Endless

Так странно - бесконечно любить в пустоту. Лелеять тепло и нежность, прятать от всех - и дарить пустоте. Так странно и так утомительно. Сколько себя помнит, Сехун всегда его любил. Они вместе с ясельной группы и Се знает историю каждого шрамика и царапины на почти безупречном теле, знает все достоинства и недостатки, знает все привычки, любимые места, мечты, желания на каждый из двадцати трех минувших дней рождения. Мысли о том, что хён стал кем-то большим, нежели просто лучший друг или брат, начали появляться в 16. Списанные на подростковый период и буйство гормонов, пугающие догадки были затолканы в самый дальний угол и придавлены чувством вины, но на вечеринке по случаю совершеннолетия их общего друга, Исина, вырвались и беспощадно атаковали изрядно захмелевший разум, пытающийся адекватно воспринять сухие теплые губы хёна на горящей, казалось, щеке. Почуяв наживу, те самые постыдные мыслишки с еще большим оживлением принялись взрывать в мозгу маленькие белые фейерверки, пока сидящие вокруг пьяные друзья улюлюкали, наблюдая неожиданно нежный поцелуй двух лучших друзей. Как там сказал Бэкхен-хён? Бутылочка сближает? Ну-ну. На утро старший вроде бы ничего не помнил, и Сехун выдохнул с облегчением: незачем его хёну помнить как мягко и ласково старался ответить донсен на внезапный поцелуй. Жизнь снова пошла своим чередом, засасывая топью рутины и подгоняя мелькающими на горизонте экзаменами. Иногда, когда совсем прижимало, Сехуну очень хотелось свернуться калачиком и раствориться, стать частичкой тени хёна, чтобы всегда быть рядом и ненавязчиво касаться недопустимо родного, но непостижимо далекого человечка. Хотелось касаться его волос, кожи, заглядывать в глаза, безмолвно выказывая всю палитру своих чувств, срывать с губ коротенькие поцелуи и покрывать самого хёна поцелуями-бабочками, всего-всего. А он непринужденно смеялся в ответ на робкие объятия со спины, ерошил русую сехуновскую челку и мимоходом ронял "Я тоже тебя люблю, глупенький", громом и мурашками отзывающееся в гулко стучащем сердчишке. Или сам обнимал - сгребал в охапку, прижимая к теплой широкой груди и чуть покачивая из стороны в сторону, жмурился, как кот на солнышке, и урчал что-то насмешливо-добродушное. Или тащил за запястье в пустующий танцзал и показывал недавно придуманную связку, после бухаясь на пол рядом с Се, ерзая и нетерпеливым щеночком заглядывающим в глаза с ожидающим "Ну как, Сехунни? Скажи, тебе понравилось?". А бывало, что просто засыпал на коленях младшего во время обеденного перерыва. Словом, вел себя как лучший друг, в корне убивая всю решимость Сехуна признаться. *** Всё стало гораздо хуже, когда у хёна появился парень. - Сехунни, познакомься, это Чунмен-хён, мой парень. Мённи, это мой Сехунни, - хён, казалось светился изнутри, в то время как в Се свет едва тлел. - Очень приятно, - невысокий улыбчивый парень вежливо поклонился, тряхнув вишневой челкой. - Нин много о тебе рассказывал. А у Сехуна ком в горле и перед глазами плывет все от слёз непрошеных. Прохрипев торопливо что-то вежливое, он срывается с места и трусливо сбегает. Пусть вечером хён его отругает, или обидится вовсе за непристойное поведение. Сейчас слишком больно. *** Дверь в комнату предательски скрипит. Тщедушное тельце на кровати дергается, но не поворачивается. Ждет. - Сехунни, ты сердишься? - голос непривычно серьезный и тихий. - Почему ты не сказал? - едва различимый шепот в ответ. - Мы.. - Нет, хён, почему ты сразу не сказал, что тебе нравятся парни? - Ты из-за этого злишься? Тебе неприятно, что твой хён оказался таким? Ну хочешь, я перееду, чтоб не мозолить тебе глаза? Только не сердись, Сехунни, пожалуйста, - пара неслышных шагов - и кровать прогибается под добавочным весом. - Я уеду, Сехунни, хоть завтра. Младший поворачивается медленно, как будто сонно, но блестящие от слез ресницы выдают его с головой. - Тогда возьми меня с собой. Я не смогу без тебя, хён. Старший наощупь находит тонкую кисть и переплетает пальцы, взволнованно заглядывая в медовые искорки глаз напротив: - Сехунни, ты не сердишься? - Сержусь. Сержусь, потому что если бы ты сказал мне сразу, то я бы боролся за тебя. Неважно с кем - идеальный Чунмён-хён, красивый Ифань-хён, талантливый Кёнсу-хён. Я бы боролся изо всех сил. И отвоевал бы тебя у всех. Потому что я люблю тебя сильнее, чем все они, вместе взятые. Яростно вытерев мокрые щеки, парень снова отвернулся к стенке, стоически подавляя совсем немужественные всхлипы. На пухлых губах Чонина растеклась мягкая улыбка. - Эй, Сехунни, - парень осторожно вытянулся позади донсена, смыкая кольцо объятий вокруг тонкой талии. - Сехунни, повернись, а, пожалуйста? Буркнув что-то невразумительное, младший послушно развернулся в теплых руках. Широкая шероховатая ладонь подцепила его подбородок и приподняла, заставляя встретиться взглядами с любимым хёном. - Я тоже тебя люблю, глупенький, - в карих глазах Чонина плескались смешинки и Сехун хотел было возмутиться, мол нечего насмехаться надо мной, глупый хён, но... Но теплые суховатые губы, так нежно и ненавязчиво ласкающие его собственные, искоренили все протесты и возмущения. Пожалуй, о том, что Чунмён-хён всего лишь подыграл ему, Чонин расскажет как-нибудь потом - уж слишком донсен вкусный, чтобы отрываться от него по таким пустяковым поводам.