Моя ошибка

      В сутках есть такое время, когда ночь уже опустилась на город, в окнах домов гаснет свет, все дела переделаны, и ты уже готовишься ко сну, но по каким-то странным причинам совершенно не можешь заснуть. Время, когда в сознание пробираются мысли и воспоминания, накатываясь на тебя огромной волной, погружая во мрак и оставляя после себя легкую дымку грусти. Время, когда ты чувствуешь себя безумно одиноким. Эта волна настигла меня сегодня в шанхайском отеле перед важным чемпионатом.       Я стоял у окна, дышал свежим прохладным воздухом и вспоминал о прошлом: о своей первой любви и о своей самой главной потере. Вспоминая сейчас все, я не могу поверить, что сделал столько ошибок и сам все разрушил. Я достал телефон из кармана и нашел в папках фотографии, перелистывая их одну за другой, рассматривал мою самую главную ошибку.       Я вспомнил о нем. О моем маленьком мальчике. Он пришел ко мне еще совсем юным — такой испуганный, такой взъерошенный, но с яростным огоньком в глазах. Его взгляд говорил, что он хочет и будет побеждать, не смотря ни на что. «Совсем как волчонок», — подумал, было, я, когда увидел его в первый раз. Он и стал им, моим волчонком. Я учил его тому, что знал сам, а он все схватывал на лету, и, наверное, стал даже лучше меня. Готовый рваться в бой. Готовый впиваться игрокам в глотки и не отпускать их из смертельной хватки. Он ловил каждый мой взгляд, и ждал, когда я дам приказ и спущу его с цепи. Потом почему-то все зашло дальше, и я стал учителем не только в доте, но и в отношениях. И теперь воспоминания уводили меня намного глубже. Туда, куда погружаться было так сладостно и так печально. Его горячее дыхание. Нежные мягкие губы. Такие долгие страстные поцелуи. Его длинные, слегка холодные пальцы, скользящие по моему телу.       «КАК?» — холодным лезвием врезается мысль в мое сознание, разрывая все на куски. — «Как получилось так, что этот испуганный волчонок превратился в сильного взрослого волка, готового выполнять приказ теперь совсем другого парня? Как получилось так, что он ушел, что он покинул меня, бросил во мраке, где я остался один на один со своим одиночеством?»       Я знал, что он где-то рядом, в этом же отеле, всего лишь несколькими этажами выше. Эта разрывающая сердце мысль, не позволяла мне находиться больше в этом маленьком номере. Я бросился искать его.       Три тяжелых стука в дверь. По-моему я пробежал несколько этажей по лестнице, я не помнил дороги, только судорожно ловил воздух губами, я задыхался. Он открыл дверь. В одном белье, лохматый и заспанный. — Клинтон? Ты хоть знаешь, который сейчас час? — наверное, он увидел мои дико дрожащие руки и, осмотрев меня с ног до головы, он грубо произнес. — Входи.       Я прошел внутрь его номера, где все было пропитано им: разбросанные по полу вещи, какие-то скомканные бумажки на тумбочке, чемодан, который стоял в углу, как всегда не разобранный, тут даже воздух пах им, а точнее одеколоном, которым он пользовался. Я смотрел на его голое тело, освященное только светом луны, пробивающимся сквозь тюль. Дикое желание овладевало мной. — Клинтон, чего ты хочешь? — он сел на край кровати, устало прикрыв глаза ладонью. Я сел рядом с ним, не отрывая взгляда от него, произнес: — Ты знаешь, чего я хочу… — Нет, Клинтон, нет, — Артур сорвался с места и заметался по комнате, он ходил из стороны в сторону совсем как загнанный волк. — Перестань мучить меня, ничего уже не вернуть и ты знаешь это. Ты знаешь меня, я не могу быть вторым, не могу, — он бросил на меня странный взгляд. — Как в игре, так и в жизни меня устроит только первое место.       Он стоял и смотрел на меня и уже не мог сдерживать ни боли в голосе, ни предательски выступавших на глазах слез. — Я пытался, Клинтон, пытался терпеть. Я думал, что ты сможешь впустить меня в свое сердце, но ты… ты никогда этого не сделаешь, потому что место, там в твоем сердце, уже занято. И что ты хочешь теперь от меня? Ты приходишь ко мне в номер, с лицом мученика, словно это я во всем виноват, словно я предал тебя, — он порывисто приблизился ко мне, касаясь пальцами моего подбородка, заросшего бородой. — Но иди ты к черту, так я тебе скажу, — ядовито прошипел Бабаев, отталкивая меня. — Ты пришел сюда не за объяснением, почему я ушел, ты хочешь избавиться от чувства вины. Но извини, я не мать Тереза, я не святой. И я хочу, чтобы ты знал, я любил тебя, люблю до сих пор. И, может быть, у нас получилось бы быть счастливыми, быть вместе. Но ты все уничтожил.       Он запыхался, крича всю эту тираду, и сейчас молчал, злобно смахивая ненавистные ему слезы — признак его слабости. Я смотрел ему прямо в глаза, и в них я видел боль, но все же там, в глубине, мерцал огонек той самой любви и преданности, без которой я раньше не смыслил своей жизни. — Прости меня, Артур.       Артур закрыл глаза и с его ресниц упали слезы, эти слова оказались точкой в наших отношениях, к которой он, оказалось, был готов меньше, чем я.       Я ушел. И пока я шел до номера, понял, что не чувствую ничего. Ничто меня не сковывало, я дышал полной грудью, и мне стало даже легко. Зайдя в номер, я упал на кровать, хорошенько укутавшись одеялом, взял телефон и решил посмотреть перед сном фотографии моей первой любви. Моей главной ошибки. Изящные линии, сочетание дерева и металла, такой прекрасный, такой родной. Мой первый стол, который я смог себе купить на заработанные от игр деньги. Одурманенный сном, я видел его, я ощущал это приятное прикосновение пальцев о гладкое дерево.       Моя первая… моя единственная любовь.