***
Прекрасный весенний день, в воздухе разносится нежный аромат цветов сакуры, всё предвещает пышный праздник в семье богатого аристократа, дворянина и просто добродушного человека, у которого сегодня есть всё — красавица жена, наследник, состояние; всё, что составляет его семейное счастье. Но порой счастье мимолётно и зыбко и даже ребёнок в свои десять лет об этом уже подозревает. Руки — юный наследник и виновник торжества по случаю которого в родном доме собирается весь свет. Люстры горят, прислуга суетится, гости постепенно съезжаются, преподнося свои подарки мальчику за плечами, которого целое состояние, но, имея всё лёгкая улыбка на его лице большая редкость, скорее усмешка и пугающая глубина серых глаз — всё, чем может наградить этот малыш, невзирая на свой юный возраст и лишь его отец со всем своим добродушием располагает к себе, не подозревая, что на самом деле творится в сердцах его гостей — зависть, вечно съедающая их прогнившие сердца, вот единственное что волновало их, когда они проходили по роскошным коридорам поместья, когда ели из самой дорогой посуды, заказанной из Англии, когда пили изысканное вино, привезённое из самой Франции, игриво звеня хрустальными бокалами и даже угощаясь сладкими марокканскими финиками, натягивали лишь фальшивые улыбки. «Снова эти бестолковые лица, для чего их отец пригласил? Я просто хотел побыть в этот день с ним и мамой», — думал про себя Руки, посматривая на леди в своих пышных платьях, играющим золотом и серебром, поблёскивая брильянтами и сапфирами, отливая всеми цветами радуги в свете их люстр. Пёстрые ковры, медные канделябры и шёлковые шторы, просто терялись во всём этом великолепии, но тихие глаза бегали по залу в поисках лишь одной фигуры, такой родной и дорогой детскому сердцу. — Мама, — прошептал он, искренне радуясь, наконец, находя в толпе гостей ту единственную женщину, которую хотел видеть здесь и, подскочив со своего стула, скорее побежал из-за стола навстречу прекрасной, молодой леди. — Мама, я нашёл тебя, — искренне радуясь, сказал Руки, прижимаясь к холодящему щёки шелковому платью, прикрывая от удовольствия глаза, незаметно поднимая их на утончённую леди с сине-зелёными, как океан глазами, длинными ресницами и обворожительной улыбкой. — Руки, — ласково сказала она, проводя своей рукой в атласной перчатке по тёмным волосам сына, — именинник должен встречать гостей, это невежливо покидать своё место, — тихо указала она ему, приседая в своём длинном струящемся алом платье, с глубоким вырезом привлекая к себе внимание ещё пуще прежнего. — Но мама, я хочу постоять с тобой, — с полными глазами надежды попросил Руки, но женщина лишь изогнула свои губы в улыбке и, оправив тёмные пряди волос, выбивавшиеся из высокой причёски, гордо выпрямилась, прислушиваясь к восторженным голосам. — Нет, милый, я позже к тебе подойду, иди к отцу, — сказала она и, подтолкнув сына в нужную сторону, проводила его сияющим от счастья взором. Она была молода, несмотря на своё положение в обществе, её красота и жизненные силы не давали возможности спокойной жизни, сердце рвалось на свободу; жить, любить, улавливать на себе восторженные взгляды мужчин и даже женщин, было тем глотком воздуха, которого так не хватало ей в этой золотой клетке. «Вот зачем они пришли?! Ненавижу их, сидели бы в своих загородных домах и носа бы не показывали», — возмущался про себя Руки, проходя мимо расступающихся пред ним аристократов. — Руки, чего такой грустный? — добродушно улыбаясь, спросил его отец, пока тот присаживался на свой небольшой трон, изготовленный по случаю его дня рождения. — Руки, — тихо позвал его отец, замечая, как малыш совсем не реагирует на его слова. — Это из-за мамы, правда? — выдохнув, спросил он но, понимая, что он не ответит, продолжил. — Не переживай, она любит тебя, пойми её, у знатной леди свои обязанности у нас свои, прилежно учись, сын, и когда-нибудь ты поймешь, как устроен этот мир, — подбодрил его отец и, потрепав по плечу, куда-то ушёл. Руки ничего не понимал и понимать особо не хотел, ведь у него было всё, чего может только пожелать ребёнок, но не было того, что невозможно купить за деньги — долгожданного внимания. Но в скором времени послышались громкие аплодисменты и хозяин поместья вместе со своим верным слугой завозили в зал огромный торт, украшенный изысканными завитками шоколада с кремом и десятью яркими свечами. — Ну же, Руки, задувай, — послышался нежный голос и, заметив, что над ним стоит его мать и радушно ему улыбается, улыбнулся в ответ, радуя всех своей детской, невинной улыбкой. «Хочу, чтобы мама была рядом всегда», — зажмурив глаза, пожелал он и задул свечи, срывая новые восторженные пожелания и речи гостей, но его глаза до сих пор смотрели лишь на эту ласковую улыбку, вдыхая даже не запах сладкой глазури, а бодрящий сознание аромат жасмина, исходивший от красивых женский рук, обнимающих его сейчас. — Мама, ты придёшь мне сегодня почитать? — спросил Руки, удерживая тонкие пальцы матери в своей небольшой ладошке. — Да-да, конечно, — уже не замечая его, говорила она, соглашаясь на тур вальса, с совсем незнакомым для него мужчиной и выскользнув из рук сына, скрылась в толпе. Весь вечер Руки улавливал лишь её тень, между танцами и тостами, всё это уже наскучило и, посматривая на высокие часы, он с нетерпением ждал когда же можно будет пойти в свою комнату и послушать, как читает его мать. И вот часы пробили одиннадцать часов и поднявшись со своего трона маленький принц, высокомерно взмахнул длинной накидкой, прощаясь с гостями лишь кивком головы и уже на извилистых лестницах с резными перилами, кинул свой усталый взгляд на всё ещё веселящихся взрослых. Наконец, оказавшись в своей комнате, Руки выгнал надоедливую горничную и, переодевшись ко сну, он лежал ожидая, что дверь вот-вот откроется и он услышит этот шелест прекрасного платья, тихие уверенные шаги, грацию рук и манящий аромат цветов, в который так хотелось окунуться и никогда не отпускать, но проходил час, другой, глаза уже начинали слипаться. «Я дождусь... Она придёт! Обязательно!» — думал про себя ребёнок, но за дверью до сих пор не было слышно шагов, лишь тихое потрескивание свечи и её тлеющий свет, создавал тени на золотистой стене. Спустя два часа Руки заснул, пока шум от торопливых шагов не разбудил его и, подскочив с постели, он побежал скорее к выходу топая босыми ногами по холодному полу, не думая даже прикрыть маленькое тело в хлопковой ночной рубашке и, потихоньку приоткрыв дверь, увидел то, чего ему видеть не следовало. — Джастин, прекрати, — смеялась прекрасная леди, прикрывая рот рукой, стараясь не шуметь, пока высокий блондин страстно целовал её шею, запускаю свою большую руку под шёлковый подол алого платья. — Я не могу остановиться, — страстно выдохнул тот, припадая к упругой груди, одаряя её своими поцелуями, — как ты можешь быть такой холодной, я же завтра отплываю, мы не сможем видеться какое-то время, — напомнил он, глядя в её полыхающие желанием глаза. — Пока твой муж пошёл пить бренди со своими компаньонами, будь со мной, — шептал блондин в самые губы хозяйки дома, сплетаясь с её языком, снова и снова срывая тихие стоны. — Джастин, не здесь, — страстно выдохнула она, изгибаясь в спине от его нежных поцелуев, — мы можем разбудить Руки, пошли в гостевую комнату, — предложила она и побежала по коридору с незнакомцем. Глаза Руки распахнулись, ноги и руки судорожно дрожали, перед глазами так и застыло это довольное выражение лица, с которым она смотрела на чужого человека, позволяя прикасаться к себе, чувствовать тепло её тела и не выдержав, он закрыл лицо руками и побежал на свою кровать, прячась под одеяло, пытаясь забыть всё, что невольно увидел, этот дьявольский блеск в её глазах и главное то, что она предпочла его этому незнакомцу. «Почему, почему она так поступила?» — думал про себя он, прижимая к себе пуховую подушку, постепенно сжимаясь калачиком, как будто в комнате гулял холодный ветер, и мороз по коже пробегал вновь и вновь, навивая ту самую дрожь. «Она же обещала мне, неужели мир такой?» — сквозь слёзы спрашивал Руки сам себя, пока рассвет не проблеснул на горизонте, разнося по равнинам свои красные лучи весеннего солнца, и измученные серые глаза всё же сомкнулись, даруя усталому детскому телу долгожданный сон, в котором уже никогда не будет тех сладких, невинных грёз.***
Жизнь — сложная штука и порой проще смириться и течь по течению, не задумываясь о том, что было в прошлом или ждёт в будущем. Есть день настоящий и новый день может перевернуть всё, что было когда-то, перечеркнуть всё светлое и хорошее, открывая путь во взрослую жизнь. — Юный господин, пора просыпаться, уже восемь, — как всегда начала будить горничная, распахивая плотные шторы детской комнаты Руки, насыщая её холодным светом, но ответа не последовало и, улыбнувшись на маленькую прихоть такого милого создания, женщина вышла за чаем. — Мой господин, просыпайтесь, чай уже готов, — сказала она, заходя в комнату с серебряным подносом, на котором стоял горячий чайничек с чаем, его любимые рогалики и персиковый джем, который для него каждое утро намазывали на воздушную, ароматную выпечку. Понимая, что она не отстанет, Руки нехотя поднялся с кровати, потирая свои распухшие глаза, и прокашлявшись начал отдавать приказы. — Дай мне халат, — грубо сказал он, вытягивая свои босые ноги, на которых должны были быть уже тёплые тапки. — Чего копаешься, я замёрз! — возмутился он, метнув в горничную свой недовольный взгляд. — Кто-то сегодня не в духе, — посмеялась женщина, добродушно надевая меховые тапочки на маленькие ножки своего господина и накидывая на его плечи бархатный халат. «Как ты смеешь усмехаться надо мной, деревенщина?!» — вспылил про себя Руки и прищурил свои глаза. — Не сотрясай воздух, и налей мне чая, — грозно приказал он, отмахиваясь от заботливых рук пухлой горничной. — Слушаюсь, — чётко сказала она, не понимая, что произошло с этим ребёнком. Избалованным он был всегда, но сегодня была какая-то ненависть в его голосе, поведении и даже взгляде, от которого мурашки начинали бегать по телу. Руки гордо сел в своё кресло и закинув ногу на ногу, стал наблюдать, как для него разливают чай. Кисти женщины начали трястись, она всеми фибрами своего тела чувствовала этот испытывающий взгляд, не понимая, в чём она провинилась или где подвох, но, наконец, чай дошёл до краёв, и она смогла передать ароматный напиток своему господину, поскорее убегая от его взора. Простыни стали взмывать вверх, одеяла и подушки в мгновении ложились на большую кровать, создавая ровную гладь изысканных тканей, успокаивая натянутые как струны нервы женщины, пока гордыня юного господина вновь не разыгралась. — Этот чай ужасен! — возмутился он и со злости ударил по чайнику. Кипяток вместе с развернувшимися чайными листами полетел в сторону горничной, обливая её пухлые ноги, и почувствовав резкую боль, она запрыгала, бросая белоснежные подушки, пока осколки не привели её в чувства. — Не беспокойтесь, господин, я всё уберу, — засуетилась она, замечая всё тот же взор серых глаз, но только она отвернулась, как самодовольная улыбка искривила его губы. — Естественно, ты всё уберёшь, — заявил Руки и направился в её сторону, — это же твоя работа, не так ли? — ехидно спросил он, наступая на пухлую руку, с силой прижимая её к пёстрому ковру. Округлое лицо женщины искривилось, еле сдерживая крик, пока мальчик втаптывал фарфоровые осколки в её ладонь, вдавливая их всё сильнее. — Вы, как всегда, правы, милорд, — еле выдавила она не в силах сдержать слёзы, которые уже сами катились по её щекам. — Запомни, именно так ты должна разговаривать с человеком, который выше тебя по праву рождения, и даже не смей поднимать на меня своих бесстыжих глаз, — важно проговорил Руки, ослабляя свой натиск, вновь присаживаясь в кресло, довольно поглядывая на согнувшуюся на коленях женщину. — Отныне, ты будешь приносить по утрам кофе и даже не смей туда добавлять молоко или сахар, всё поняла, не слышу? — Да, господин, — заикаясь, ответила она, понимая, что слёзы уже захватили всё её тело. — Скройся с глаз моих, позже приберёшь, — брезгливо приказал он, не желая смотреть на её раскрасневшееся лицо, на котором уже не так были видны следы боли, а скорее следы жалости к себе, которые так раздражали сегодня его. Он себя не жалел и не собирался больше жалеть никого.***
С того дня прошло восемь лет, мальчик стал юношей, красивым и сильным, но также жестоким и гордым. Каждый его день на протяжении всех этих лет был наполнен обязанностями дворянина — танцы, верховая езда, фехтование, изучение языков и истории, экономики и политики, всё с чем он мог столкнуться в этой жизни подлежало тщательному изучению, книги это единственное что отныне увлекало его. Отец прикладывал массу усилий, чтобы сделать из сына достойного аристократа, но по-прежнему не замечал того, что делается у него под носом — любимая жена обманывала его своей слащавой улыбкой, сын жестко издевался над прислугой, а те молчали, боясь за свои семьи, ведь один вид его серых глаз вгонял в дрожь. Так и сегодня все собрались на кухне, решая кто отправится будить юного господина, получать ожоги и тихое презрение во всём его взгляде. Но прошло уже пятнадцать минут, и никто так и не решался подняться наверх с чашечкой кофе и свежими тостами с маслом. — Нужно решить, кто пойдёт, время идёт, если мы протянем, то потом достанется всем, — напомнил дворецкий, призывая смелых, но все только опустили глаза. Мужчина пойти не мог, Руки не любил запах пота по утрам, да и предпочитал смотреть на унижения слабых. — Я пойду, — согласилась молодая особа, которая только на днях поступила в служение семьи Руки. — Моммо, нет, я не позволю тебе, — возмутилась бывшая горничная Руки. — Посмотри на мои руки и ноги, они все в шрамах, не было и дня без ожогов, ран и ссадин, этот мальчик монстр, тебе нельзя ходить к нему, будет лучше, если он вообще тебя не увидит, так что оставайся на кухне. — Нет, я всё решила, вы все слишком напуганы, кто-то должен усмирить этого зверя иначе скоро никто из вас не сможет работать, тогда, как вы будете кормить своих детей? — уверенно спросила она, устремляя на окружающих свои карие глаза. — Я не боюсь его, может, это наш шанс, — улыбаясь, сказала девушка восемнадцати лет, энергично заделывая свои длинные каштановые волосы и аккуратно взяв серебряный поднос, покинула кухню. — Будь осторожнее, дитя, — пожелала ей горничная и, расплакавшись, закрыла своё лицо руками. «И что представляет из себя этот аристократ?», — подумала про себя Моммо, поднимаясь по лестнице, пока её пульс не начал зашкаливать и в какой-то момент ей пришлось собрать все свои силы в кулак и открыть эту проклятую дверь. И все её самые страшные ожидания рухнули, как карточный домик, комната Руки не была похожа на пристанище монстра — лёгкий сумрак из-за зашторенных окон, аккуратно сложенная одежда, стопки книг и какие-то записи на непонятном для неё языке расположились на массивном столе. Маленькие пальчики пробежались по столешнице и, опустив поднос она пошла открывать шторы, но глаза невольно посмотрели на кровать, где мирно спал восемнадцатилетний юноша. Тёмные волосы раскинулись на белой подушке, красивые черты лица были такими тихими, что об опасности даже не приходилось задумываться и сама того не замечая, она уже стояла над ним и любовалась своим хозяином, пока его глаза резко не распахнулись, и девушка чуть не вскрикнула от неожиданности. Тонкие губы Руки изогнулись в коварной улыбке, и, удерживая её тонкую кисть, он перекинул девушку на кровать, накрыв собственным телом не давая возможности сбежать. — Ты новенькая? — хрипло спросил он спросонья, крепко прижимая шатенку к кровати. — Да, — еле выдавила она, испуганно всматриваясь в его пугающее выражение лица. — Значит, ты пришла поприветствовать своего хозяина, — хитро проговорил он, и по-прежнему нависая над ней начал не спеша расстёгивать чёрные пуговички, заставляя девушку вспыхнуть от стыда. — Мой господин, что вы делаете? — в ужасе спросила она, не веря в то, что с ней происходит, и это всё непросто злая шутка. — Помолчи! — грубо приказал Руки, обнажая её худые плечи, — твоя обязанность — делать мою жизнь комфортной, сейчас я хочу твоё тело, и я не вижу в этом ничего такого, — спокойно заявил брюнет, коварно улыбаясь. — Нет! — прокричала Моммо, и попыталась оттолкнуть юношу, но её руки только сильнее прижали к матрасу, грубо бросая на подушку. — Нет?! Ты же сама этого хотела, или я неправильно понял? — ухмыльнулся он, и, уловив грозный огонёк в её глазах, решил продолжить, — если нет, тогда зачем ты пялилась на меня так долго? Вы женщины простые существа, вы, как вещи, которыми должен кто-то владеть. — Вы неправильно поняли, — тихо сказала она, пытаясь стать как можно хладнокровнее, — я ваша новая горничная, меня зовут Моммо. — Персик, значит, — усмехнулся он, — хорошо, горничная, иди и налей мне кофе, и смотри ничего не напутай, а то я быстро передумаю, — сказал Руки, ослабляя свой натиск, позволяя напуганной девушке выпорхнуть из-под него. «Вот наглец, женщины — вещи, точно богатенький, избалованный мальчишка», — возмущалась про себя шатенка, с поскрипыванием распахивая плотные шторы, в мгновении насыщая всю комнату светом. От яркого солнца Руки прищурил глаза и девушка смогла увидеть всю его сложную натуру — строгую, грустную с игривым огоньком в глазах, но была ли это жестокость пока судить она не могла, но пальцы сами дрожали пока она наливала кофе, прокручивая в своей голове его ужасные слова, пока кружка не опрокинулась с плоского блюдца, со звоном падая на яркий ковёр. — Я всё уберу, простите меня, — начала извиняться она за собственную неуклюжесть, с каждой минутой краснея всё больше, пока Руки довольно посматривал на неё. «Это всё из-за его взгляда, я не могу сосредоточиться и быть серьёзной, всё внутри дрожит», — думала Моммо, услышав мягкие шаги хозяина. «Всё, вот сейчас он проявит всю свою жестокость», — решила Моммо и зажмурила свои глаза, сама не замечая, как тонкие пальцы разрезали белые осколки. — Глупая, ты порезалась, — тихо сказал он, нежно захватывая её ладонь, помогая подняться с пола. «Почему он добр?» — подумала она, не понимая уже вообще ничего, судя из того, о чём ей рассказывали. — Присядь, — приказал Руки, усаживая девушку в своё кресло, — сейчас обработаем твою руку, и будешь как новенькая, — серьёзно заявил молодой человек и достал из своего стола бинт и спирт. — Не стоит беспокоиться, прошу вас, — засмущалась она, но хитрая ухмылка тут же отвлекла и, почувствовав резкую боль, она широко распахнула глаза. Парень беспощадно плеснул на её рану спирт в ожидании криков и мольбы о пощаде, но девушка только на мгновение скривилась. — Нужно обработать, ты же не хочешь лишиться руки, — умно заявил он, прижимая к окровавленной ладони кусочек пропитанной ткани, временами посматривая на её черты лица. «Интересная штучка попалась, значит, поиграем с ней подольше», — усмехнулся про себя он, начиная затягивать бинт, перетягивая им маленькую ладонь чуть ли не до синевы. Моммо сидела, стиснув зубы от боли, не осознавая, что на самом деле задумал её господин. — Терпи и будь благодарна, я не каждый день такое делаю, — ухмыльнулся Руки, то и дело, посматривая на раскрасневшееся лицо девушки, полное боли и даже стыда. — Прошу меня извинить, я была неосторожна, — извинилась она, склоняя свою голову в поклоне. — Интересно чему послужила такая некомпетентность? Может, ты меня боишься? — довольно спросил Руки, приподнимая её подбородок с целью заглянуть в искренние карие глаза, в которых он читал самый настоящий вызов. — Нет, — ответила Моммо и покачала головой. — Тогда ты свободна, — приказал Руки, указывая девушке на дверь и услышав её быстрые шаги, расплылся в довольной улыбке, — поиграем, Моммо, — тихо сказал он, надкусывая хрустящий тост со свежим сливочным маслом в предвкушении нового дня.***
Жизнь текла всё так же размеренно, у юного господина стала служить молоденькая горничная, красивая и сильная, но её сила воли стала лишь вызовом для утончённого аристократа. С первой встречи с Руки прошла уже неделя и девушка перестала дрожать от вида его упрямых глаз, хитрых ухмылок и совсем доброго выражения лица, скорее румянец застилал её щеки, когда проницательные серые глаза смотрели на неё хоть и гордо, но так нежно, что голова шла кругом. Все страшные истории теперь казались мифом, юноша хоть был и избалованным, но Моммо разглядела и его невероятный ум, хватку и гибкость, с которой он обсуждал хитроумные задачки отца и, привязываясь всё сильнее к нему, она больше не боялась надуманной жестокости, с радостью каждое утро преподнося чашечку кофе, незаметно подсматривая за каждым неторопливым действием юноши, который словно искушал её день за днём, но всему когда-то приходит конец. «И где же твой пыл?» — усмехнулся про себя Руки, сидя в гостиной и посматривая за двумя горничными, которые, как всегда, в это время прибирали большие залы его фамильного поместья. «Нао и Моммо — две пташки, которые попались в мою сеть», — радовался он, глядя на свою бывшую служанку, пухленькую и познавшую весь ужас служения ему и новенькую совсем уже ручную. «Нао, а сейчас твои руки начнут дрожать, ты же боишься одного моего взгляда», — самоуверенно подумал брюнет, то и дело, поглядывая на женщину, которая в это время начищала вазу. Холодок пробежал по спине женщины и, чувствуя на себе этот взгляд, она послушно подняла свои голубые глаза и, увидев эту ехидную улыбку, тут же вспомнила все свои раны, полученные за эти годы, ведь именно этот жест его безумно-спокойных глаз всегда предшествовал зверским поступкам. Колени застучали, руки судорожно затряслись, и высокая фарфоровая ваза повалилась со звоном на начищенный паркет, рассыпаясь на тысячи осколков. Сердце Нао было готово вылететь из груди, пухлые ладони прикрыли рот, дабы сдержать крики ужаса и тишина на считанные секунды нависла в зале. — Нао, ты не поранилась? — спросила Моммо, скорее бросая уборку подбегая к ней, на что та лишь покачала своей головой, даже боясь поднимать побледневшее лицо в сторону своего господина. — Ничего не меняется, ты всё такая же неуклюжая, — возмутился Руки, поднимаясь с софы и отложив свою книгу в сторону, серьёзно посмотрел на женщин. — Эта ваза стоила целое состояние, боюсь, мне придётся тебя наказать, дорогая Нао. — Нет, прошу, — взмолилась она, начиная рыдать, и сильнее прижимаясь к Моммо, спрятала своё лицо в её тёмных волосах. — Господин, не наказывайте её, я уверена, Нао просто перетрудилась, если это так важно, я могу понести за неё наказание, — смело заявила девушка, уверенно глядя в глаза Руки. «Встрепенулась, значит, посмотрим, насколько хватит твоего огня», — вспыхнул про себя Руки, принимая этот вызов. — Нет, — грубо сказал он, возвышаясь над служанками, — но если ты так хочешь, ты разделишь с ней наказание, — заявил юноша, перебивая разгорячившуюся Моммо, пока она только успела набрать воздуха для длинного монолога. — Чтобы к вечеру на моём столе стояло тридцать алых роз, Нао сорвёт их для меня, а ты, Моммо, соберёшь икебану, и если я не увижу на шипах капли твоей крови, Нао, то так легко ты не отработаешь этот долг, я заставлю тебя раскалённые угли перекладывать голыми руками, — распорядился Руки, улавливая каждую каплю ужаса на лицах женщин. — Господин, но так нельзя, ей ещё работать потом этими руками, — всё же возразила девушка, не в силах сдерживать своего возмущения. — Правда? — усмехнулся брюнет, возвращаясь к своей книге. — Тогда вечером она сыграет нашему гостю на сямисэне, и пусть только попробует исполнить композицию плохо, — пугающе сказал он, понимая, что разодранными в клочья пальцами, перебирать струны и тем более издать красивый звук будет адской пыткой. — Но… — начала говорить Моммо, желая всё же переубедить своего господина, однако, женщина её остановила, качая головой, давая понять, что пора остановиться и, сжав зубы, девушка всё же глядя на Нао, поклонилась и покинула гостиную. — Нао, прости меня, это моя вина, — сказала девушка, резко остановившись в роскошном коридоре. — Не думай об этом, — попросила женщина, поглаживая разгорячившуюся Моммо по голове, — могло быть всё намного хуже, ты с ним не спорь, — посоветовала она, уже смирившись со своей судьбой, и оставив её одну, ушла в сад, исполнять не простой приказ своего хозяина. «Не могу, не могу и всё тут», — решила про себя девушка, сжимая кулаки, замечая в окно, как Нао срывает колючие розы, то и дело, закусывая губы и прижимая окровавленные руки к пышной груди, стараясь унять эту резкую боль. Шипы проникали в пухлые пальцы, разрезая, разрывая и даже оставаясь в них не позволяя колющей боли уйти, пока все тридцать кроваво-алых роз не лежали на столе перед побледневшей Моммо. «Избалованный мальчишка!» — кричала в своей голове девушка, с трудом поднимая цветок, по стеблю которого всё ещё медленно стекали капли крови. «Бесит! Как он мог так поступить?» — возмущалась про себя она, пока звуки музыки не разнеслись по дому. «Нет, неужели уже вечер?! Нао решилась играть?» — вспомнила шатенка и ужаснулась ещё больше, чувствуя, как пальцы её наставницы при прикосновении к струнам напрягаются, разрываясь снова и снова, напоминая о той нестерпимой боли, которую ей пришлось пережить сегодня и ножницы выпали из маленьких рук, сотрясаясь тонкими пальцами. «Нет, я не могу этого выносить!» — решила Моммо и убежала в тенистый сад, где тихое журчание воды и шелест листвы, мог успокоить взволнованное девичье сердце. — Почему? Почему он так поступает? — прошептала она, облокотившись на толстый ствол ивы, раскинувшей свои длинные ветки до самой воды, временами шевеля тихую гладь. — Почему?! — послышался надменный голос над самым ухом, и девушка обернулась, испуганно глядя в довольное собой выражение лица. — Это я должен спрашивать, почему ты до сих пор не принесла икебану? — грозно спросил Руки, хлопая рукой в тёмный ствол, заставляя Моммо прижаться к дереву всем своим телом. — Я рассчитывал удивить нашего гостя твоим творением, а ты меня так разочаровала, — признался он, тихо вздыхая, через мгновение резко бросая на неё взор своих глаз, улавливая густой румянец на девичьих щеках. — Думаю, ты уже поняла, что заслужила наказания, — довольно протянул Руки ей на ухо, заставляя зрачки шатенки расшириться. — Нет, остановись! — прокричала она, чувствуя, как руки юноши заскользили по её телу. — Остановись?! — недовольно повторил юноша. — Ты забываешься, я твой господин, — злобно напомнил он, наклоняясь над самым лицом Моммо, сжимая свои ладони на упругой груди, — ты принадлежишь мне, и если я чего-то захочу, то я возьму это! — нагло заявил Руки и резко дёрнул чёрную униформу девушки. Пуговицы отлетели, обнажая никем не тронутое тело, заставляя девушку прикрыться. — Вы или ты, не имеет значения, — сквозь слёзы проговорила она, прижимая свои руки к упругой груди, стараясь её спрятать от довольного собой аристократа, — монстр, всегда им и останется, — тихо сказала Моммо, безнадёжно опуская свою голову. — Что же ты раньше так не думала? — хитро спросил брюнет, хватая девушку за талию и притягивая к себе, но, не дождавшись ответа, продолжил свои истязания. — Неужели думала, что ты понравилась мне? Или же ты даже влюбилась в меня? — Самоуверенный мальчишка! — прокричала со злости она и замахнулась на Руки. — Ты хотела дать мне пощёчину, — ухмыльнулся он, удерживая её кисть возле своего лица, — мальчишка, говоришь, сейчас этот мальчишка научит тебя, как должна себя вести женщина твоего круга, — нахально заявил он и, развернув Моммо лицом к дереву, он сильно прижал, заставляя большую грудь девушки елозить по шершавой коре, оставляя на коже еле заметные ссадины. — Нет! — в ужасе прокричала она, но юноша стал кусать её шею, заставляя тонкие ноги дрожать от страстных и несдержанных прикосновений, которые опускались к самым плечам, оставляя за собой следы от укусов. — Можешь биться, ругаться, но от этого тебе будет только хуже, — заявил Руки, пощипывая в своих пальцах соски девушки, вызывая в ней инстинктивные чувства, выгибаться и постанывать, даже через собственное негодование и недовольство. — Вот видишь, ты сама хочешь, — ухмыльнулся он, ощущая, как её бёдра упираются в его пах и, взмахнув длинной юбкой вверх, запустил свою руку в хлопковые трусики девушки, начиная интенсивно поглаживать её, срывая с её губ возмущённый стон. — Нет, остановись! — простонала она, прижимаясь лицом к тёмной коре, — я не хочу этого, — пролепетала Моммо, зажимая большую руку юноши своими бёдрами, не позволяя ему двигаться свободно. — Не хочешь?! — усмехнулся Руки и вынул свои пальцы из лона девушки, заставляя её прогнуться в спине. — Тогда, что это? — похотливо спросил брюнет, растирая свои мокрые пальцы перед самым лицом горничной. — Ты непросто хочешь, ты уже вся пылаешь в моих руках, — самоуверенно заявил он, проводя блестящими пальцами по пухлым губам девушки, давая ей почувствовать всю пошлость её чувств. Маленькие ножки Моммо всё ещё дрожали, уверенная ладонь юноши поглаживала покрасневшее лицо, медленно спускаясь по шее, оставляя за собой влажную дорожку, разнося по телу мелкую дрожь, скрывая истинные мотивы за маской предельной нежности. — Сейчас я собью твой пыл, раз и навсегда, — сладостно протянул Руки, опаляя ушки шатенки своим дыханием, спуская чёрные штаны и подняв её подол, отодвинул линию белья, приставляя горячую головку члена к влажной плоти девушки, в ту же секунду раздвигая её половые губы и делая резкий выпад вперёд. — Аааа, — несдержанно прокричала она, зажавшись, что было сил, сжимая своими мышцами Руки, срывая с его губ довольные стоны. — Дура, ты зря так напряглась, сейчас уже было бы всё кончено, а ты только продлила свои муки, — довольно заявил Руки, спуская свои ладони на упругие бёдра, — мне нравится это, кричи ещё сильнее, — признался беспощадный садиcт и вышел из девушки, тут же делая ещё более сильный толчок, срывая новые крики с её уст. — Я не сдамся тебе, — еле сказала Моммо, переводя тяжёлое дыхание, вонзаясь пальцами в дерево. — Посмотрим, — ухмыльнулся брюнет и начал делать быстрые толчки, то притягивая, то отталкивая бёдра шатенки, всё ещё не в силах прорвать ту тонкую грань между ними, заставляя её по-настоящему страдать, пока ножки горничной не стали трястись от усталости и спустя такое напряжение её мышцы расслабились, давая полную свободу безжалостному хозяину. — Вот и всё, — довольно усмехнулся он и последовал толчок, разорвавший последнюю черту того безумия, от которого у неё в глазах потемнело и острая боль заполнила весь низ живота, чувствуя как в ней что-то большое, размазывает прозрачную смазку и алую кровь, стекая по трясущимся ногам к самой земле. — Вот ты и лишилась свой чести, — посмеялся над ней Руки и продолжил свои уверенные движения, прикрывая от удовольствия глаза, — где же теперь твоя гордость? — надменно спросил он, слушая её стоны сквозь слёзы боли. — Растоптана! Растоптана тобой, — прокричала Моммо, прогибаясь в спине, начиная ощущать небольшие оттенки странного удовольствия, которое так, и летало внизу живота, постепенно распространяясь на ноги, сковывая их, покалывая, заставляя трястись с невообразимой ранее силой. — Что ж, раз ты призналась, — довольно выдохнул Руки, разнося за своими словами лишь хлопающие звуки от упругого тела шатенки, снова и снова встречающегося с ним, — значит, ты мне больше неинтересна, — заявил он и вышел из уже разработанного тела Моммо, застегивая свои штаны и оправляя выбившуюся рубашку, оставляя девушку, скатившуюся к земле в полном недоумении. «Почему мне грустно?» — спрашивала себя Моммо, прижимая руки к обнажённой груди. «Я должна радоваться, что он отступил, прежде чем могло случиться непоправимое, но я еле сдерживаю слёзы», — продолжила думать она, глядя на него снизу вверх, пока он затягивал свой галстук. — Что неудовлетворена? — усмехнулся Руки, почувствовав её взгляд. — Я не собираюсь насиловать тебя, если хочешь продолжения, ты знаешь, где меня найти, — самодовольно заявил он и спокойно зашагал в сторону своего дома, даже не оборачиваясь на раскинувшуюся, на земле горничную, которая так беспечно доверилась ему. «Самовлюблённый ублюдок, насиловать он не собирается, а что до этого сделал?!» — возмущалась про себя Моммо поднимаясь по лестнице, уже видя комнату своего господина. «Вот сейчас войду и выскажу ему всё, что о нём думаю», — решила она и распахнула ту самую дверь, в которую не так давно зашла в самый первый раз. «И где он?» — возмутилась про себя девушка, вспоминая, что в это время её господин обычно читает книги и, окинув взором просторную комнату в полумраке, уже собиралась уходить, как её стан обхватили сильные руки. — Уже уходишь? — довольно спросил брюнет, прижимаясь со спины к напуганной горничной. — Я пришла только сказать, что никогда не прощу вас, — заявила она, стараясь сохранить холодность в своём голосе, — с этого дня я отказываюсь прислуживать вам, — сказала Моммо, но её резко развернули и ладони юноши сомкнулись на её руках, оставляя на тонкой коже синяки. — Отказываешься, говоришь, — усмехнулся Руки, глядя в её неубедительные карие глаза, — ты могла сообщить в этом моему отцу или даже управляющему, а ты пришла сюда, чего ты хочешь на самом деле? — довольно спросил он, приближаясь к самым губам заставляя девушку закрыть свои глаза в ожидании поцелуя. — Поцелуй меня, — прошептала она, желая его страстных прикосновений. — Нет, — самодовольно ответил Руки, не собираясь выпускать её, — я не стану тебя целовать в губы, но это не значит, что я не воспользуюсь твоим телом, — заявил он и опрокинул шатенку на свой стол, обнажая её пышную грудь, довольно покусывая розовые соски, заставляя девушку забыться от накрывшего её с головой наслаждения. — Делай что хочешь, только не оставляй во мне своего семени, — попросила она, прогибаясь под этими сильными руками и безжалостными поцелуями, которые окрашивали её белоснежное тело красными пятнами. — Не придавай себе значения больше, чем оно есть на самом деле, — надменно заявил Руки, приподнимаясь над плоским животом, — ты никогда не будешь носить ребёнка аристократа, — добавил он, глядя в её разочарованные глаза и сдёрнув последние клочки её чёрного платья, грубо раздвинул стройные ноги, устраиваясь между них. — Ты, кстати, испачкала мои брюки, кровь отстирывается сложно, поэтому, как только мы закончим, не откладывай, — приказал он и, распахнув свой халат, сорвал с губ Моммо новый сладостный звук, продолжая заполнять ими стены своей комнаты, радуясь своей полной победе.***
Ночь эта стала роковой; последние капли спокойной жизни были потеряны посреди ночи, когда звуки бьющейся посуды, крики и скрежет донеслись до Руки. — Что случилось? В поместье пробрались воры? — решил парень и, схватив свою саблю, бросился скорее вниз, защищать свою семью и имущество. Но, проходя по своим коридорам, он не заметил никого чужого, лишь несколько слуг стояли и как-то странно смотрели на него, не желая отвечать на его вопросы. — Да чтоб вас, бесполезные грязнули, сейчас разберусь с грабителями и потом за вас примусь, — злобно пробурчал Руки, прибавляя шага, как раздался удар и в голове потемнело, ноги подкосились и, упав на колени, он поднял свои обезумевшие серые глаза. — Никого ты больше не тронешь, — послышался уверенный голос конюха, которого Руки частенько бил хлыстом, щадя при этом свою гнедую арабскую кобылу, — мы больше не ваша собственность. — Ты, что здесь забыл? — возмутился парень, пытаясь подняться, облокачиваясь на свою саблю, — твоё место на конюшне. — А где теперь ваше, милорд? — усмехнулся садовник, стирающий свои руки в кровь, ради прихоти своего господина и злобно ударив ногой по мечу, повалил аристократа на уже грязный пол, пиная юношу по рёбрам, наслаждаясь этой маленькой местью. — Ну же, бей, тупая скотина, — рассвирепел Руки, стирая кровь с бледного лица, — можешь даже убить меня, если рука поднимется, — манипулировал он, зная, что их люди были скорее трусами, нежели убийцами и даже сейчас они не переставали бояться его, хотя и чувствовали свою свободу. — Нет, мы не такие как ты, — возразил управляющий и швырнул к его коленям белый конверт. — Ты сам себя погубишь, так же как твой отец, ты тоже закончишь свою жизнь в петле, даже твоя мать поняла, как вы бесполезны и сбежала от вас, — заявил он, бросая свой взгляд на письмо. — Но это не значит, что мы не хотим мести, — возмутился один из юношей и ударил своего господина кулаком по лицу, жадно расплываясь в улыбке, но увидев только бешеный огонёк в серых глазах, вспыхнул нанося удары снова и снова, заставляя кровь капать на свёрток шершавой бумаги, который бросили к ногам когда-то преданные люди. — Эй, эй, малыш, остановись, — попросил конюх и оттащил юношу от измученного тела Руки, — не нужно опускаться до его уровня, забери себе чего-нибудь из его дорогих цацек, и беги, пока есть время, — посоветовал ему мужчина и разжал свои руки, но тот лишь фыркнул и, подняв с пола отделанный золотом клинок, ушёл прочь. Всё постепенно стихало и к рассвету над разгромленным поместьем уже нависла тишина, холод разносился по залам этого дома, сквозняки сквозь разбитые окна просто сдували юное тело когда-то богатого аристократа, но он был неподвижен, лишь смотрел в белый с выделявшимся орнаментом потолок, крепко удерживая в своей руке окровавленный конверт. Боль разносилась по всему телу, руки и ноги ломило, дышать было тяжело при каждом вздохе, но пальцы медленно открывали небольшое письмо, где знакомым до боли в сердце почерком было написано, как сильно его любит мать, но не в силах жить больше с его отцом, она уехала со своим любовником за границу. — Наверняка это тот самый американец, — решил Руки и, бросив это несчастное письмо, продолжил своё занятие. — Она вернётся, как только узнает, что произошло, она не может оставить меня здесь одного, — решил он, улыбаясь, но, почувствовав резкую боль, недовольно скривился. — Хоть она увидела, как безнадёжен наш отец, я всегда ему говорил, что нельзя быть таким добрым, почему он никогда меня не слушал? — возмущался Руки, лёжа на полу. – Нет, всё же я был прав и этот человек, что приходил вчера, был далеко не другом нашей семьи, нужно было его проучить, как следует, чтобы он никогда не забыл этот ужин, — решил он, но, к сожалению, уже было поздно. Раны, полученные при столкновении с работниками поместья, не были смертельными, но боль не уходила, и в то же время нужно было встать и двигаться дальше. И вот собрав остатки сил Руки, пополз к резной лестнице, что вела на второй этаж, с трудом карабкаясь по ней, он завалился в свою комнату, где уже всё было вверх дном и, обработав свои раны, упал на кровать, обессилено прикрывая глаза. Проходили дни, но мать, которую так ждал Руки так и не появилась, голод заставлял мысли теряться, голова кружилась, но умирать здесь он не собирался и каждый день подходя к телу своего отца, разговаривал только с ним. — Висишь, — отстранёно говорил он, посматривая на болтающийся, на ветру труп, начинающий уже разлагаться, — вот и виси, — усмехнулся Руки, поглядывая вверх на воронов сидевших, на ветвях. — Забавно, они уже выклевали твои глаза, и скоро они доберутся до твоих мозгов, может, тогда я пойму, как ты умудрился обанкротить нашу компанию, — начинал злиться он, морща свой нос, не в силах больше терпеть этот запах, и вернувшись в дом, как всегда, пошёл переворачивать всё в поисках последней еды. К сожалению, слуги унесли всё что можно было взять, и кроме противного дайкона и морковки ничего не оставалось, да и те уже заканчивались. Делать было нечего, и Руки отправился на улицы города, пытаясь раздобыть еды или хоть чуточку денег, но каждый день возвращался с новыми синяками и ссадинами. Утончённая жизнь аристократа не позволяла его гордости отступать, и каждый раз слыша насмешки знатных персон в свой адрес, всё внутри переворачивалось, весь его мир рассыпался на осколки, которые могла склеить лишь улыбка и тепло материнских рук, но спустя месяц он уже и не надеялся увидеть её, в глубине души ненавидя. Большой фамильный особняк по-прежнему пустовал, но так продолжалось бы не всегда и, наконец, дом выкупили на торгах. Руки попытался защитить свой дом, но, не имея больше никаких прав на него, и даже физических сил был отправлен в приют, где и провёл последние месяцы своей человеческой жизни.***
Бросить всё и окунуться с головой совершенно в иной мир, казалось безумством, но выбора не было и исследуя пустые серые коридоры, жизнь потекла по иному руслу, но это была не жизнь и желание сбежать, отомстить назревало с каждым днём. Первую неделю Руки провёл в лазарете в силу своего ослабленного организма, ему была необходима помощь. Ослабленный, подвергающийся постоянным побоям и холоду в пустынном особняке он постепенно шёл на поправку. Эта неделя была как в тумане, лекарства, что давали ему, вызывали сонливость, единственное, что он запомнил это чьё-то доброе лицо, яркий свет золотых глаз и порой женский голос — грубый и противный. И вот однажды утром, после очередной ночи кошмаров Руки приоткрывал свои глаза встречаясь с ярким светом, который пробивался через белые занавески, снова улавливая чьи-то голоса. — Хватит уже на него лекарства тратить, пора бы его в дело пускать, — возмущалась женщина, высказывая всё своё негодование высокому мужчине. — Мне казалось, что я достаточно хорошо помогаю приюту, — спокойно начал говорить он, почему-то защищая Руки. — Этот мальчик ещё болен, к тому же есть ряд причин, по которым я не советовал бы вам отправлять его в клуб. — Какие могут быть причины? Кто его будет спрашивать, главное он красив, хорошо сложен, мы на нём сможем выручить отличную сумму денег, — возмутилась монахиня, не желая даже слушать. — Да вы на нём даже стоимость лекарств не оправдаете, если отправите его сейчас, а в худшем случае навлечёте проблемы, — предупредил её Рейнхарт. — Поймите, этот мальчик аристократ, у него гордость и чувство собственного достоинства в крови, но здесь есть что-то ещё, — заключил он, потирая свой подбородок, думая о чём-то своём. — Если он из этого круга, значит, будет куда проще, все эти забавы не новы, подумаешь, доставит удовольствие бедной вдове или проронит пару капель крови для какого-нибудь глупого ритуала, у всех наших клиентов одинаковые пожелания — секс и боль, а за него будут готовы заплатить целое состояние, — заявила она, понимая, что по сравнению с бездомным мальчишкой, за его голубую кровь дадут куда больше денег. — А если он покалечит кого-нибудь, что вы будете делать тогда? — уже прямо спросил её Рейнхарт. — Да не смешите, чего он может сделать?! — возмутилась монахиня, махая на глупости врача рукой, как послышался хриплый смех. — И, правда, чего я могу сделать?! — начал ехидно говорить Руки, сквозь собственную хрипоту. — Я не могу сейчас видеть вас, но по голосу слышу, что позади меня стоит женщина полная, небольшого роста и невероятно глупая, а вот мужчина меня заинтересовал, по манере разговора вы знатного происхождения, — нагло заявил он, глядя в серый потолок лазарета, не имея возможно увидеть находившихся там лиц через белые простыни, скрывающие его. — Как смеешь ты подслушивать? — прокричала монахиня, направляясь к койке больного, но Рейнхарт её остановил, жестом показывая, что стоит пока послушать. — Кто я вам уже известно, возможно, вы даже слышали о моих странных увлечениях, — самодовольно сказал Руки, обращаясь к мужчине. — А если нет, то подскажу, в десять лет моим любимым занятием было обливать кипятком мою горничную, такую же женщину, как и вы, — усмехнулся он, обращая свои слова к женщине. — Я старался никогда не повторяться, эта была изюминка, — признался он, прикрывая глаза, от удовольствия вспоминая все эти выражения лица. — Одной из первых моих шалостей стала фарфоровая ваза, которую она себе уронила прямо на голову во время уборки, я до сих пор помню эти брызги крови, и её крики с мольбами о том, чтобы я не смотрел на это, тогда она ещё не подозревала, что это моих рук дело. Слушая довольные речи этого юноши, монахиню начинало потряхивать от злости и не желая слушать больше эти унижения она всё же распахнула шторки, оглядывая высокого парня развалившегося на кровати и подложившего руку под голову. — Говорите, ритуалы, секс, это лишь пустой звук, самое интересное — это прелюдия и чем она сложнее, тем сладостнее результат, — надменно заявил Руки, открывая свои глаза, не стыдясь, посматривая на женщину, заставляя её сотрясаться от злости. — Ах, ты… — крикнула она и занесла свою пухлую руку на него, но она повисла в воздухе. — Господин Рейнхарт, — испуганно произнесла она, замечая, что её держат. — Думаю на сегодня достаточно, вы можете идти, — спокойно сказал он, отправляя женщину восвояси; и ей ничего не оставалось, как просто покинуть лазарет. — Выпей лекарство и отдохни, ты же здесь не рассчитываешь задерживаться, — сказал мужчина, когда пухлая монахиня всё же покинула их. «Как он понял?» — подумал про себя юноша, быстро собираясь с мыслями. — Хорошо, я и, правда, не думаю вас долго обременять своим присутствием, — спокойно сказал Руки вслух, стараясь отвести лишнее подозрение, но, услышав лишь тихий смех, он остался в этой комнате один. Так Руки впервые встретил господина Рейнхарта, периодически сталкиваясь с ним в стенах приюта, но сказать чего-то определённого о нём, он так и не мог, но из всего многообразия лиц, что здесь проплывали, как соринки на его глазах, этот мужчина вызывал уважение и интерес. Спустя месяц Руки услышал о парне, который чудом выжил при столкновении с солдатами и, будучи уверенным, что это именно его компонент для горючей смеси под названием побег, он успешно познакомился с ним, заметив силу, злость и цель; этого-то и недоставало остальным проживающих свои дни здесь подросткам, но одним солнечным днём ему на глаза попался красивый юноша — «звезда» местного клуба. Его безумные, бегающие глаза, которые так и искали выход из этого места и, разглядев это, ему не составило труда подружиться с ним. Главная составляющая его нового плана побега, была в козырной карте именно этого блондина. Но одного Коу было мало, тем более что уже две предыдущих попытки побега провалились, и Руки заметил Азусу, полный противовес Коу, но имеющий страстное желание жить, цепляясь за неё всеми возможными средствами. Целый месяц Руки высматривал своих новых друзей и, спланировав всё до мелочей, и когда пришло время они всё же сбежали, тёмной летней ночью, но случилось то, чего юноша не ожидал. Когда он впервые задумался о плане побега использовать других было оптимальным средством и ни один мускул не дрогнул бы на его лице, но по прошествии месяца, Руки привязался к своей новой семье, по прихоти судьбы он выбрал тех, кто смог его удивить, заставить себя уважать, а, значит, и ценить. Это-то и погубило его. Друзья падали один за другим, цепляясь пальцами за холодную землю, пули свистели, и свобода была уже близка, но, услышав последние пронзительные крики Коу, Руки застыл на месте, оглядываясь назад. Ворота приюта уже были далеко позади, впереди свобода, но никого снова рядом нет и тяжело вздохнув, он всё же сделал свой выбор. «И надо же было так вляпаться?!» — посмеивался про себя Руки направляясь навстречу к двум охранникам, которые уже повязали всех троих и, заметив его идущего прямо к ним в руки, немного опешили, не понимая чего ждать от этого юнца, идущего так прямо и гордо, с самодовольной улыбкой, подгибающей колени. И может быть охранники бы отступили при виде этого взгляда, но охрану выставили не только на территории монастыря, но и вокруг него и только Руки приблизился, как по затылку ударили ложей ружья, в глазах потемнело, и юноша повалился на холодную землю, скатываясь к своим товарищам по мокрой траве. Очнулся Руки уже в подвале, где среди сырых стен, горел странный красный огонь и ходивший вокруг него мужчина о чём-то бормотал, пока не заметил, что его гость проснулся. — А очнулся, — весело проговорил он, потирая свои ладони, - ух, кажется, уже всё готово, — довольно сказал пухлый монах, брызгая водой на раскалённое железо. — Ты мой друг, провинился, наказание назначено тебе суровое, уж не знаю чем ты обидел нашу мать настоятельницу, но она была в ярости, — обратился он к Руки, которого заранее заковал в колодки. Спину и ноги ломило, лишённый возможности шевелиться Руки сидел в полускрюченном состоянии, стараясь понять, о чём ему говорит этот человек пока не увидел горящее в темноте клеймо, направляющееся на него, и глаза распахнулись в поисках выхода, запах раскалённого докрасна железа уже бил в нос, руки и ноги дёргались, пытаясь вырвать эти оковы, но всё было тщетно. Крик разнёсся по все уголкам монастыря, отзываясь эхом в лабиринтах старого подземелья, пока жестокий монах прижимал клеймо к белоснежной спине, заставляя всё тело юноши дрожать от боли, сменяя один крик другим, и цепи судорожно застучали по полу. Стараясь хоть как-то унять эту боль, Руки закусывал свои губы в кровь, бил кистями каменный пол, мотал своей головой, мыча и содрогаясь с трудом оставаясь в сознании. — Ты ещё здесь? — усмехнулся монах, замечая, что его гость почти в здравом уме, — что ж теперь ты навсегда запомнишь, как это кусать руку, с которой ты ешь, даже животные так не поступают, — сказал он, снимая кандалы с трясущихся рук, но тело больше не слушалось Руки и только он потерял опору, как тут же упал на ледяной пол, раздувая песок своими ноздрями, пока двое парней не подхватили его под руки и не поволокли на улицу к остальным. — А, вот и ты, гадкий зачинщик, — возмутилась та самая пухлая женщина, которую он видел в тот день в лазарете. Она смотрела на Руки своими небольшими глазами, изгибая тонкие губы в улыбке, когда его бросили к её ногам, в крови и почти без сознания. — Теперь ты навсегда запомнишь этот день, — проговорила женщина, переворачивая парня ногой на спину, так чтобы его глаза распахнулись от боли. Песок попал в раны, и послышался сдержанный стон, и весь ужас, и злость серых глаз устремилась на жестокую монахиню, медленно потухая, улавливая лишь посторонние голоса, всё тише и тише, пока не исчезли совсем. Очнулся Руки уже в лазарете и в этот раз Рейнхарт сидел рядом с ним. — Как спина, сильно болит? — спросил он, тут же, как глаза юноши приоткрылись. — Я обработал твои раны, если хочешь, могу дать обезболивающее, — предложил врач, осознавая, что боль была невыносимой. — Нет, она напоминает о произошедшем, да и я уже привык к боли, — ответил Руки, лёжа на груди, стараясь оглядеться вокруг. — Где остальные? Они живы? — спросил он, беспокоясь о своих друзьях. — Пока живы, но боюсь ненадолго, — устало сказал он, заставляя Руки приподняться от этих слов, желая видеть их всех. — Успокойся, не трать свои силы зря, ты тоже далеко не в лучшем состоянии, грязь могла попасть в раны, да и эпидемия в самом разгаре, твоя жизнь так же висит на волоске, — поставил диагноз Рейнхарт, призывая тем самым юношу к благоразумию. — Я не хочу умирать, мне рано умирать, — возмутился Руки, всё же поднимаясь на кровати, с трудом спуская ноги на пол. — Отпустите меня, я должен отомстить. — Да ты на ногах еле стоишь, — усмехнулся врач, — даже если ты доберёшься до своих обидчиков, что ты сможешь сделать? — хитро спросил он, щуря свои глаза. — Тогда дайте мне морфия, он снимет боль, и я доберусь до этого чёртова аристократа, что погубил компанию моего отца, плевать, как, но я достану его и насажу на ограду моего поместья и буду смотреть, как он корчится от боли, пока сталь не продавит его насквозь, — заявил Руки, загораясь от ненависти прямо на глазах. — Лучшего ответа я и не ждал, — усмехнулся Рейнхарт и внимательно посмотрел на парня. — А если я тебе предложу новую жизнь, месть и даже силу, станешь мне служить? — Я не понимаю, как и почему, но какова цена такой сделки? — недоумевая, спросил Руки. — Ты будешь мне служить вечно, — тихо ответил белокурый мужчина, сверкая золотом своих глаз, на мгновение, пугая юношу своей серьёзностью. — Соглашусь только при условии, что мои друзья выживут, — поставил свои условия брюнет, понимая раз цена такая невообразимая, значит, и условия могут зайти за грань возможного. — Безусловно, они так же часть моего плана, и тем более только благодаря им, я остановил свой выбор на тебе, — признался Рейнхарт, откидываясь на стуле назад. — Ты показал не только организаторские, но и лидерские способности и, кроме того, ты поставил своё слово превыше собственной жизни. Честь, смелость, ум и хладнокровие, вот что мне нужно от тебя, а взамен я обещаю тебе, что ты отомстишь, твоё фамильное состояние вновь вернётся к тебе, мы поставим на колени всех аристократов этой страны, — восторженно проговорил он, посматривая на Руки, который сидел и серьёзно всё обдумывал. – Ну, так, что, ты готов стать моей правой рукой? — Да, — уверенно ответил юноша и протянул свою кисть, надеясь скрепить сделку рукопожатием, на что мужчина лишь усмехнулся, пожимая крепкую ладонь. — В нашем мире такие сделки скрепляются кровью, — заявил Рейнхарт и притянул Руки к себе молниеносно вонзаясь в его шею, заставляя похладеть от ужаса и боли пронзающей всё тело. — Я дам тебе то, чего не будет ни у кого из моих детей, ты сможешь исполнить мою волю, ты защитишь Еву и убьёшь меня, когда придёт время, неважно своими руками или нет, но ты выполнишь своё обещание, — прошептал он над ухом у посиневшего юноши и надкусил своё запястье, роняя на безжизненные губы капли алой крови, дарующие вечную жизнь. Запись из книги приюта — воспитанник Руки, умер от тяжёлых ран в возрасте 18 лет, 20 сентября 1877 года, кремирован по решению совета, место захоронения неизвестно. Ура, дописала последний специальный раздел, надеюсь, многие мотивы, и поступки Руки теперь будут ясны. В целом постаралась, свети жестокость к минимуму, надеюсь, глава вас не разочаровала, когда приступлю к следующей главе, точно сказать не могу, но ближайшие недели две не появится, сессии конца и края нет.