиком. То самое чувство. Как будто в следующую секунду она развернётся и вылетит из аудитории, передумав сдавать итоговый экзамен, а через шесть месяцев прилетит сюда, чувствуя, - нет, зная, постоянно себе твердя, - что она невероятно храбрая и сильная, а не беглянка, нет, нет. И ощущение - всего лишь миг - как будто океан-бездна впереди - ничто. Потому что бездна есть и за спиной, и внутри неё, ведь пустота, которую не видишь, всегда больше. Дайана обхватила себя руками, согнулась и старалась дышать носом. Запах воды мешал справиться с тошнотой. Она увидела своё отражение: чёрное на чёрной глади, глаза похожие на пулевые отверстия. Боже, у неё нет дна, - мелькнула паническая мысль. В глубине как будто что-то шевелилось, но она быстро поняла, что это те же странные прозрачные сгустки, которые мутят взгляд, если внимательно всмотреться в ясное небо. Это чувство - единожды бьющий набат. Мир замирает в ожидании, но ничего не случается. Сердцебиение постепенно выравнивается. Предзнаменование беды, которое никогда не сбывается. Со времён учёбы Дайана совсем отвыкла от панических атак, а значит в новой жизни ей срочно требовалась сигарета. Она выдохнула, вытолкнула из лёгких навязчивую водяную вонь, намереваясь заполнить их крепким дымом. Нет ничего страшного. Вообще. В целом мире. Она была безразлична миру, как и он ей. В юности она долго искала нечто, что делало людей по настоящему равными. Но, когда нашла, ответ ей не понравился. Дайана провела пальцами по глади, чёрной и мерзкой, зачерпнула немного. Отвращение, должно быть, род страха, потому что она его больше не испытывала. И тогда что-то вцепилось ей в руку и потащило. Её голова уже была в воде, когда она начала сопротивляться, согнутая пополам хваталась за режущий борт, упиралась локтем, коленями, потому что Дайана ни разу в жизни не сдалась без боя. Её тащили не зубы, нет, хуже: другая рука. И, что странно, страх не пришёл. Он исчерпал себя в ней. Ноги заскользили, оторвались от пола, мягкого, словно ил. Заторможенная, она наблюдала как свет стягивается где-то в районе затылка. Она подумала о вымокших сигаретах; задний карман сплющился, пачка перестала натягивать джинсу. Она подумала о них совершенно равнодушно, как и о себе, и тогда наконец поняла, что умрёт. Ей не надо было мысленно твердить "помни о смерти", чтобы помнить.  Но её третье правило было другое. Одна из многих вещей, которые она не осознавала умом, но которой следовала вернее всего. Третьим правилом, убившим Дайану, было: всякое дело, к которому я прикоснулась – моё. Acedia. Кошмарам было тесно во сне. Они прогрызали себе путь наружу, оставляя в сознании дыры с неровными краями. И сыпались, сыпались оттуда песком, жуками, шумом воды, людей и деревьев, запахом глинистой земли, исцарапанными ладонями и светом, таким ярким и острым, что резал глаза прямо сквозь закрытые веки. Но он больше не верил кошмарам. Он верил, что был наказал и знал, что будет наказан впредь. И тьма следовала за ним. *** Асуан. - Что происходит? Кто в моём кабинете? - пророкотал доктор Коттар. - П-посетитель, тот самый, я же передавала, - пискнула медсестричка, закрываясь от него планшетом. - Да что ты несёшь? Там стекло бьётся, отсюда слышно! Вы кого-то упустили? Кто виноват? - Нет-нет! Я не знаю! - Так чего стоишь? Пошла и узнала, - господин Коттар сорвался на крик. - Там правда посетитель. Он ждёт уже полчаса. Голос у неё дрожал, но она почему-то не сбежала искать виновных, так что у господина Коттара закрались подозрения, что она говорит правду. Буркнув что-то неопределённо-страшное в усы, он потопал к настежь открытой двери директорского кабинета. У разбитого окна, спиной ко входу, спрятав руки в карманы брюк стоял человек в белом льняном костюме. - У вас решётки на окнах, - буднично заметил он - Что вы натворили?! - ... Окна открываются наружу, и решётки стоят. Кто только додумался до такого? - Я вызываю полицию, - рявкнул господин Коттар, хватая трубку со стола. Он успел набрать номер, прежде чем осознал, что не слышит гудка. Понажимал несколько раз отбой, гневно окинул взглядом шнур. Такое случалось раньше: надо бежать, искать сеть с мобильного во двор, а то и за территорией лечебницы. Но он твёрдо решил, что не покинет кабинет прежде, чем разберётся с этим мерзавцем мерзавца. Коттар высунулся в коридор и прокричал: "Охрану мне сюда!". Несколько санитаров разбежались в разные стороны. Он захлопнул дверь. - Да бросьте, - человек в белом говорил чисто, но с небольшим акцентом, и улыбался с наглостью коммивояжёра. - Духота такая! Вам давно пора поставить кондиционер. Коттар развернул к нему покрасневшее от гнева лицо: - Вы что, пришли - неизвестно кто, неизвестно откуда! - и пытаетесь тут свои правила устанавливать? Знайте: ваши торговые штучки зашли слишком далеко, я этого так не оставлю! И вы никуда не уйдёте, пока не... - Сэт Редмейн, - человек сунул руку прямо ему под нос. Коттар проигнорировал её, но незнакомец рассмеялся и размашисто хлопнул его по плечу. И тут доктор Коттар заметил некий предмет. Нечто появилось на столе прямо рядом с телефоном, с которым он только что возился. Он не мог случайно проглядеть то, что заставило его потерять дар речи. Не мог проглядеть толстенную пачку купюр, и уж конечно не мог её сам тут обронить. Коттар медленно поднял взгляд и напоролся на изменившуюся улыбку мистера Редмейна. Улыбка стала тоньше, острее, почти как лезвие. - Я показался вам грубияном? Это не так. - Коттар готов был поклясться, что и его акцент изменился. - Неприятности со стеклом я возмещу. А ещё я оплачу операции по восстановлению слуха для охранников: они все сегодня немного туги на ухо. В горле пересохло, доктор подумал о бурбоне, спрятанном в ящике стола. И если бы гость был кем-то помимо мистера Редмейна, он предложил бы ему выпить вместе. Ему стало душно и дурно, как будто жалобы мистера Редмейна обрели вес проклятий, и он постарался не думать о кондиционерах. Огромном количестве самых дорогих кондиционеров. - Присядье, - сказал мистер Редмейн. Коттар, загипнотизированный попытками прикинуть сумму в пачке банкнот, покорно сел. Он дважды сбился. По скромным подсчётам выходило больше квартального бюджета всей больницы. Редмейн небрежно смахнул деньги ему на колени. Сам опёрся о стол, и от души приложился к горлышку бутылки. Господин Коттар уставился на четыре знакомые красные розы на этикетке. - Вы рылись в моих вещах? - встрепенулся он. - Что вам нужно? - Я думал мы договорились, что я возмещу все неудобства, - заметил Редмейн, не обращая внимание, что жестикулирует открытым бурбоном. Теперь Коттар отвлёкся от купюр и неотрывно следил за бутылкой. Когда Редмейн внезапно разжал пальцы, он словил её в полёте. - Мне нужно немного вашего времени и один из подопечных. Стекло оказалось гладким и холодным. Господину Коттару нужна была секундная передышка от духоты. В голове как будто щёлкнуло: он же буквально пытается меня загипнотизировать. Всё время отвлекает внимание, перемещается, касается, нарушает границы, меняет темп речи, наверняка и акценты специально имитирует - устраивает перегрузку. И, надо признать, он едва не преуспел. Всё встало на места. Господин Коттар презрительно откинулся на стуле. Последняя мысль, которой он привёл себя в чувство была: деньги скорее всего фальшивка. - Тот кого я ищу, - не замечая перемены продолжал Редмейн, - Иностранец, довольно молодой, к вам попал недавно, где-то на той неделе, без документов. Говорит на непонятном диалекте. Вот запись голоса. Он включил на мобильном короткое аудио - какое-то сонное бормотание. Дорожка кончилась и сменилась обрывком заунывной песни без слов. На третьей тот же голос звучал отчётливее и злее, но мешался с руганью одного из санитаров. - Не припоминаю, - сухо произнёс доктор. - Давайте договоримся друг другу не лгать, мистер Коттар, - посерьёзнел Редмейн. - Посмотрим. Откуда у вас эти записи? И почему вы решили, что они именно отсюда? - Прислали из музея при институте в Бостоне. Им - ваши сотрудники. Или не прямо им, а через третьи руки. Суть в том, что я, так скажем, собиратель диковинок, и коллеги любезно снабжают меня всякими занимательными курьёзами. А что может быть любопытнее живого носителя языка, который никто не смог опознать? И не стоит усложнять этот разговор ещё больше, я знаю: он здесь. - Не похожи вы на человека, посвятившего жизнь наукам. Редмейн хохотнул. - Если две учёные степени не сделали меня похожим на человека, то я сдаюсь. - Что ж, - доктор Коттар скрестил пальцы на выпуклом животе. -В том, что он здесь, вы прав. Но вынужден вас разочаровать: у мальчика шизофрения, либо опухоль в мозгу. Это не неизвестный науке язык - а просто чушь, которую он выдаёт на ходу. Так бывает, да, даже если речь кажется складной. Он болтает сам с собой, кричит ночами и кидается на врачей. Словом, как большинство моих подопечных до лечения. Случай, конечно, тяжёлый, но ничего необычного в этом нет. Вы зря проделали долгий путь, и зря били тут окна в надежде меня впечатлить - или не знаю, чего вы ещё хотели этим добиться? Так что давайте забудем... - он потянулся, чтоб положить пухлую денежную пачку обратно на стол. - А что если, - прервал его мистер Редмейн, - что если я переведу его? - Попробуйте, - пожал плечами господин Коттар. Редмейн включил последнюю запись. - Вот тут, слышите? "Амем" - мозг. "Капу" - крокодил. "Хес" - кал. Он сравнивает мозги всех присутствующих с дерьмом крокодила. Очень поэтично. Коттар скривил рот. Но Редмейн не остановился: он повторил гневный монолог умалишённого, очень чисто и медленно, чтоб Коттар различал отдельные звуки, и продолжил - на том же языке, но что-то другое. Затем напел мелодию, и в его версии появились слова. - Допустим, - стиснув зубы, уступил Коттар. - Но он в любом случае нездоров. Если я покажу его, вы поможете нам понять кто он и что с ним случилось? Найти его родственников? - Нет. Коттар почти готов был допустить его к пациенту, чтоб разрубить этот кошмарный диалог как узел, и выйти на понятную стезю сотрудничества: что ж, если эксцентричный и богатый ублюдок готов крушить всё вокруг и платить за это, то желание переводить умалишённого уже не кажется самым странным из его развлечений. Отказ вышиб его из колеи. - Может статься, я итак знаю кто он. Но я здесь не затем, чтоб вам помогать. - А зачем? - Забрать его. - Зачем? Он промолчал Господин Коттар смотрел на него долго, потом перевёл взгляд на деньги в брикете и задержался на нём ещё дольше. - Вы хотите, чтоб я вам человека продал, - Коттар не узнал голос, исходивший из его рта. - Скажем: чтобы вы передали его в мои руки, да. На него нет никаких документов, - услужливо напомнил Редмейн. - Нет ни преступников, ни пропавших с его приметами. У вас не будет из-за этого проблем. Господин Коттар встал: тело как будто целиком затекло. - Не понимаю, что за игру вы ведёте, но я никогда не буду в таком участвовать. Убирайтесь немедленно. Он сгрёб деньги, чтоб кинуть их в лицо Редмейна, но тот схватил его руку и с хрустом впечатал в стол. - К сожалению, я очень спешу, - сказал он. - Поэтому сейчас мы с вами договоримся, мистер Коттар, хотите вы того или нет. Подчёркиваю: я надеялся уладить дело цивилизованно, но не всё удаётся так как мы того хотим, не правда ли? Вы узнаёте этого человека? Редмейн развернул мобильный к господину Коттару. С экрана светилось фото: двое мужчин, дружески пожимающие руки, один из них - тот что вживую стоял перед ним, его новый знакомый, представившийся Сэтом Редмейном, а второй - высокий шиит, с длинной узкой бородой, лицо которого, к несчастью, было знакомо всем по эту сторону Суэцкого канала. Последние дни его крутили по новостям три раза в день, и сообщения в них вызывали тревогу; ощущалось будто круг безопасности сжимается, за его пределами только темнота, из которой слышны взрывы, крики и выстрелы, а ты даже не уверен, стоишь ли в центре или уже на краю. С минуту Коттар тупо рассматривал фотографию, пока не осознал, что едва различает силуэты: перед глазами расцветали ослепительные вспышки, а по бокам, от висков, наползал мрак; в ушах с грохотом билась кровь. - Вы лжёте. Происходящее не ощущалось как ложь - оно вообще не ощущалось как реальность, но что-то над нею, что-то непостижимое. Коттар ещё сопротивлялся, хотя чувствовал, что знает правду: он на краю, один шаг - или толчок в спину - и он полетит во тьму. - Я же обещал вам не врать! - Редмейн снова ободряюще хлопнул его по плечу. Коттар покачнулся. - Жизнь полна хаоса. Чем очевиднее правда, выдающая себя за ложь, тем больше она вызывает подозрений. Не так ли, мой дорогой друг? - Что вы хотите сказать: полевые командиры по щелчку доставят вам взрывчатку? Вы что, натравите террористов на захолустную психушку? - в его голосе появились истеричные нотки, потому что эта фраза показалась ему ужасно смешной, и смешным показался человек, готовый пойти на такое. - Это не они привозят оружие, - терпеливо ответил мистер Редмейн, - а я. Мне посредники не нужны. Дальше он говорил медленно и отчётливо, но слова всё равно не сразу доходили до разума господина Коттара. Он сказал, что понимает и уважает пренебрежение к деньгам, и ответственность за пациентов, вот только не надо лгать и прикидываться, не надо путаться и оправдывать тупое следование правилам и страх перед наказанием. Ведь мистеру Редмейну в любом случае есть что предложить. Например - господин Коттар может отказаться, и тогда... не случится ничего. Ничего из того, что не было бы запланировано без его ведома и участия, - так выразился Редмейн. Но если он пойдёт навстречу мистеру Редмейну, то мистер Редмейн в свою очередь изменит положение сил. Он с усмешкой заверил, что понимает - его обещания могут показаться абстрактными или невообразимыми. Но на деле - это просто события. Кто-то же ответственен за каждую вещь, которая случается в мире? Стоит только принять, что огромные вещи, ужасные вещи ближе чем кажется, и иногда их можно коснуться. Ещё он сказал, что теперь всё, что произойдёт дальше, будет на совести господина Коттара. - Вы возьмёте то, зачем пришли, и уйдёте, и через месяц всё останется как было. Но сейчас мне откуда знать, что иначе взрывы состоятся? - ворочать языком было тяжело и противно. - Что если на самом деле нечего отменять? - Осторожно, - предупредил Редмейн, - в наших сферах не бывает гарантий, работает только репутация. Но раз уж вы меня не знаете, и некому поручиться, что я не блефую, то в качестве жеста доброй воли - хорошо, будут вам гарантии. Привет из будущего. Коттар услышал дребезжащий голос своего старого университетского учителя: вагонетка несётся на семерых человек. Вы стоите у стрелки и можете направить её по другому пути, где она раздавит всего одного. Решитесь ли вы сделать это? Не торопитесь, подумайте. - Я вам не угрожаю, я предлагаю обмен. Вы мне - всего лишь одного мальчишку без рода и племени. Я вам - жизни многих достойных людей, целые семьи. Не ужасно ли будет знать, что вы могли спасти их, но не спасли, потому что выбрали сделать вид, что _не выбирали_? Вагонетка несётся на семерых, вы стоите на мосту и можете столкнуть одного... Известно, что человек скорее переведёт стрелку, чем столкнёт другого на рельсы. Но что, если задуматься, моральнее: убийство, как побочный акт спасения или убийство, как его инструмент? И в чём, если задуматься, разница, когда всё решает ваш - и только ваш - выбор? - Я не могу... не могу так. - Можете. - Редмейн заговорил быстро и уверенно. - Откровенно между нами: это будет очень даже легко. Ни записей о нём, ни взволнованных родственников на пороге - нет никаких доказательств его существования. Думаете это только пока? А как его нашли? Вы заметили, что он как будто взялся из ниоткуда? Так вот, вам не показалось, дорогой мистер Коттар. Так что вы всего лишь сотрёте его из своих внутренних документов - и вот его уже буквально никогда не было. Забудьте и живите дальше. Это не та история, которая мучает всю жизнь, всплывает на смертном одре, и приходит с возмездием к вашим детям. Вы никогда о нём больше не услышите, и обо мне тоже. Просто отдайте его мне. Коттар сглотнул слюну и почувствовал металлический вкус. Тук-тук-тук - стучит колёсами вагонетка, приближаясь с бешенной скоростью. А что если она несётся на тебя или твоего сына? Что если ты должен толкнуть кого-то на рельсы, чтоб остановить её? Что если ты должен прыгнуть сам? Быстрее, быстрее! - кричал учитель, заходясь мокротным никотиновым кашлем, - времени думать нет! - Невозможно... И почему, почему вы... всё ради одного какого-то бродяжки? Кто он? Неужели он вам так нужен? - Да, он мне _так_ нужен, - с нажимом произнёс Редмейн. - И кто бы он ни был, вы даже не представляете, на что ещё я пойду, чтоб его получить. Ira. До половины высоты все стены были выкрашены масляной краской самого безрадостного жёлтого оттенка в мире. Выше они сливались с потолком, объединённые посеревшей штукатуркой с пятнами грибка. Каждый коридор, палата и кабинет, каждый закуток под лестницей выглядел одинаково, лишая чувства укромности. Точно длинную стену-ленту сложили гармошкой, и складки образовали комнаты. Сэт раздражённо стряхивал с пиджака несуществующие пылинки. Он никогда не умел ждать. - Брось, милая, - он взял за плечо возражавшую медсестру, отодвинул с дороги и вошёл. Палата отличалась от коридора только железными койками. - Этот? Бессмысленное уточнение, потому как он там был один: худой парень в больничной робе спал отвернувшись к стене. Сэт требовательно уставился на медсестру. У него в голове не укладывалось, что это и есть тот, кого он ищет. - Он под таблетками. Я же объяснила, что не могу прямо сейчас его разбудить, - она раздражённо скрестила руки. - Обещаю, как только смогу убедиться, что он и есть моя певчая птичка, сразу вас покину и больше никогда не вернусь. Это в ваших же интересах. - Сэт преувеличенно осклабился, и медсестра сделала в ответ то же самое. - Тогда ждите. Потом она вышла, гордо вскинув голову. Сэт присел на кровать, до скрипа вминая пружины, и усмехнулся, наконец разглядев, что принял за робу смирительную рубашку. Это вызывало некое уважение: если официально их давно не используют, то надо причинить достаточно хлопот, чтоб одеться в музейный экспонат. А что ещё он здесь заслужил? Электрошок? Лоботомию? Сэт бросил взгляд на заострённый профиль - в лице будто не осталось ни капли крови, и кожа казалась сероватой - резкую тень под скулой, и неровно обстриженные волосы, будто цирюльник орудовал маникюрными ножницами. Но, как ни вглядывался, Сэт не мог его узнать. Он потряс его и развернул к себе. Опыт подсказывал всегда оставлять в планах люфт для самой странной случайности, только тут случайность была исключена. Если, конечно, его не решили обмануть, подсунув другого пациента. Если всё это не было западнёй, а парнишка - приманкой. - И что же ты такое? Ну давай, давай, очнись. Сэт схватил его за ворот и несколько раз ударил по щеке. Тот на миг приоткрыл глаза. Огромные от тяжёлого наркотического дурмана зрачки плавали в кольце из мутной зелени. И вдруг Сэт его узнал. Он хотел убедиться. Взял его за подбородок и придвинулся очень близко. Подушечкой пальца приподнял ему веко. Да. - Поверить не могу, - выдохнул он. - Ну и странная встреча. Сэт чувствовал себя победителем в казино: вокруг начинает играть музыка и блестящее конфетти сыплется из-под потолка. За исключением того, что казино он грабил - причём чем больше предстоял куш, тем скорее стоило уносить ноги. А этот с лихвой окупал любые затраченные усилия. - Здравствуй, сокровище. Я за тобой. В конце концов, спящий не отбивается, так почему бы не дотащить его до машины на плече. Господин Коттар взял несколько недель отпуска и отвёз жену на берег моря. Он часами сидел в плетёном кресле и составлял простые геометрические головоломки, чтобы дома показать их внукам; когда солнце висело высоко над крышами, он плавал в бассейне, и целыми днями ни с кем не говорил, только иногда приветствовал персонал отеля. Господин Коттар спал так хорошо, как не мог уже долгие годы. Пару раз он выходил вечером в бар, стоял некоторое время за стеклянными дверьми, будто прислушиваясь или решая что-то, разворачивался и топал вверх по лестнице, обратно в номер с кондиционером. В среду шестой недели его жена настроила радио на новостную сводку: передавали, что в одном из шлюзов плотины обезвредили бомбу, и что чудом удалось эвакуировать людей вовремя благодаря анонимному звонку. И тогда господин Коттар отчаянно, взахлёб, совершенно не сдерживаясь разрыдался.