Простудная симфония

Тебе наскучило просто лежать и слушать монотонный стук дождя по оконному стеклу. С трудом встаешь с постели и, шмыгая носом, завариваешь себе чай. ...Одиночество. Это слово приходит медленно, постепенно, расплываясь дымным силуэтом среди пара, что идет от закипающего чайника. Ты зябко передергиваешь плечами, плотнее наматываешь на шею шарф, изо всех сил отгоняя от себя мысли — об одиночестве. Нет. Не получается. Устало проводишь рукой по лбу, рассеянно размешивая сахар в дурацкой желтой чашке. О небеса, откуда она вообще взялась такая? Физиономия, намалеванная на ней, с безвкусной молчаливой издевкой скалит тебе зубы. Хочется разбить чашку, немедленно, но в конце концов ты пересиливаешь это глупое, совершенно детское желание — а что тут странного, ты и есть ребенок, маленький одинокий мальчик, тебе только одиннадцать лет, родители уехали, ты один в пугающе огромном, сыром и холодном доме, и ты заболел. Делаешь глоток обжигающего напитка — ты слишком нетерпелив, тебе не хочется сидеть и ждать, не хочется смотреть на рожу, смеющуюся тебе в лицо с чашки. После первого глотка почему-то больше не хочется ни есть, ни пить. Спать тоже не хочется. Почитать? Голова болит. Ответить на письма? Их нет… Ты переехал сюда недавно, все твои друзья остались в другом городе. Иногда они пишут письма, но все реже и реже. Ты задумчиво усаживаешься за рояль. Когда-то давно, в другом городе, в другом доме, полном смеха, солнца и улыбок, мать учила тебя играть на этом инструменте, ласково направляя твои пальцы на нужные клавиши, совсем не строго ругая за ошибки. Закрыв глаза, ты пытаешься вспомнить хоть одну мелодию из тех, что потерялись в том светлом времени. Пустой дом наполняется тихими, робкими, замирающими звуками. Незаметно для самого себя ты выводишь новую, собственную мелодию — болезненную, жалостную. Вот она звенит печальными колокольчиками в верхнем регистре, вот мгновенными страстными всплесками арпеджио уходит в средний, вот, умирая и спотыкаясь, возвращается в верхний. Тут ты прекращаешь игру и, с обидой треснув кулаками по клавишам, заходишься в приступе нервного смеха. — Это… Это простудная симфония! — истошно кричишь ты и тут же затихаешь, уронив голову на руки. Рояль отзывается громовым диссонансом, медленно затухающим в самом сердце инструмента. Некоторое время ты тихо всхлипываешь от жалости к самому себе, потом, со стоном: «Успокойся, ты же мужчина…» встаешь с места и медленно бредешь в соседнюю комнату, к умывальнику. Из зеркала на тебя смотрит не по-детски серьезное, даже угрюмое, изможденное лицо. Красные круги под синими глазами. Сероватая бледность. Взлохмаченные, свалявшиеся от долгого лежания волосы. Потрескавшиеся губы. Ну где родители?.. Ты яростно трешь лицо полотенцем, как будто хочешь стереть с него печаль и болезнь, возвращаешься к себе и валишься обратно на кровать. Закрываешь глаза и готовишься дальше слушать дождь. Но дождь, оказывается, уже прошел. ...Одиночество. Оно отступило ненадолго. Почему никто не придет поухаживать за тобой? Не принесет апельсинов или малинового варенья? Не посмотрит на тебя заботливыми глазами, не поправит подушку, не подоткнет одеяло, не положит руку на лоб, проверяя, нет ли у тебя жара? Где родители, почему они уехали — так смело и спокойно, не подозревая о том, что вчера ты весь вечер ждал их на холоде, не обращая внимания на то, что одет слишком легко для осенней погоды. Почему они не вернулись? Они должны были приехать сегодня утром. Может, что-то случилось? Может, они бросили тебя? Может, они умерли, и скоро придут чужие люди, чтобы забрать тебя в приют?.. Слезы вновь подступают к глазам, но ты яростно смотришь в потолок, не давая им пролиться, — ты же мужчина. И через некоторое время ты забываешься тяжелым сном, проваливаясь в бормочущие горячечные видения. А солнечные блики, проникая через распахнутую занавесь, доигрывают на недопитой чашке чая и раскрытом рояле твою простудную симфонию.