Жизнь за жизнь

      «Око за око, зуб за зуб». Человеческие поговорки — прерогатива человечества, и ничья кроме. Животные не совершают ничего, что необходимо обелять в чьих-либо глазах, не потому, что они бездушны, а потому, что таких поступков нет. Древним же богам не нужны оправдания — с них нет спроса, поскольку нет морали, нет запретов — нет ничего, помимо могущества. И, возможно, справедливости, но и она разнится с человеческой.       Смерть за смерть, жизнь за жизнь. Одри Дэвис понимала, что рано или поздно Йиг — если это существо из индейских легенд, возникших задолго до передающих их из поколения в поколение краснокожих, действительно существует — потребует расплаты за убийство его детей, безногих и чешуйчатых, свивающихся в клубки, наполняющих каменистые пустыни будоражащим воображение шуршанием трещоток на хвостах. Женщина знала это до того, как навела ружьё на корчащихся тварей: это была память её предков, неистребимая, неумолимая, жестокая, но уберегающая от могущей свершиться и ответной жестокости.       Одри была напугана, но не удивлена, когда ночь наполнилась шорохом чешуи, едва бой далёких тамтамов уступил ей место в гулкой тишине. Глаза её едва различали ещё сонного, но уже готового мстить — нет, брать своё, ведь древним богам неведомы человеческие вендетты — Йига, чьё тело, пока что холодное и вялое, отогревалось тельцами дальних потомков, обвивших его руки, ноги, хвост и туловище живыми браслетами и замысловато сплетёнными поясами, покрывавших шею и грудь причудливой пекторалью. Тусклое золото, красная медь и серая сталь сверкали в чешуе змей, копошившихся на шершавой коже Праотца, призванного ими. Око за око — а дети за детей. Необходимо отдать отобранное; это вопрос не иллюзорной морали и не лживой справедливости, выдуманных людьми, а законов свыше, принесённых с далёких звёзд.       Когда тело бога нагрелось достаточно для его полного пробуждения, змеёныши почтительно расползлись по сторонам. Йиг неуверенно встал на ноги и, помогая себе руками, припадая узорчатым брюхом к земляному полу, двинулся к обмершей от страха и отчаянной безнадёжности Одри. Его хвост чертил извилистые линии в холодном осеннем воздухе, корчился в древней ритуальной пляске, и, казалось, всё тело змеечеловека переливалось волнами драгоценного тёмного песка. Его же избранница, напротив, не могла пошевельнуться, окоченела, как труп — как труп её человеческого мужа, изрубленного ею же в куски — и лишь ритм бешено колотящегося сердца, струи горячего пота на спине, уже промочившие насквозь ночную сорочку, расширенные зрачки и разинутый в безмолвном вопле ужаса рот выдавали остатки ещё теплящейся в ней жизни — которая, впрочем, не покинет её ещё долго, пока она не выполнит то предназначение, что она навлекла на себя собственной безрассудностью.       Йиг навис над застывшей, как гипсовое изваяние, и такой же бледной Одри. Его туша придавила женщину к ложу, ещё нагретому ею и её супругом. Когтистые нечеловеческие ладони распластали её руки, словно лягушку, подготовленную для препарирования, а кончик юркого хвоста задрал полу сорочки и раздвинул ноги. Одри словно забыла как дышать, да и не могла ни выдохнуть, ни как-либо иначе пошевелиться под пристальными взглядами холодных рептильих глаз на плоских лицах. Её разум покинул тело и наблюдал со стороны, как двойной гемипенис вывернулся в её же влагалище, как она, вопреки собственной воле, обхватила ногами чешуйчатое туловище, и эта композиция из двух соединившихся тел принялась мерно двигаться, механически, в завораживающем гипнотическом темпе. Это действо не прерывалось ни ласками, ни поцелуями, ни страстными стонами — оно не имело ничего общего с сокровенным занятием любовью, ничего развратного и похабного, подобного сексу. Это было спаривание — животное, невинное, необходимое для жизни, разжигающее её. Йиг покачивался над омертвевшей Одри, и десятки пар змеиных глаз на плоских колышущихся в такт ему головах наблюдали за слившейся в танце рождения новых детей парой. Мощный хвост подёргивался, демонстрируя приближение его хозяина к семяизвержению.       Страдания Одри длились, как ей казалось, целую вечность, если не больше, пусть и заключённую в одну лишь долгую осеннюю ночь. Змеечеловек переворачивал её тело легко, будто пушинку, скользя по её коже острыми когтями, оставляющими глубокие царапины, толкался внутрь невыносимо огромным, разрывающим её на части пенисом, тогда как второй тёрся между её ягодиц. Одри чувствовала всё это, но из её рта не вырвалось ни звука: все её ощущения, как бы мучительны они ни были, словно являлись продуктом сопереживания, а не её собственными, словно Йиг терзал этой страстной пыткой безвольную тряпичную куклу без души и разума, а Одри, напротив, словно была лишена тела. Наконец, змеечеловек совершил несколько особо сильных рывков, мелко задрожал, а хвост его вытянулся во всю длину, напряжённый, как струна. Внутрь куклы излилось горячее семя — и то вещество, которое запечатает её лоно от чужаков, оставив Йига последним обладателем чести Одри, последним отцом её будущих детей.

***

      «Око за око, зуб за зуб…» Древним существам, прадедам предков первых людей, не знакомы ни досада, ни гнев, ни сожаление. Однако… жаль, что эта самка слишком слаба для второй и последующих кладок из спермы, оставшейся в ней на годы — она умрёт после первой, хотя и не раньше: первобытная безмолвная ворожба Йига верно сделает своё дело. Жаль, что их род наверняка возьмёт опеку над ней и вычистит её тело, выскоблит из клоаки то, что могло стать новым поколением йиговых детей. Жаль, что немногие из людей совершают такие же ошибки, как эта глупая женщина, — напротив, их почтительная опаска, их защита не даёт Йигу овладеть ими. Но он знает точно: хотя бы один из его детей от этой самки останется жить, и его долголетие будет сравнимо с существованием человеческих династий. И, рано или поздно, он тоже оставит потомков.