На половину

      У маленького Хаято, как у матери – самородное серебро в волосах, и к пальцам, наверно, скоро пристанет запах лака по дереву. У него – право быть любимым обоими родителями. У Бьянки же – быть законной наследницей. Чёрная клавиша. Белая клавиша. Они чужие друг другу. Сначала Бьянки, как и положено ребёнку, сторонится внезапно поселившегося в доме мальчишки и не может свыкнуться с мыслью, что он – брат ей, пусть и наполовину. Она ревнует к Хаято собственного отца, старое фортепиано, которое так послушно изливает душу на каждое движение его пальцев, весь свой маленький детский, до недавнего времени неприкосновенный мир, и в то же время не может его ненавидеть. Бьянки всего шесть, а она уже учит себя быть наполненной лишь любовью, как, ей кажется, и положено будущей настоящей женщине. Бьянки, как старшая, заботится о брате, не замечая, что её старания начинают принимать извращённые формы: и вот уже мальчишка, дрожа над раковиной и шипя первые выученные – на итальянском – ругательства, смывает в водосточную трубу первую, неосознанную пробу пера будущего Ядовитого Скорпиона Вонголы. А время, вместе с прибавлением лет, начинает идти быстрее, и вот Хаято уже становится выше Бьянки на полголовы. Он ощущает это особенно остро. Она уступает – почти по-матерински. В мире, где ещё нет яда, мафии и сигарет, они взрослеют вместе, не осознавая границ дозволенного, и Бьянки, как и положено старшей, учит Хаято целоваться, пытаясь коснуться его губ так, как это описано в бульварных романах для подростков. А он шарит неумелыми, ещё неокрепшими руками по сестринской голой спине, по острым лопаткам, беспорядочно касаясь рёбер, словно пытаясь извлечь мелодию её души. Они были чужие друг другу – по крайней мере, наполовину. У Гокудеры больше не было матери. У Бьянки было знание, что их общий отец всегда предпочитал волосам законной жены чужое самородное серебро. *** Спустя годы пальцы Хаято пахли гарью и дымом, а волосы напоминали первый снег, убитый до серости о грязный асфальт. Он, наверное, до сих пор не знал ничего интимнее поцелуев, да и не думал о таком вовсе. Бьянки же сменила достаточно мужчин, чтобы найти своего единственного и вскоре разбить сердце о его равнодушие. Бьянки мастерски облачалась в золото и шёлк, дабы походить на женщин с лучших сицилийских вилл, но всё равно оставалась другой, со странными, истеричными, переполненными слепой любовью тараканами в голове. Теперь каждому из них есть за кем следовать и ради кого меняться. Хаято теряет своё одиночество. Никто, кроме Хаято, не знает, в какую чащу порой уходит рычать его внутренний волк: Савада Тсунаёши готов открыть своё небесное сердце для каждого, и вот перед ним Гокудера – уже верный пёс, искренне виляющий хвостом. У Бьянки всё сложнее, может быть, но безнадёжнее – точно. Она не обижается на брата за такую несправедливость судьбы. Бьянки наполнена лишь любовью. С этой покалеченной любовью, она, гордая, гордая Бьянки, после очередного молчаливого исчезновения Реборна, приходит к нему – к тому, у кого серебро въелось в волосы – и подкошено ухается на колени. Дверь остаётся распахнутой. Хаято целует её ключицы, ругается, ворчит, рычит, стягивая с неё промокшую мешковатую футболку, а в доме пахнет сигаретным дымом. Однажды, давным-давно, когда на улице пошёл дождь, двое детей вместо прогулки к морю остались на чердаке и учили друг друга любви так постыдно, тайно и неумело. Учили, считая, что нет ничего откровенней, чем тереться обветренными губами о кожу на шее, ощущая теплую, тихую пульсацию вен. Дождь шёл и сейчас – брат с сестрой опять были вместе. Когда выглянет солнце, Бьянки обязательно уйдёт искать Реборна снова, а Хаято продолжит фобиозно её ненавидеть и твердить, что натерпелся уже достаточно. Когда выглянет солнце… Если солнце выглянет. По крайней мере, сейчас они оба знают, что муссоны ещё долго будут гнать с моря грозовые тучи. Так обещали по радио.