"Я верю в наше дело. Я верю в революцию!"

Темный длинный коридор, освещенный всего несколькими еле горящими факелами, был словно пропитан отчаянием тех, кто проводил последние свои дни в этой тюрьме — Бастилии. А в последнее время таких людей тут заметно прибавилось. Революционно настроенные люди обрели немалую силу, пользуясь отчаянием крестьян и горожан. Подстрекатели затуманивали им разум, направляли их гнев и злобу против короля. И люди шли: они выходили на улицу, выкрикивали лозунги, хватались за оружие, кидали камни в солдат. «Представители народа» стояли за их спинами и еще больше подливали масла в огонь. А что солдаты? Тем было все равно, кто и что; им нужно было только выполнить приказ и задержать как можно больше нарушителей, и им абсолютно безразлично, что они хватали лишь пешек в этой большой шахматной партии, на кону которой была судьба Франции. Но Эберу было плевать на короля, революцию, страну и весь этот народ. Он был озлоблен на всех них: на короля из-за англо-французского договора и последовавшего промышленного кризиса — пришлось продать разорившееся поместье и снимать комнату на грязном постоялом дворе; на страну, которая ничем ему не отплатила даже за то, что когда-то он валялся в грязи и истекал кровью ради нее; на народ, который представлял из себя тупую массу. Но больше всего он люто ненавидел революцию, которая использовала отчаяние его любимой жены, и из-за этого Мари угодила в этот ад. Эберу приходилось уже бывать в тюрьмах обедневших районов города, чтобы вытащить своих боевых товарищей, которые туда попадали за дуэли или из-за треклятой революции. В тех тюрьмах было много шума, страшный смрад, руки, высунутые сквозь решетки, и молящие голоса заключенных, просящих вытащить их. Но в Бастилии была только вонь — никаких стонов, никаких рук, только вездесущая вонь… Проходя мимо, он видел людей в камерах. Они молча сидели, смотря в потолок или на стену, они смирились со своей судьбой. Его Мари, любимую Мари, заперли здесь, потому что в отличие от других пешек, которые замолкли, когда солдаты уже нацелили свои мушкеты, она вышла вперед, подняла кусок разбитой брусчатки и кинула в лицо офицеру. Она продолжила кричать лозунги, будоража толпу, и тем самым стала их символом. Во всяком случае, так решили власти. Эти дворцовые ублюдки выбрали именно его Мари в качестве примера и решили обезглавить на одной из площадей. Слава Господу, что у него еще остались друзья в высших кругах, хоть какая-то польза от того, что он сражался за страну. От мыслей отвлекла здоровая крыса, которая остановилась прямо перед ним и, встав на задние лапы, оскалила зубы. Скривив лицо, он что есть силы пнул ее. Ударившись об стену и приземлившись на лапы, крыса громко пискнула и улизнула в ближайшую щель. — Совсем твари распоясались. Откуда такие жирные берутся, если мы заключённых-то почти не кормим? — оглянувшись, пробурчал тюремщик и сплюнул на пол. Он снова повернулся вперед и, выпрямив руку с факелом, продолжил идти. Эбер не обратил внимания на эти слова. Ему было безразлично и его мнение, и вообще все, что тот думает. Мысли занимала Мари, только она. Остановившись у одной из дверей, тюремщик вручил факел Эберу и открыл дверь камеры. — У тебя есть десять минут. Я буду стоять здесь, и помни, что бежать из Бастилии бесполезно, — сказал тюремщик, забирая факел. Было видно, что этот человек проработал тут немало, явно не один десяток лет. Эбер прошел внутрь, бросив на него грозный взгляд. Даже не обладая выдающимся ростом, он был выше на целую голову этого старика. Когда Эбер вошел, тот сразу же закрыл за ним дверь. В камере было темно и сыро, и конечно же царила вонь, от которой никуда нельзя было деться. Свет, проникающий сквозь небольшую дыру под потолком, почти не разгонял полумрак и едва освещал Мари, сидящую на табурете. Ее платье было разодрано, плечи оголены и исцарапаны, концы темных волос слиплись от грязи, на лице багровели следы от побоев. Эбер подбежал к ней и, рухнув на колени, взял ее маленькие руки. Она молча сидела, опустив взгляд, и даже приход мужа не привлек ее внимание. Он прижал ее руки к груди, нежно приложил ладонь к своему лицу. — Мари, ну почему ты меня не послушала? — шепотом произнес он. Она ничего не ответила. — Посмотри на меня, прошу… Мари подняла карие глаза на него. Он выглядел усталым: мешки под глазами, густая щетина, грязный фрак. Было видно, что он много дней на ногах и уже долго не спал. Его заметно трясло от волнения и эмоций. От радости, что увидел ее, и от горя, что увидел ее здесь. Но она продолжала молчать. Эбер наклонился и прижал ладонь к ее щеке, провел по скулам, шее и остановился, крепко обхватив плечо. Он был рад снова ощутить ее, несколько дней разлуки длились слишком долго и мучительно. — Как ты смог добиться этой встречи? — тихо спросила Мари. — Ты помнишь Жака? Он был командиром моего полка. Теперь он пользуется немалым уважением при дворе и смог просить позволения, чтобы я встретился с тобой. — Ты мог увидеть меня и перед самой казнью. Что нам дадут эти несчастные минуты? Эти слова ошарашили Эбера. — О чем ты говоришь? Тебя не казнят! Мы молили монарха о помиловании, но ты должна… — Должна что?! — резко прервала она. — Ты должна прилюдно объявить, что поддерживаешь короля… — вздохнув, ответил он. — Никогда! — Мари резко отвернулась и скинула его руку с плеча. — Лишь в этом случае тебя помилуют и отпустят. И мы вновь будем рядом. — Эбер попытался коснуться ее, но она отвела голову в сторону, чтобы он не дотянулся. — Я не откажусь от своих идей, я не буду лгать народу. — Что ты говоришь? Какие идеи? Какой народ? — почти закричал Эбер. — Я верю в наше дело, — отчеканила она. — И народу, который завтра придет смотреть на мою смерть. Я призову их к действиям, они должны бороться. — Прошу, не говори, что ты хочешь пожертвовать собой ради них, прошу… — с каменным лицом произнес он. Мари промолчала. — Не смей! — он повысил голос. — Они верят в меня, я должна… Она не успела договорить: он резко встал, схватив ее за плечи, и поднял на ноги. — Кто они? — прокричал он. — Им плевать на тебя! Ты лишь пешка, кусок мяса, про который они забудут, когда тебя обезглавят! — Может быть, — согласилась она спокойно, не обращая внимания на его ярость, чем еще сильнее злила. — Но я помню их взгляды, когда встала против ружей, они увидели во мне надежду, веру, что грядут перемены, которые изменят нашу жизнь к лучшему. — Какие перемены, какая, к чёртям, жизнь? — Революция, — ответила Мари. В ее глазах он увидел проблеск безумия, фанатизма. Эбер отшатнулся от нее, словно увидел приведение. Прикрыв рот ладонью, он всхлипнул. Ему не хотелось верить, что его жена превратилась в безумицу. Она же, совершенно не замечая его реакции, поправила волосы и присела на табуретку. Эбер винил себя, ведь он ничего не мог сделать, когда они разорились и им пришлось продать землю, когда он бродил по городу, почти прося подаяние у всех знакомых, пытаясь найти хоть какую-то работу. Он пропустил тот момент, когда она подхватила эту революционную заразу. — Дорогая, — сказал он, подойдя к Мари. — Молю тебя забыть про эти мысли и сказать на площади то, что я прошу. — Нет. — Господи! Мари, ты слышишь саму себя! Это же безумие! — Для кого-то безумие, а для кого-то вера, что нас ждет светлое будущее. — Нас?! Кого ты имеешь в виду? Этот народ? Эту бездушную толпу? — Да. — А как же я, Мари? — Эбер перешел на шепот и сжал ее руку со всей силы. — А как быть мне без тебя? Без моей единственной? Он сел перед ней на колени и обнял за талию. — Эбер, милый мой, — она провела легкой ладонью по его лицу. Даже сейчас Мари была нежной и такой теплой. — Те люди тоже без меня не могут, я нужна им. — Ты нужна мне! — И все же, Эбер, это моя жизнь и… — Твоя?! Нет, Мари! Она и моя тоже, ведь мы поклялись быть рядом и в горе, и в радости, никогда не покидать друг друга… — он приблизился в упор. — Я люблю тебя, и я не смогу жить без этой любви. Он отвернулся и уставился в голую стену. Крик сменился тихим голосом: — Помнишь, когда я ушел на войну, то написал тебе всего одно письмо за все то время. — Он всхлипнул и продолжил: — Я писал его долгие два месяца, потому что мы постоянно находились либо на марше, либо в бою, а потом это письмо еще доходило черт знает сколько... — его голос задрожал. — Вспомни, что было в нем. Я писал о твоих глазах, волосах, нежной коже, о твоей любви и чувствах... Я писал, что лишь хочу увидеть тебя, твое прекрасное лицо, и это правда! Я хотел сидеть напротив и просто смотреть, молча. Прошло около полугода, а я уже не мог без тебя... — на его глазах появились слезы. — А как я буду жить, если тебя не станет? Молчание повисло в камере, гнев — горем, а ярость в глазах на слезы. Эбер опустил голову на колени Мари, схватившись руками за ее платье. На все просьбы успокоиться и даже на призывы к мужеству она слышала только всхлипы и тяжелое дыхание. И его беспомощность и страдание заставили Мари задуматься. Задуматься о том, что же будет с этим человеком, если она оставит его. Человека, который принес ей столько счастья в жизни, столько радости, и, что самое важное, человека, который любит ее всем своим сердцем. Невольно у Мари возникла мысль: «А любит ли она его?» — Эбер, прошу, подними голову, — сказала она нежно. И едва он посмотрел на нее, Мари наклонилась и слегка коснулась его губ своими. В этот миг все замерло, они просто глядели друг другу в глаза, и казалось, что само время остановилось для них. Но через мгновение они уже страстно впились друг в друга. Эбер запустил пальцы в ее волосы, Мари же обвила руками его шею. Они тяжело дышали, хватая ртом воздух, когда отстранились. Эбер поцелуями опустился к ее шее, и Мари обхватила его голову и сильнее прижала к себе. — Эй! Голубки! Время кончилось! Они резко остановились и посмотрели друг другу в глаза. — Мари, мне нужно чтобы ты была всегда рядом со мной... Я не смогу без тебя. Пожалуйста, пообещай, что скажешь на площади то, что я прошу. — Эбер, я... — Это нетрудно, ты должна... — Эбер, — она положила указательный палец на его сомкнутые губы. — Не заставляй меня давать обещания или клятвы. Я должна сама решить, это будет мой выбор, а не твой. Он уже хотел было снова вспылить, но, когда Мари взяла его за руки, промолчал. — Ты же меня хорошо знаешь, — с улыбкой продолжила она, — когда меня заставляют, я хочу поступить наоборот. Я лишь скажу, что подумаю над всем, что произошло и должно будет произойти. После этих слов Мари слегка коснулась губами его лба и отпустила. Эбер молча встал с колен и направился к выходу. Когда железная дверь камеры захлопнулась, он пошел по коридору, совершенно не слушая тюремщика, который в чем-то, кажется, пытался его убедить. Все его мысли были только о завтрашнем дне, когда решится судьба Мари и его судьба. Яркое утреннее солнце осветило площадь. Многотысячная толпа собралась, чтобы увидеть героиню недавних событий, людей сдерживали солдаты, которые встали прочным оцеплением вокруг. Народ бушевал, как грозное море. Уже были слышны выкрики, возгласы против короля и лозунги, призывающие к революции. Начали возникать беспорядки: люди бросались на солдат и друг на друга. Но все неожиданно стихло, когда вывели ее — Мари. Низ платья слегка касался досок, она шла легко по деревянному эшафоту, шла навстречу этой толпе. Тысячи глаз следили за маленькой и хрупкой фигурой, все замерли в ожидании ее слов. Мари окинула взглядом людей, невольно выпрямила спину, и гордость охватила ее: в ней видели надежду, как и тогда — на улице, где она вышла против солдат. Она стала героиней, верой. Ей нравилось, что толпа реагировала на каждый ее вздох, на каждое движение. Но тут Мари посмотрела в сторону: среди офицеров, дворян и солдат она увидела этого никчемного и ограниченного человека — Эбера. Он глядел, не отрываясь, и словно не моргал. Их взгляды встретились, она ощутила его дрожь, боль и отчаяние, как его сердце рвалось на куски. Его дрожащее и тихое дыхание Мари слышала, даже когда он стоял так далеко. Неизвестно, сколько времени они смотрели друг на друга, но ни он, ни она не могли отвести взгляд. Только сейчас Мари начала понимать, что он для нее значит, только сейчас. Все слова, которые Эбер сказал в камере, не могли тогда достучаться до ее сердца. Но сейчас не нужны были никакие фразы, чтобы она поняла, что любит его, чтобы она ощутила, что не сможет без него, как и он без нее. Мари не слышала ничего, кроме биения его сердца, которое готово было выскочить из груди. Она перевела взгляд на толпу, но продолжала чувствовать мужа. В голове мелькала вся их жизнь: как он ухаживал за ней, как добивался ее, их ночные прогулки, как она ждала его с войны, каждый день молясь, как он вернулся и она плакала от счастья. Стали слышны недовольные возгласы людей, находящиеся рядом солдаты и офицеры хмурились и переглядывались. Момент настал. Момент, который, возможно, изменит не только ее жизнь с Эбером, но и жизнь всей страны. И она точно знала, что сказать. Мари вздохнула и громко произнесла...