По когтю льва

- Киверекс-брекекес! - надо мной, простертом на раскаленном песке, нависла голова гигантской черепахи. - Брекекес, брекекес! Киверс! Тон страшилища не оставлял сомнений в том, что оно мною недовольно. - Киверс? - морщинистая шея вытянулась, и карие глазки подслеповато вперились в меня. Черепаха мерно двигала челюстями. Я надеялся, что не слишком похож на ее обычную пищу. Она была слишком большой и находилась слишком близко. Это было неприятно, очень неприятно. Я попытался отодвинуться, но почувствовал, что придавлен к песку неподъемной тяжестью. На лбу у меня выступил холодный пот. Я напрягал все силы, но не мог шевельнуть и пальцем! - Киверс! - злорадно констатировала черепаха, и я понял, что час расплаты за мои злодеяния, в чем бы я там ни провинился, настал. Она сожрет меня. - Убира...- я силился выкрикнуть это, чтобы отпугнуть чудовище, но пересохшее горло отказалось повиноваться. Черепаха качнула головой. Ее неторопливость внушала мне едва ли не больший ужас, чем сама мысль о смерти. Смерти никому не избежать, и я, еще на заре своей военной карьеры, помнится, тешил себя надеждой на то, что при встрече с нею буду держаться не хуже других. Но вот так беспомощно ждать, когда тебя начнут пожирать заживо... И тут появился грифон. Такой же огромный, как и черепаха, но куда более устрашающий - из-за клюва и когтей. Черепаха отпрянула от меня и заговорила с ним на своем скрежещущем наречии. - Киверс! - пыталась втолковать она ему, но произносила это как-то робко. Мне показалось, он только раз или два щелкнул клювом - и черепаха отступила. Грифон проводил ее подальше и вернулся.У меня отлегло от сердца. Не знаю почему это существо вступилось за меня, но я был ему признателен и совсем не боялся. Мне даже показалось, будто он опечален моим положением. На миг я закрыл глаза, а когда открыл - белая лапа поднесла к моим губам чашку воды. Я выпил все и снова опустил веки. Когда я осмотрелся вновь, вокруг стояла тьма. День потух и скорчился, как лист бумаги в огне. Но я ничего не опасался - откуда-то поблизости доносился птичий голос грифона. Его песня то взмывала ввысь, как жаворонок, то с шумом ручья падала вниз. Я засыпал и просыпался еще несколько раз, и мне снилось, будто львиные когти вцепились в мое одеяние и грифон поднимает меня к небу. Когда же совсем рассвело, я очнулся в собственной спальне. Голос грифона еще звучал, но теперь он напоминал мне... - Холмс, - позвал я, осененный догадкой, - Холмс! Песня оборвалась, и мой друг, державший в руках смычок и скрипку, появился на пороге. - Уотсон, - сказал он с улыбкой, - слава Богу, вы пришли в себя! Ну и напугали же вы нас вчера, Уотсон! Признаться, я никак ине мог поверить, что у взрослого человека может быть корь и что она переносится так тяжело! Пришлось вытащить из дома старого доктора Фаркера. - А, так вот кто был Черепахой! - пробормотал я с облегчением. - Черепахой? - Холмс на миг задумался. - Вот, значит, как вы его восприняли... Что ж, пожалуй, некое сходство есть. А любопытно, кем же же вам представлялся я? Тоже каким-нибудь зверем? Или птицей? - Ни тем и ни другим, - отперся я. - Но пожалуй, теперь я знаю, что подарить вам на Рождество. - Уотсон, зачем это? Мы же с вами никогда не праздновали Рождество. К тому же оно еще нескоро, - Холмс снова насторожился, явно опасаясь, что я еще брежу. - Тем лучше, - зевнул я. - Будет время свыкнуться с мыслью о том, что это Рождество мы, наконец, отметим. И будет время отложить необходимую для покупки сумму. За два дня до болезни я видел их в лавке антиквара - парные серебряные подсвечники с грифонами.